Общественно-правовые взгляды участников восстания 1863 года

 В декабре  1862 г. в Варшаву прибыли уполномоченные  депутаты от Руси (Украины) Э.  Ружитский и М. Дубенетский  для заключения федеративного  союза. Центральный национальный  комитет через этих депутатов  заключил соглашения с Киевским  провинциальном комитетом. Эти соглашения были положены в основу федеративного союза Руси с Царством Польским. Среди договоренностей было следующее: «юго-западные губернии (Русь) приобретут свою отдельную революционную власть, которая будет равной во всех правах Варшавскому центральному комитету». Литовский провинциальный комитет таких договоренностей не заключал [5,с. 222].

Польские стратегические планы 1862-1863 гг. были компиляцией военных  проектов, сделанных еще во времена  предыдущих восстаний и позже  в эмиграции. В каждом из них уделялось внимание значительной роли Литвы в борьбе за независимость. Так, например, князь А. Чарторийский считал, что восстание нужно было начать в восточных землях бывшей Речи Посполитой. Полесье и Жмудь, по его мнению, могли повлечь за собой восстание в Королевстве Польском. К. Столзман, офицер восстания 1830-1831 гг., отмечал, что важнейшими населенными пунктами в дальнейшей партизанской войне будут Вильно, Ковно, Шяуляй, Паланга, Рига, а также местности в Беларуси, в том числе Могилев, Бобруйск и др. Эти соображения принимались во внимание.

Поэтому, начиная  восстание в Польском королевстве, Центральный национальный комитет  в Варшаве призвал жителей  Литвы и Руси присоединиться к  вооруженному движению в Польше. Этот призыв поддержали как Литовский провинциальный комитет, так и Отдел, что управлял провинциями Литвы. 19 марта 1863 г. Отделом был издан манифест, который призывал «наших братьев литвинов и белорусов, которые составляют с Польшей неделимое целое, к воссоединению всех национальных сил вокруг флага независимости. Одна цель объединяет нас всех, - говорилось в воззвании, - освобождение Отечества. Соотечественники всех вероисповеданий и классов, братья Литвы и Беларуси! .. Всех тех, у кого бьется польское сердце, призываем вперед, под штандарт Белого Орла и Погони ... Боже, спаси Польшу». Очевидно, что единых критериев в отношении вопроса государственности у повстанцев уже не было. С одной стороны, сильный упор делался в сторону национальных общин - («наших братьев литвинов и белорусов»), с другой - сильно подчеркивалось неделимое единство Литвы с Польшей. 4 апреля, в обращении к римско-католическому священству, повстанцы отмечали, что «...Польша - это мужественная сестра костела, ее предназначение - защищать Европу от диких народов Севера и Востока и нести христианскую идею в жизнь народов». 18 апреля  обращение было направлено и к священникам восточного вероисповедания: «Польша не делает разницы между детьми одной земли, она всех охватила одинаковой любовью». В обращении от 18 апреля 1863 года православному духовенству напоминалось, что сейчас «поворот Литвы и Руси к единству с Польшей устойчивый» . В обращении «Литвинки и русинки», который был подписан «Молодежь Польская», обращалось внимание, что «Народ всей большой Польши и неделимых с ней Литвы и Руси предстает как один богатырь».

3 мая 1863 г.  Отдел, который  руководил провинциями  Литвы, издал от имени национального  правительства Польши манифест  к населению Белоруссии, в которой  писал о борьбе» за вашу  и нашу свободу».

25 мая он призвал «народ Литвы и Руси», все сословия этого края к «борьбе на смерть или жизнь» за независимость Польши.

 Руководители  восстания 1863-1864 гг. в белорусско-литовских  землях неоднократно называли  своё правительство «народным  польским правительством, которое  должно создаться  по всей Литве», или издавали «Приказ от польского правительства над всем краем литовским и белорусским», или указывали, что существует «справедливое польское правительство в Литве и Беларуси» [5,с.223].

Характерной была и позиция К. Калиновского относительно взаимоотношений между Литвой и Польшей. Сам К. Калиновский (28 февраля 1864 г.) утверждал, что «выработанное историей сочувствие Литвы к Польше наиболее усилилось во время господства России» [8,c.87]. Ю. Яновский (секретарь нескольких составов Национального правительства в Варшаве в 1863-1864 гг.) отмечал, что К. Калиновский «связь Литвы с Польшей понимал только как федеративную - с полной независимостью Литвы» [8,c.161]. Участник восстания В. Пшиборовский в «Истории двух лет» писал, что К. Калиновский «открыто заявлял, что только мужик сможет поднять на своих сильных плечах будущую Польшу», и неоднократно высказывался, что «глупым варшавским головам нельзя доверять судьбу Литвы» [8,c.162]. В отличие от К. Калиновского, другой член Литовского провинциального комитета Л. Звеждовский не имел почти никаких иллюзий относительно того, что литовский народ можно подняться на вооруженное восстание за независимость Польши. Он рассчитывал только на шляхту.

