Протопоп Аввакум против Никона и Алексея Михайловича: смысл противостояния, его последствия

Служение божеству для рядовой массы духовенства сводилось к механическому выполнению заученных обрядов и произнесению усвоенных словесных формул. Эти обряды и формулы сами по себе, независимо от их внутреннего содержания, в представлении профессионалов-священнослужителей обладали магической силой заклинания, теряющего свое значение при малейшем от него отступлении. Для косного религиозного чувства обряд был тем же, чем колдовство и волхование было для языческих волхвов и кудесников. Как для них точное выполнение всех подробностей религиозного ритуала было залогом угождения божеству, так и для христианских пастырей и послушной им паствы следование установленным внешним формам богопочитания и богослужения было гарантией действенности молитвы и угодности ее богу. Сила и спасительность старого обряда были проверены и подтверждены тем, что русские святые, прославившие русскую церковь, угодили богу, общаясь с ним именно по этому самому старому обряду, теперь гонимому и попираемому. Признать неправильность этого обряда или усомниться в нем - для защитников старины значило бы усомниться в святости подвижников, украсивших русскую землю. Новый обряд шел из Греции, той самой Греции, которая еще два века назад за отступление от истинного благочестия была покарана богом, отдавшим ее во власть неверных. Два века официальная церковная публицистика учила тому, что теперь подлинной и единственной хранительницей древлего православного благочестия является русская церковь, что Москва, как религиозный центр, является третьим Римом, наследником Рима первого и Рима второго - Царьграда, отступивших от правой веры, и «что четвертому Риму не быть». Национальная гордыня и религиозное самомнение культивировались и государством и государственной церковью. То и другое находило себе психологическую поддержку в пренебрежительно-покровительственном отношении к захожим греческим иерархам, в лице своих патриархов и митрополитов приходивших часто на Русь с просьбами о материальных подачках. Официальная Москва терпеливо помогала своим бедным родственникам, давно уже растерявшим в своих униженных искательствах перед богатой родней чувство собственного достоинства и самоуважения, но смотрела на них сверху вниз, как смотрит баловень судьбы на обделенного неудачника. И когда этот смиренно перед ним заискивавший неудачник неожиданно стал задавать тон в делах, казалось, раз навсегда порешенных историей не в его пользу, он вызвал обостренный националистический отпор в среде, которой были чужды, в виду ее оторванности от непосредственного участия в политической жизни, широкие государственные и церковные перспективы верхов, делавших большую политику. Протест против Никоновских реформ в этой среде был тем более психологически и идейно обоснован, что движущие силы этих реформ были скрыты от глаз непосвященных, а внешне дело обстояло так, что новая обрядность и новая буква вводились с такой же настойчивостью и непримиримостью, с какой старая обрядность и старая буква защищались. Никон, которому царем была предоставлена вся полнота власти по проведению реформы, в своем отношении к религиозным догматам и обрядам нисколько не отличался от своих противников. Отсюда та стремительность его действий и жестокость в расправе с противниками, которые не могли не вооружить традиционно мыслившее духовенство против него самого и против всего его дела. Острота положения увеличивалась поведением привлеченных к суду над старообрядцами греческих патриархов, Макария антиохийского и Паисия александрийского, и их приспешников - газского митрополита Паисия Лигарида и афонского архимандрита Дионисия, также греков по национальности, ориентировавших восточных патриархов в русских церковных делах. Именно по инициативе греческих патриархов, действовавших в интересах всецелого подчинения русской церкви греческому церковному влиянию, собор 1667 года признал старые русские обряды еретическими, а старообрядцев - еретиками, чем устранил возможность какого-либо сговора и примирения двух враждующих сторон.

Середина XVII века, когда возник раскол, вследствие интенсивной роли, какую играл тогда на Руси иностранный торговый капитал, была эпохой усиленного проникновения в русскую жизнь западно-европейских влияний как в сфере материальной культуры, так и в сфере культуры духовной. Поскольку церковная реформа была связана с иноземной традицией, она, не будучи ни в какой мере продуктом западного влияния, а, наоборот, будучи вызвана к жизни охранительными тенденциями, - защитниками неподвижности и неприкосновенности национальной старины рассматривалась как результат воздействия католического Запада. Основанием для такого воззрения на реформу было и то обстоятельство, что греческие богослужебные книги, по которым исправлялись русские, были напечатаны в Венеции, т. е. в католическом городе.

