Иван Грозный

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле помазанника Божия. Это было для него политическим откровением, и с той поры его царственное «я» сделалось для него предметом набожного поклонения.

В.О.Ключесвкий

"Много было разговоров  и о личности московского царя. Суждения были крайне противоречивы.

Кто сравнивал его с  Чингисханом, говорил о нем, как  о человеке, стремящемся к завоеванию всей Европы, окружившем себя льстецами, искателями приключений, всякого рода дельцами.

Другие, сравнивая его  с Нероном, утверждали, что он кровожадный  тиран, которому доставляет удовольствие мучить людей.

Третьи называли его сумасшедшим  развратником, жертвою беспробудного пьянства и звериной похотливости.

Четвертые, напротив, утверждали обратное: московский царь - умный, трезвый  государственный деятель, добрый, приветливый  и слишком доверчивый, его часто  обманывают собственные же, отечественные  князья. Они стесняют его действия, мешают ему в его реформах.

Нашлись и такие, которые называли его гениальным государем, лучшим в Европе дипломатом и правителем".  (В. Костылев "Иван Грозный")

В российской истории, пожалуй, нет другой личности, которая вызывала бы больше разногласий  среди исследователей, чем личность царя Ивана Васильевича, прозванного  современниками Грозным. Большинство  крупнейших русских историков XIX —  ХХ столетий в своих трудах обращались к той эпохе, анализируя и давая  оценку, как личности самого царя, так  и времени его правления. Несмотря на то, что ученый-историк в исследовании опираться только на источники (документы), оценки деятельности и личности Ивана  Грозного в трудах историков очень  разные. Одних исследователей ввергают в ужас страшные проявления его беспощадной  деспотичной натуры. Другие отдают предпочтение значимости целей, которые  ставил перед собой Грозный царь, и признают его одним из величайших деятелей русской истории.

Как утверждают многие психологи: «все идет из детства». Воспитание играет большую роль в  становлении личности и в дальнейших ее проявлениях. И чтобы понять причины  «грозного» правления Ивана IV, я решила проследить становление его характера, начиная с ранних лет.

ДЕТСТВО ЦАРЯ

В день рождения Ивана  IV  -25  августа  1530  г.  во  всей  стране слышались  раскаты  грома,  сверкала  молния.  В  эту   ночь   над   Москвой разразилась  буря,  в  различных  местах  столицы  вспыхнули  пожары.  Ветер раскачал колокола церквей, и они как бы сами собой  зазвенели.  Один  из  них сорвался  с  колокольни  и  рухнул  на  землю.   В   народе   заговорили   о предзнаменовании грядущих больших  несчастий.

После своей смерти великий князь Василий III (1533), оставил двух сыновей,  Ивана  и Юрия. Старшему из них, Ивану,  было  всего  три  года.  Разумеется,  новый великий князь не мог  править сам. Власть сосредоточилась  в руках его  матери Елены Васильевны, которая оказалась  властолюбивой  и  энергичной  женщиною. Она заточила в тюрьму своего дядю, князя Михаила  Васильевича  Глинского,  а также  Василия -  брата Юрия,  которые  пытались  завладеть государственной властью. После этого ей пришлось еще бороться с другим деверем, Андреем,  не желавшим  довольствоваться  своим Старицким уделом.  Государству   грозила междоусобная война.  Елена предупредила  ее  хитростью,  поймав  в ловушку Андрея. Они все трое умерли в заключении.  Елена держалась еще несколько лет,  в то  же  время,  давая отпор внешним врагам  - полякам и   татарам, соединившимся против нее с целью воспользоваться слабостью ее  правления.  В 1538 г., как полагают, внутренние враги отравили Елену.

Ивану, на время смерти его матери было семь с половиной лет,  а  его  брату - пять. Близких родных у детей  не  было,  потому  что  они,  как  сказано, умерли в тюрьмах; остался  только двоюродный брат Ивана, маленький  сын  князя Андрея, Владимир, князь  Старицкий.  Малолетний  великий  князь  Иван  был, таким образом, круглым  и  беззащитным  сиротой.  В  старину  за  малолетних московских князей правили  бояре  с  митрополитом  (так,  например,  было  в детстве  Дмитрия Донского). И при Иване IV стали править бояре. Но в  старину  бояре и митрополит "прямили" своим князьям и соблюдали  их  интересы.  А  при Иване  IV  бояре  были  уже  иные.  Во  главе  правления  самовластно  стали знатнейшие  Рюриковичи-князья  Шуйские;  у  них  затем  отнял  власть  князь Бельский, а у  Бельского снова отбили ее Шуйские.