Конкретная  политическая программа по вопросу государственности для Литвы не была представлена ни в одном из документов повстанцев. Принцип восстановления Польши в границах 1772 г. не противоречил в то время стремлению литвинов и белорусов к собственной государственности. Не были очевидными и национально-точными и политические устремления общественного мнения белорусско-литовских земель. Исследователями до сих пор пока не обнаружено ни одного документального свидетельства в пользу идеи полной независимости Литвы. В тогдашней публицистике вопрос, с кем должна идти Литва - с Польшей или с Россией – ставился довольно часто, что свидетельствовало об интересе литовско-белорусского общества к своей собственной исторической судьбе. Но концепция перехода к независимому государству еще не получила определенного общественного статуса, ни в идеологии, ни в практической деятельности общества [5,с.224].

Во время  восстания 1863 г. приобрела актуальность идея возвращения к союзному государству, построенному на основе федерализма. На месте бывшей «Речи Посполитой обоих народов» планировалось создать федерацию Польши, Литвы и Руси (или Украины и Восточной Беларуси). При редактировании литовскоязычных газет («Ведомости о войне поляков с москалями») М. Акелайцис писал, что в этом государстве Литва могла бы получить территории четырех губерний (Виленской, Ковенской, Минской и Гродненской) Северо-Западного края. Это означало, что повстанцы при разрешении территориального вопроса руководствовались критерием исторической суверенности Великого Княжества Литовскага. Это также свидетельствует, что во время восстания среди его руководства доминировали идеи и традиции исторической государственности ВКЛ. Но прежде чем вести речь о собственной государственности, нужно было, чтобы повстанцы одержали победу. Один из командиров повстанцев А. Мацкевич считал, что, во-первых, нужно освободиться от господства России, потом - восстановить государство в границах 1772 г., а затем - решить вопрос государственности с союзным партнером - Польским королевством.

Нельзя сказать, что Беларусь и Литва (в то время это территория Витебщины, Могилевщины и Смоленщины, а Литва - Минщины, Виленщины и Гродненщины) занимали важное место в «польском вопросе», они рассматривались различными течениями польского национального движения только как его составная часть. Если подвести итоги обсуждения вопроса государственности белорусско-литовских земель во время этого восстания, то можно согласиться с выводом, который был зафиксирован в записке члена Национального правительства О. Авейде (от 26 сентября (8 октября) 1864). Он отметил, что «самые главные провинции Польши, которые придают ей государственное значение и вес - Литва с Белоруссией и Малороссией - прямо и открыто заявляли о своем нежелании создать неотделимую часть Польши (как малороссы), или были решительно равнодушными к стремлению получить независимость» [5, с.225].

Население белорусско-литовских земель, в период восстания 1863-1864 гг., придерживалось нескольких концепций относительно вопроса государственности: 1. Литва как провинция Польши («белые» с Я. Гейштор на главе); 2. Литва как равнозначный партнер в федеративном государстве (А. Мацкевич); 3. Литва как независимое, отдельное государство (К. Калиновский).

Таким образом вопрос государственности белорусско-литовских земель был актуален не только во время восстания 1863-1864гг, но и поднимался на протяжении последних лет XVIII - середины 60-х годов XIX в. как самостоятельная борьба общественности польских и белорусско-литовских земель в 1794-1810 гг. за восстановление независимости Речи Посполитой;  как геополитическая борьба в 1811-1812 гг. между Францией и Россией за территорию и население Польши, Литвы, Беларуси и Украины; как мирная общественно-политическая деятельность в 1813-1829 гг. тайных обществ различного типа, которые постепенно переходили от культурно-просветительских идей к вопросу восстановления государственности Польши; как вооруженная борьба общества Польши и белорусско-литовских земель в дни восстания 1830-1831 гг. за возрождение «единой и неделимой» Польши; и как вооружённая борьба белорусско-литовских земель в период восстания 1863-1864гг., имеющаяя множество концепции [5, с.225].

3.Историографическая  оценка деятельности К. Калиноского  и восстания 1863-1864 гг.

В 1910-е годы, когда еще были живы свидетели  польского восстания 1863-1864 годов, представители белорусского национального движения не находили в восстании никаких белорусских деятелей, в том числе Викентия-Константина Калиновского. В газете «Наша нива» нет ни одного упоминания о нем. Калиновского попытались сделать белорусским национальным героем лишь в конце Первой мировой войны, то есть более чем через 50 лет после его смерти, когда подавляющее большинство очевидцев восстания уже умерли, и никто не мог опровергнуть утверждения новых белорусских историков. Легенда распространилась после крушения Российской империи в среде белорусских сепаратистов, удачно, хоть и не без трудностей, вписалась в советскую историографию и так же удачно перешла в новую националистическую концепцию истории, которая начала формироваться в конце 1980-х годов. В Белоруссии конца XX столетия легенда о К. Калиновском получила новое развитие. По мнению Г. В. Киселева, «в 1915 году Максим Богданович писал о Калиновском в статье «Белорусское возрождение», как будто примеряя его личность к контексту белорусской национально-культурной истории» [3,с.20-28.].  Богданович писал: «Польские повстанцы 1863 года в свою очередь выпустили ряд изданий на белорусском языке. Это «Мужыцкая праўда», «гутарка старога дзеда», «Перадсмертны разгавор пустэльнiка Пятра» и т. д. К. Калиновский издавал даже в Белостоке белорусскую газету «Hutarka» (стихотворную), подписываясь псевдонимом «Яська-гаспадар з-пад Вiльнi». Из данной цицаты видно, что никакой привязки к контексту белорусской истории нет  [6,с.82].