Таковы были в совокупности причины, определившие собой враждебное отношение к реформе со стороны рядового духовенства, в первую очередь на нее реагировавшего. Что касается высшего черного духовенства, то оно, за единичными исключениями, приняло новшества Никона без сопротивления и даже в ряде случаев оказало им энергичную поддержку. Такая позиция князей церкви обусловливалась чаще всего тем, что интересы этого слоя духовенства не только не страдали от реформы, а, напротив, выигрывали: это лучше всего доказывается поддержкой основного положения Никона о преимуществах священства перед царством, какая заявлена была русскими архиереями, судившими низложенного патриарха.

Реакция Никоновской реформе, возглавлявшаяся на первых порах рядовым духовенством, нашла себе вскоре поддержку в разнообразных социальных группах, ущемленных режимом дворянского государства. Прежде всего на сторону защитников старины стало в довольно значительной своей части боярство и затем городская буржуазия - посадские люди. Боярство как класс и в XVII веке не могло оправиться от того удара, какой нанесен был ему в XVI веке Иваном Грозным. Оно ходом истории после «смуты» окончательно было отодвинуто на задний план политически и экономически влиятельнейшей в государстве силой - дворянством. Остатки знатных боярских родов потянулись к расколу как к движению, ставшему в оппозицию стеснительному для них режиму. Посадские люди, разоряемые непосильным тяглом, эксплоатируемые воеводами, имевшие в лице Никона одного из сильнейших своих противников, поставленные в условия жесткой конкуренции с иностранными купцами, пользовавшимися в Московском государстве рядом привилегий, также были склонны к политической фронде, обнаруживавшейся в сочувственном отношении к расколу. Фронда эта была тем значительнее, что, в виду усиленного роста городов в XVII веке, посадские люди представляли собой внушительную социальную силу. К ним примыкало и стрелецкое войско, по своему экономическому положению смыкавшееся частью с посадскими людьми, частью с крестьянством. Целым рядом правительственных распоряжений и в частности относившимися к ним статьями Уложения 1649 года оно было лишено существенных льгот и преимуществ. Его дальнейшему существованию серьезно угрожало заведение полков иноземного строя, с которым соперничать оно было бессильно. Конкуренция с иностранцами как для посадских людей, так и для стрельцов была лишним поводом к тому, чтобы религиозные новшества связывались в их представлении с ненавистным Западом, который подтачивал материальные основы жизненного благополучия тех и других. Реформа ими трактовалась как «люторская, кальвинская и папежская» ересь; с их стороны открыто шли жалобы на то, что «установлена новая вера, велят кланяться болванам и носить немецкое платье, брить бороды, выдавать русских девиц за немцев». Экономическое и техническое соперничество с иноземцами, складывавшееся не в пользу русской буржуазии, рождало у нее национальную и религиозную реакцию, ту же, что и у духовенства и боярства. Эта реакция приводила иногда к крупным столкновениям с господствовавшей государственной и церковной системами. Мы имеем здесь в виду, с одной стороны, знаменитый соловецкий бунт, для ликвидации которого потребовалось целых восемь лет, с другой - хованщину. В обоих случаях оппозиция объединила недовольные элементы из всех перечисленных выше общественных групп. Соловецкое возмущение было поддержано в сильной степени сосланными в монастырь казаками - участниками восстания Разина, покровительствовавшего расколу, как силе, оппозиционной дворянскому государству. Позднее к расколу примкнуло и крестьянство, к середине XVII века окончательно закрепощенное помещику и доведенное до крайней нужды. Ему чужды были в большинстве случаев споры по вопросам старого и нового обряда, но вскоре старая вера для крестьянства, как и для всех недовольных социальных групп, стала знаменем, вокруг которого оно объединялось для протеста против угнетавшей его государственной системы. Эсхатологические настроения в связи с проповедью близкого конца мира нашли в нем живейший отклик, и эпидемия самосожжений стала наиболее обычной формой пассивного протеста и бегства от власти зачинщика новой веры и ее покровителя - антихриста.