Шуйские старались привязать к себе Иоанна исполнением всех его  детских  желаний: непрестанно забавляли, тешили во  дворце  шумными  играми,  в  поле звериною ловлей, питали в  нем наклонность к сластолюбию  и  даже  жестокости, не предвидя последствий. Например, любя охоту, он любил  не  только  убивать диких  животных, но и мучить  домашних,  бросал  их  с  высокого  крыльца  на землю; а бояре говорили: "Пусть  державный веселится!" Окружив  Иоанна  толпою молодых людей, смеялись, когда он бесчинно резвился с  ними  или  скакал  по улицам, давил жен  и старцев, веселился их криком. Тогда  бояре хвалили в  нем смелость. Они не думали толковать ему святых  обязанностей  венценосца,  ибо  не исполняли своих; не пеклись о  просвещении  юного  ума,  ибо  считали  его невежество благоприятным  для их властолюбия;  ожесточали  сердце,  презирали слезы Иоанна в  надежде  загладить  свою  дерзость  угождением  его  вредным прихотям. Сия безумная система обрушилась над главою ее виновников.  Шуйские хотели, чтобы великий князь помнил их угождения и забывал досады: он  помнил только досады и забывал угождения, ибо  уже  знал,  что  власть  принадлежит ему, а не им. Каждый день, приближая его к  совершеннолетнему  возрасту,  умножал козни в Кремлевском дворце,  затруднения господствующих  бояр  и число их врагов, между коими,  сильнейшие были Глинские, государевы дяди, князья  Юрий и Михаил Васильевичи, мстительные,  честолюбивые:  первый  заседал в Думе, второй имел знатный сан конюшего. Они внушали тринадцатилетнему племяннику, что ему время объявить себя действительным самодержцем и свергнуть хищников власти,  которые,  угнетая народ,  тиранят бояр  и ругаются   над   самим государем, угрожая смертью всякому, кого он любит; что ему надобно только вооружиться мужеством и повелеть, что Россия ожидает его слова.  Вероятно, что и благоразумный митрополит,  недовольный дерзким насилием  Шуйских, оставил их сторону и то же советовал Иоанну. Умели скрыть  важный  замысел: двор казался совершенно  спокойным.  Государь,  следуя  обыкновению,  ездил осенью  в лавру Сергиеву  и на  охоту в Волок Ламский  с   знатнейшими сановниками, весело праздновал Рождество в Москве и вдруг,  созвав  бояр,  в первый раз явился повелительным, грозным, объявил  с  твердостью,  что  они, употребляя во зло  юность  его,  беззаконствуют  самовольно  убивают людей, грабят  землю что многие  из  них виновны,  но  что   он   казнит   только виновнейшего: князя Андрея Шуйского, главного советника тиранства.

Иван IV сам вспоминал в письме к  князю Курбскому,  как  его  с  младшим братом Юрием в детстве  стесняли во всем, держали, как  убогих  людей,  плохо кормили и одевали, ни в чем воли не давали, все заставляли  делать  насильно и не по возрасту. В  торжественные,  церемониальные  случаи-при  выходе  или приеме послов - его окружали царственной пышностью, становились вокруг  него с раболепным смирением, а в будни те же люди не церемонились  с ним,  порой баловали, порой дразнили. Играли они,  бывало,  с братом  Юрием в спальне покойного отца, а первенствующий  боярин  князь Шуйский.  И.  В  развалился перед ними на лавке, обопрется локтем  о постель покойного государя,  их отца, и ногу на нее положит, не  обращая на  детей никакого  внимания,  ни отечественного, ни  даже  властительного.  Это непочтение  страшно обижало маленького Ивана, так же, как сердило его открытое  хищничество Шуйских, тащивших из дворца к себе всякую "кузнь"  (золото  и серебро)  и "рухлядь" (меха и ткани). Мальчик озлоблялся  и,  не  видя  доброго воспитания,  сам поддавался дурным чувствам.  Его ласкали как государя  и оскорбляли  как ребенка. Он мечтал о мести боярам и уже в тринадцать  лет успел отомстить одному из Шуйских (князю Андрею Михайловичу):  Иван  приказал  своим псарям схватить его, и псари убили его. В то же время Иван  проявлял  жестокость  и во всех своих играх, муча и калеча животных и людей. Злоба была  посеяна в Иване боярским воспитанием, а вместе  с нею развилось в нем двуличие  и притворство.