В «Кароткай ricтopыi Беларусi» В. Ю. Ластовского, печатавшейся отдельными статьями в «Нашай нiве», а вскоре изданной отдельной брошюрой и являющейся отчасти катехизисом современного белорусского национализма о таком значимом издании нет ни слова. В годы Советской власти начался активный поиск национальных героев-революционеров, боровшихся за свободу простого народа. На эту роль в белорусской истории был выдвинут К. Калиновский, а издаваемая им и ориентированная на крестьян «Мужыцкая праўда» стала лишним доказательством того, что Калиновский был революционером; о том, что он был польским патриотом (и поляком по национальности), предпочитали не говорить. Калиновский закрепился в официальной историографии как белорусский национальный герой. Для придания белорусских черт его стали называть сначала Касцюком, а потом Кастусем, хотя ни один источник не зафиксировал этих имен ранее [6,с.82]. Сам Калиновский, если писал по-русски, предпочитал называть себя Викентий, а во время восстания пользовался именем Константы, так как он был поляком и использовал именно польскую форму написания.

Впервые тезис о «белорусскости» Калиновского ввел В. Ю. Ластовский в статье «Памяти Справедливого» из газеты «Гоман» № 1 от 15.02.1916. В статье проявились первые попытки составить биографию идеального белорусского героя. Причем объяснение некоторых черт его идеальности следует искать в ситуации, сложившейся на западе Российской империи в 1916 году. Часть ее была оккупирована немецкими войсками (там находился и сам Ластовский), поэтому для поддержания имиджа национального героя хорошо было подчеркнуть антирусскую направленность деятельности Калиновского. А чтобы придать этой антирусскости белорусские черты, Константин (или Константы) стал у Ластовского Касцюком. Позже Касцюк трансформируется в Кастуся, что и закрепилось до наших дней [6,с.83].

Кроме того, свое повествование  о Калиновском В. Ластовский начинает с фразы: «Много лет пролежала  у меня в секретном тайнике  пачка бумаг, из которых отрывками  хочу поделиться со своим обществом» [3,с.306]. По словам Ластовского, Калиновский не только «добивался широких культурно-национальных прав для белорусского и литовского народов», но и руководил переводами революционных песен того времени на белорусский язык, закладывал «начальные школки с обучением по-белорусски», создавал литературные кружки молодежи, «которые обрабатывали к печати популярные белорусские книжки» [6,с.84].

Существует также практика коррекции оригинальных текстов в нужную для белорусского национализма сторону. В статье «Памяти Справедливого» цитируется текст Калиновского, якобы пролежавший в «секретных тайниках» Ластовского. В настоящее время известны его оригиналы, более того, как упоминалось выше, опубликованные еще в конце XIX века. При сравнении оригинала и откорректированного образеца в «Мужицкой правде» и «Письмх из под виселицы» Калиновский писал: «Братья мои, мужики родные! Марыська, черноброва голубка моя!». Текст у Ластовского [3,с.307,308] Белорусы, братья мои родные! Белорусская земелька, голубка моя!»

Автор старался «обелорусить» образ сторонника социального равенства. В «Беларуским календары «Сваяк» на 1919 год наряду с перепечаткой статьи «Памяти Справедливого», в которой, в отличие от первого варианта текста, Калиновский боролся за независимость уже не Литвы, а Белоруссии [3,с.484], была помещена статья «Белоруссия под Россией», где два восстания (1833 и 1861 годов; почему именно эти даты В. Ю. Ластовский использовал для обозначения восстаний 1830-1831 и 1863-1864 годов, неизвестно) назывались польскими, а белорусский народ, по утверждению автора, «в целом не принадлежал им» [3,с. 320], то есть в них не участвовал. Ничего не сказано и о белорусской роли Калиновского. В одном и том же календаре об одном и том же событии один и тот же человек дает два разных, причем совершенно противоположных, представления. Судя по всему, это была первая слабая попытка искусственно создать белорусского идола, чтобы состарить начало «белорусского возрождения». Однако автор, видимо, сам понимал всю шаткость такого утверждения, потому и не рекламировал белорусские идеи сугубо польского восстания [6,с.84].