Все сказанное имеет своей целью в общих чертах наметить ту историческую обстановку и ту социальную среду, в которых зародилась церковная реформа и боровшаяся с ней старообрядческая оппозиция. Временное объединение в этой оппозиции различных классов, не объединенных общностью экономических и социальных интересов, находит себе полную аналогию в обстановке, сложившейся в XVI веке в Германии в пору крестьянских войн, сопутствовавших реформации.[1]

                            Личность и деятельность Аввакума

Протопоп Аввакум был самым ярким и самым влиятельным вождем старообрядческой оппозиции и наиболее талантливым и плодовитым писателем, выдвинутым расколом. Большое литературное дарование Аввакума и своеобразие его писательской манеры сделали его сочинения выдающимся явлением старой русской литературы, совершенно независимо от того идейного наполнения, которое им присуще и которое для нас представляет лишь исторический интерес. Человек огромного темперамента, фанатически упорный в защите старой веры, шедший в своей борьбе на тяжкие страдания, обрекший на страдания свою семью и закончивший свои дни на костре, Аввакум прожил жизнь, полную всяческих испытаний и порой нечеловеческих лишений. О них он рассказал преимущественно в своем «Житии» - первом в русской литературе опыте автобиографии.

Родился Аввакум в 1620 или, вернее, в 1621 году в селе Григорове Нижегородского края. Отец его, священник, был неравнодушен к хмельному питию, мать же была постница и молитвенница, ставшая после смерти мужа инокиней. Незадолго до своей кончины мать женила Аввакума на сироте Настасье Марковне, дочери односельчанина-кузнеца. Жена стала духовной спутницей мужа, героически делившей его страдания и злоключения и ободрявшей его в трудном жизненном пути. Из своего села, по неизвестным нам причинам, вероятно, благодаря еще в юности обнаружившейся строптивости его «огнепального» духа, Аввакум был изгнан и переселился в село Лопатицы того же Нижегородского края. Там двадцати одного года он был рукоположен в дьяконы, а через два года - в попы.

С первых же годов служения Аввакум ревностно отдался своему духовному делу, уча, наставляя и наказывая своих духовных детей и временами вступая в борьбу с притеснителями-начальниками. За это он был не раз бит, преследуем и, наконец, изгнан из своего села. С женой и с только что родившимся сыном побрел он в Москву к протопопам Стефану Вонифатьеву и Ивану Неронову, доложившим о нем царю, который с тех пор стал его знать. С грамотой духовных отцов Аввакум вернулся на старое место, где нашел свой дом разрушенным и хозяйство разоренным. Только что он успел оправиться от разорения, как опять на него посыпались преследования. Боярин Шереметев едва не утопил его в Волге за крутую расправу со скоморохами и за отказ благословить сына-брадобритца, другой начальник едва его не застрелил. В конце концов его изгнали из Лопатиц вторично, он опять отправился в Москву и там получил назначение протопопом в Юрьевец-Повольский. Это было на одиннадцатом году его священства. Но в Юрьевце он удержался всего лишь восемь недель: попы, мужики и бабы, человек тысячи с полторы, - по словам Аввакума, - били его среди улицы батожьем и рычагами, топтали и бросили замертво под избной угол. Только вмешательство властей спасло протопопа от смерти. Жестокая расправа постигла Аввакума, как он говорит, за то, что он унимал попов и баб от «блудни», и, вероятно, за слишком строгое взыскивание патриарших податей.

Придя вновь в Москву, без семьи, в 1652 году, он устроился священником в Казанском соборе, настоятелем которого был его духовный отец Иван Неронов. Аввакум попал в Москву как раз в пору избрания на патриаршество Никона и сам поддерживал перед царем его кандидатуру. Вскоре же он вмешался в борьбу, поднятую против нововведений Никона, и за это поплатился заключением в Андрониевом монастыре. Его посадили на цепь, морили голодом, драли за волосы, толкали под бока, плевали в глаза, затем водили на патриарший двор, где долго, но бесплодно уговаривали и собирались было расстричь, но царь заступился за него.