Однажды государь, по своему обыкновению, выехав на звериную ловлю,  был остановлен пятьюдесятью новгородскими пищальниками, которые хотели  принести ему какие-то жалобы: Иоанн не слушал их и велел своим дворянам  разогнать их. Новгородцы противились:  началась  битва;  стреляли  из  ружей,  секлись мечами, умертвили с обеих сторон человек десять.  Государь  велел ближнему дьяку Василию Захарову узнать, кто подучил новгородцев к дерзости и мятежу? Захаров, может быть по согласию с Глинскими, донес ему,  что бояре,  князь Иван Кубенский и Воронцовы, Федор и Василий, суть тайные  виновники мятежа. Сего было довольно;  без всякого дальнейшего исследования  гневный Иоанн велел отрубить  им  головы.  Так новые вельможи,  пестуны или советники Иоанновы, приучали юношу-монарха к ужасному легкомыслию в делах правосудия, к жестокости  и тиранству!  Подобно Шуйским,  они готовили  себе  гибель; подобно им, не удерживали, но стремили Иоанна на пути к разврату  и  пеклись не о том, чтобы сделать верховную власть благотворною,  но  чтобы  утвердить ее в руках собственных.

Но Иоанн  имел  одного  доброго  друга.  Это  был  митрополит  Макарий. Образованный и умный, он составлял в те годы свой знаменитый  сборник житий и поучений - "великие минеи-четии"- и обладал огромной  библиотекой.  Он  и приохотил Ивана к чтению и образовал его ум, рано  внушив  Ивану понятие о Москве как о третьем Риме  и воспитав  в нем желание  превратить  великое княжение Московское в православное "царство". Но влияние Макария  не  могло истребить в Иване его нравственную  порчу и распущенность.   Умный   и начитанный, живой и деятельный,  великий князь вырастал  в то  же  время озлобленным и лукавым, способным на жестокость и падким на дурные  забавы  и удовольствия. Ведь он с детства видел себя среди чужих людей.  В душе  его рано  и глубоко врезалось и всю жизнь сохранялось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чем он твердил при всяком случае:  "родственники мои не заботились обо мне". Отсюда его робость, ставшая основной чертой  его характера. Как все люди, выросшие среди  чужих,  без  отцовского  призора  и материнского привета, Иван рано усвоил себе привычку ходить,  оглядываясь  и прислушиваясь.  Это развило в нем подозрительность,  которая с   летами превратилась в глубокое недоверие к людям.

И безобразные  сцены боярского своеволия и  насилия,  среди  которых  рос  Иван, были первыми политическими  впечатлениями. Они превратили  его  робость в  нервную  пугливость,  из   которой   с   летами   развилась   наклонность преувеличивать  опасность,  образовывалось  то,  что  называется  страхом  с  великими  глазами.  Вечно  тревожный  и  подозрительный,  Иван  рано  привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную  наклонность высматривать, как плетется вокруг него  бесконечная  сеть  козней,  которою, чудилось ему, стараются опутать его  со  всех  сторон.  Это  заставляло  его постоянно держаться  настороже;  мысль,  что  вот-вот  из-за  угла  на  него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием.  Всего  сильнее работал в нем инстинкт самосохранения.  Все  усилия  его  гибкого  ума  были обращены на разработку этого грубого чувства.

Таков был Иван IV к своему совершеннолетию, то есть к 16-17 годам. В 17 лет он призвал  митрополита и говорил с  ним  наедине.  Митрополит  вышел от него с лицом веселым, отпел молебен  в  храме  Успения,  послал  за  боярами, даже за теми, которые находились в опале, и вместе с ними был  у государя.

