Отношение к старообрядчеству властей и общественности

В этом случае необыкновенно ярко обрисовывается такое явление. Несомненно, господствующего исповедания люди, нисколько не гнушающиеся господствующего священства, по каким-то побуждениям, желают служить Богу по старопечатным книгам и для этого находят охотников из среды духовенства. И все это происходит почти через сто лет после никоновских реформ. Очевидно, что в умы всех этих людей, не исключая даже и духовных лиц, реформы еще не впитались, духовно не дошли до них. Власти, - да, они готовы на всякую жестокость, даже на грубое святотатство, чтобы ввести новую книгу в народную церковную жизнь, но сам-то народ вместе со своим приходским духовенством смотрит на все иначе: старая книга для него не утратила своей святости, а новая не привилась к нему, не приобрела в его глазах духовной красоты. Народ даже не понимает усердия властей навязать ему новую книгу, не видит причин из-за старой книги бежать от церкви, от священства, молчаливо, энергично держится за старую книгу и добивается того, что духовенство секретно от высших властей служит для него по-старому. Вот другой факт. На родине пишущего эти строки церковные реформы не привились до конца шестидесятых годов прошлого столетия. Троеперстие здесь совсем не в обычае. Все крестные  ходы  совершались  посолонь  до  1867  года.  

Великим постом этого года старый, необыкновенно скромный, малоученый священник, прослуживший здесь очень долгое время, перевелся в другой приход. Поступил молодой, энергичный, семинарист, необыкновенно даровитый, говоривший по-латыни почти как на родном языке. Приехал он на страстной неделе. Почти самую первую службу ему пришлось совершать с выносом плащаницы.  

Пошел крестный ход с плащаницей. Прямо с паперти  народ весь, как один человек, повалил  посолонь. Священник с дьячком  и с плащаницей поворотили по новому уставу, против солнца. У алтаря встретились; батюшка зычно обругал свою новую паству. Разошлись: последовать за батюшкою из народа не оказалось ни одного человека. Далее второй и третий обход; встречались у алтаря, батюшка обругается, и снова разойдутся.  

Наступила пасхальная утреня. Крестный ход. Народ с хоругвями и иконами идет по солнцу, батюшка с крестом против солнца; только один дьячок уныло шествует за ним. У алтаря встреча. Возмущенный пастырь, высоко поднимает крест, становится на дороге, не пропускает народ и обрушивается на паству самым отборным площадным приветствием. Народ проходит мимо и пастырскую брань заглушает пением положенных песнопений. То же при следующих обходах; батюшка лишь в большую и большую приходит ярость; его голос звучит громче, энергичнее, а бранные слова уснащаются новыми. Во время пения пасхального канона священник приходит в исступление. Ходя с кадилом по рядам прихожан он приветствует паству не словами "Христос воскресе", а рычанием и непередаваемыми выражениями. Не выдержал и приход. Тотчас после обедни, не расходясь по домам, прямо из церкви, был созван сход, и единогласно, без всяких возражений решили: священника со святыней никуда не пускать. Отдохнул батюшка после мытарственной службы и пошел по приходу. Все село как бы вымерло; ни одна дверь, ни одно окошко не отворились на батюшкин стук. Двинулся в соседнюю приписную деревню, там то же самое; приняли только на одном барском дворе, да и то с какими-то недобрыми улыбками. После полудня улицы села оживились праздничною толпою, зазвонили колокола. Батюшка вновь двигается по приходу. Но только лишь показался с крылечка, все село разом опустело: все заперлись и попрятались. Ушел батюшка в дом - на улицах появился народ. Еще раз делает попытку пойти со святыней - все торопливо разбегаются и запираются. Думал-думал батюшка и полез на колокольню, отвязал у колоколов языки, снес их в церковь и запер. "Оставайтесь православные, в такие дни без звона". Приход видит, что дело худо, что оставаться без звона позорно. Начали мирные переговоры; только к четвергу окончились они; батюшка выдал колокольные языки, прихожане согласились пустить его со святыней, но при этом выговорили, что особо нежелающие могут и не принимать его. Половина села приняла священника, а другая - нет, выслали ему лишь установленную при этих переговорах плату.  

С этих пор  здесь быстро пошло распространяться старообрядчество, и до сих пор  приходская жизнь не может  наладиться,  войти  в  свою  норму.  

Вот третий факт. Всего лет шесть-семь назад  один москвич очень известной  фамилии путешествовал по Олонецкой  губернии. Обозревал больше всего  храмы. В одном храме он нашел  старопечатные патриаршие книги, хорошо сохранившиеся. Попросил осмотреть  всю церковь, - ни одной новопечатной книги. Вопрос священнику, что это значит. "Да что, - отвечал священник, - так исстари ведется. Приход наш бедный; когда вводились новые книги, не было денег на их покупку". В архиве сохранилась целая переписка священников с властями. Власти требовали новые книги, священники один за другим отписывались, что пока денег нет, и как только можно будет, так выпишут. "Так и тянулось время, затем оставили нас в покое. Так по-прежнему и служим, и теперь на новые книги денег нет; бережно обращаемся с этими старыми: истреплем их, помилуй Бог; никаких не будет".  