С целью примирить Аввакума с церковью и тем устранить влиятельного ее противника, успевшего приобрести себе популярность, царь в 1663 году вызвал его в Москву, куда он ехал целых три года. По дороге, по его словам, он «по всем городам и селам, во церквах и на торгах кричал, проповедая слово божие, и уча, и обличая безбожную лесть». В Москве Аввакума и царь и бояре, развязавшиеся с Никоном, встретили «яко ангела божия» и всячески стремились своим вниманием и заботами вознаградить за страдания, перенесенные им в Сибири. Ему сулили почетные должности, дарили деньгами, причем власти просили его только о том, чтобы он молчал. Полгода Аввакум сдерживался, присматриваясь к церковным делам, время от времени бранясь с отступниками, но, видя, что «церковное ничто же успевает, но паче молва бывает», в конце концов не выдержал и «паки заворчал», послав царю челобитье с просьбой взыскать старое благочестие. Царь и власти, убедившись в неуступчивости строптивого протопопа, сменили милость на гнев, тем более, что он стал энергично группировать вокруг себя недовольных Никоновыми новшествами. Вместе с семьей Аввакума решено было сослать на крайний север, в Пустозерск, но по дороге туда, в виду крайней трудности зимнего пути, ссылка в Пустозерск по распоряжению царя была заменена Аввакуму ссылкой в менее отдаленную Мезень.

Через полтора года, в марте 1666 года, в связи с созывом собора, на котором был решительно поставлен вопрос о борьбе с старообрядцами, Аввакума с двумя сыновьями привезли в Москву, оставив прочих членов семьи на Мезени. В Москве его продержали полтора года, всячески стараясь победить его упорство, чередуя меры физического воздействия на него с уговорами и увещаниями. Но ни заключение в оковах в монастырских тюрьмах, ни уговоры не сломили воли Аввакума, и он вместе с другим своим соратником по борьбе с никонианами был собором лишен сана, предан проклятию и в августе 1667 года отправлен в заточение в Пустозерск. Здесь он просидел в срубе, в земляной тюрьме, пятнадцать лет в самых тяжелых условиях. Но тяжесть существования не помешала Аввакуму энергично продолжать борьбу. Именно здесь по-настоящему началась его литературная деятельность. В пустозерской тюрьме им была написана бо?льшая часть произведений, посредством которых он общался со своими последователями. Место ссылки Аввакума стало местом паломничества его приверженцев, ревнителей старой веры. Аввакум не сдавался. Вскоре после смерти Алексея Михайловича он написал царю Федору Алексеевичу челобитную, в которой устрашал сына участью отца, сидящего якобы в муках за свое потворство никонианам. Эта челобитная припомнилась, видимо, тогда, когда окончательно решено было расправиться с Аввакумом и его соузниками. 14 апреля 1682 года он вместе с попом Лазарем, иноком Епифанием и дьяконом Федором был сожжен в срубе «за великие на царский дом хулы».[2]

                Смысл противостояния и его последствия

После подавления первой крестьянской войны начала XVII века положение народных масс на Руси особенно ухудшилось. Посадские тяглые люди, как было сказано в одной челобитной 1648 года, «оскудели и обнищали до конца». Земским собором 1679 года было принято специальное Уложение, которое окончательно завершило закрепощение крестьян. Это послужило причиной новых волнений: в 1654 году происходит «чумный бунт» в 1662 году - «медный бунт» и восстания поволжских крестьян, в 1666 действуют казацко-крестьянские дружины под руководством Василия Уса, в 1667-1671 годах разгорается вторая крестьянская война под руководством Степана Разина. Вооруженная борьба посадских людей и крестьян против феодалов нуждалась в идеологическом обосновании. Официальная церковь с ее феодальными формами эксплуатации, стоявшая на страже государственной власти, проповедовавшая смирение и покорность, не оправдывала эту борьбу. Но русская церковь XVII века не была единой организацией. В ней отчетливо проявились те же противоречия, которые были свойственны феодальному обществу в целом это многое объясняет в идеологическом содержании «раскола».