Прошло  три дня. Велели  собраться  двору:  первосвятитель,  бояре,  все знатные сановники окружали Иоанна, который,  помолчав,  сказал  митрополиту: "Уповая на милость  Божию  и  на  святых  заступников  земли  Русской,  имею намерение жениться: ты, отче, благословил  меня.  Первою  моей  мыслью  было искать невесты в иных царствах;  но,  рассудив  основательнее,  отлагаю  сию мысль. Могу не сойтись  нравом  с  иноземкою:  будет  ли  тогда  супружество счастьем?  Желаю  найти  невесту   в  России,  по  воле  Божией   и   твоему благословению''. Бояре расплакались от умиления, что царь так  молод,  а  уж так много подумал, ни с кем  не  посоветовавшись,  от  всех  утаившись.  Эта ранняя привычка к тревожному уединенному размышлению про  себя,  втихомолку, надорвала  мысль  Ивана,  развила  в  нем  болезненную  впечатлительность  и возбуждаемость. Иван рано потерял  равновесие  своих  духовных  сил,  уменье направлять  их,  когда  нужно,  разделять  их  работу  или  сдерживать  одну противодействием другой, рано привык  вводить  в  деятельность  ума  участие чувства. О чем бы он ни размышлял,  он  подгонял,  подзадоривал  свою  мысль страстью. С помощью такого самовнушения он  был  способен  разгорячить  свою голову до отважных и высоких помыслов, раскалить  свою  речь  до  блестящего красноречия, и тогда с его языка  или  из-под  его  пера,  как  от  горячего железа под молотком кузнеца, сыпались искры острот, колкие насмешки,  меткие словца, неожиданные обороты.

Такой нравственной неровностью, чередованием высоких  подъемов  духа  с самыми постыдными  падениями  объясняется   и  государственная  деятельность Ивана. Царь совершил или задумывал много хорошего, умного,  даже  великого, и рядом с этим наделал еще больше поступков, которые сделали его предметом ужаса и отвращения  для современников и последующих поколений.  Разгром Новгорода по одному подозрению в измене, московские казни, убийство  сына  и митрополита Филиппа, безобразия с опричниками в Москве и в Александровской слободе - читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы.

Но  он не  был  таким.  По  природе  или  по  воспитанию  он  был  лишен устойчивого нравственного  равновесия и при  малейшем  житейском  затруднении охотнее склонялся  в дурную сторону. От него ежеминутно  можно  было  ожидать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным случаем. В 1577  г. на  улице  в  завоеванном  ливонском  городе  Кокенгаузене   он   благодушно беседовал с пастором о любимых своих богословских  предметах,  но  едва  не приказал его казнить, когда тот неосторожно сравнил Лютера  с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по голове и ускакал со словами: " Поди  ты  к черту со своим Лютером." В другое время он велел изрубить  присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колени.

Ему  не  доставало  внутреннего,  природного   благородства;   он   был восприимчивее  к дурным, чем к добрым, впечатлениям; он принадлежал  к  числу тех  недобрых людей, которые скорее и  охотнее замечают в  других  слабости  и недостатки, чем дарования или  добрые качества. В каждом встречном он  прежде видел врага. Всего труднее было приобрести  его доверие.  Для этого таким людям надобно ежеминутно  давать  чувствовать,  что их  любят и уважают, всецело им преданы, и,  кому  удавалось уверить в этом  царя  Ивана,  тот пользовался его доверием до излишества. Тогда в нем вскрывалось свойство, облегчающее таким людям тягость постоянно напряженного злого настроения  это привязчивость. Первую жену свою (юную Анастасию, дочь вдовы Захарьиной, муж которой, Роман  Юрьевич,  был окольничьим, а свекор- боярином Иоанна III;  род их  происходил  от  Андрея Кобылы, выехавшего к нам из  Пруссии в XIV) он любил какой-то  особенно  чувствительной, недомостроевской любовью. Так же безотчетно он  привязался  к Сильвестру  и Адашеву, а потом и к Малюте  Скуратову.  Это соединение  привязчивости и недоверчивости выразительно сказалось в духовной Ивана, где он  дает  детям наставление,  "как людей любить  и жаловать  и как их  беречься".   Эта двойственность характера и лишала  его устойчивости.  Житейские отношения больше тревожили и злили его, чем заставляли размышлять.