Таковы  факты, положим, единичные. Но сколько  их по всей-то России? Все эти факты  свидетельствуют, что реформа, задуманная Никоном патриархом и как бы законченная  собором 1667 года, на самом-то деле, в полном виде, не привилась к народу даже до сих пор, даже не только к народу, но и к храмам, к приходской народной жизни, к самим священникам. Очевидно, что в самой толще народной до сих пор живо и действенно начало  старообрядческое.  Это  явление имеет огромную ценность при выяснении общей сущности, общего смысла  старообрядчества.  
      Заключение.

Собор 1666-1667 годов окончательно вдвинул господствующую русскую церковь в русло обрядов  и обычаев церкви греческой, современных  ему. Вместе с этим по необходимости он окончательно отрекся от исторических преданий и вековых обычаев церкви русской. Русская историческая церковь в его глазах превратилась в церковь невежд.  

Властно и жестоко разделавшись с представителями  отринутой и опороченной церкви, разослав их по монастырям и подвергнув "гражданскому" казнению, собор не менее властно и жестоко бросил свое слово осуждения и на всю историю русской церкви. Лучшего, умнейшего и величайшего из русских архипастырей, митрополита Макария, собор не постеснялся заклеймить позорным и оскорбительным именем "невежа". На Стоглавый собор он глянул слишком высокомерно и желал растоптать и уничтожить его, произнеся такой приговор: "Тую неправедную и безрассудную клятву Макариеву и того собора разрешаем и разрушаем и тот собор не в собор и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть".  

Вся история  русской церкви в глазах собора имела  лишь одно определенное значение - "яко  же и не бысть". Церковь получила свое бытие только как бы со дня  открытия собора или, самое большее, с предшествовавших  ему  деяний  патриарха  Никона.  

В указанном  отрицании или зачернивании русской  исторической церкви и заключается  весь смысл и вся жизнь церкви господствующей. Этим отрицанием определяется  вся  ее  дальнейшая  история.  

"Пусть  будет греческое, лишь бы не  было прежнего своего исторического  русского" - таково руководственное  начало церкви при патриархе  Никоне при соборе 1666-1667 годов  и в последующие десятилетия,  до времен Петра, до возглавенствования  иерархов, получивших  западноевропейское  просвещение.  

"Пусть  будет латинско-католическое или  немецко-протестантское, лишь бы  не было народного русского" - таково начало церкви с петровских  времен до наших дней. Против  этого отрицания русских народных  исторических начал восстал русский народ в лице  старообрядцев. Старообрядчество в его общей исторической массе никаким образом нельзя определять как отщепенство от церкви господствующей, как только разлад или раздор с нею. Несмотря на все жизненные сплетения  старообрядцев и лиц господствующего исповедания, несмотря на всю видимую борьбу старообрядческой Церкви с церковью господствующею, старообрядчество живет и развивается само по себе, без всяких отношений к господствующему исповеданию.  

В течение  веков  до Никона патриарха русский народ накопил очень большие запасы церковных знаний и веропонимания. В своей народной толще он далеко не был таким невеждою, каким изображали его историки до последнего времени. Хотя отсутствовало образование официальное, зато широкими волнами разливалось по всему народу просвещение в самой жизни. Монастыри, приходы, почти бесчисленные по своему количеству, являлись истинными рассадниками истинно народного просвещения. Монастырские библиотеки, а нередко и приходские храмы в старину были более богаты книжными сокровищами и произведениями высокого церковного художества, чем в наше время, в расцвете книгопечатания. Процветала не одна обрядность, но и истинные религиозные знания. В духовных повестях чисто русского происхождения нередко даже в наше время можно любоваться и глубиною богословского и философского мышления. Московские богословы при своем, так сказать, доморощенном образовании, случалось, вели очень тонкие словопрения с представителями западной богословской науки, и не только не пасовали перед ними, но и побеждали их глубиною своего собственного разумения. Отношения иерархии и мирян, чисто культурное значение Церкви нашим предкам были более глубоко известны, чем даже современным богословам.  

Никоновские реформы имели то значение, что ими русский народ отстранялся от непосредственного участия в делах церковных, и накопленные в течение долгих веков религиозные знания откладывались куда-то в сторону.  Наряду с этим главенствующее значение получала

бесконтрольная  воля и власть иерархии, и взамен народного веропонимания выдвигалось на первое место понимание иное, принесенное из чужих стран.  

Эти народные знания не могли быть заглушены  никакими новыми течениями, никакою  властью они не могли быть исторгнуты из духа народного. Старообрядчество и есть история того, как русский народ проявляет свои веками скопленные религиозные знания, как эти знания, иногда совершенно неожиданно, выбиваются на Божий простор и распускаются в пышные и дивные творения.  

История господствующей церкви, в сущности, представляется историей того, как заносились на русскую землю и прививались к ней инородные религиозные веяния сначала новогреческие, затем латино-католические и, наконец, протестантские. В сообразность этому история старообрядчества есть история развития собственно русской религиозной мысли, зарожденной в глубине  веков, задавленной было при Никоне, но никогда не утратившей своих жизненных сил, растущей стихийно.