Теоретическая модель интеллектуальной истории

К 1980-м гг. предметное поле «истории идей» расширилось  и эволюционировало к «истории интеллектуалов»  и «социальной истории идей», в которых акцентировалась роль социального контекста. История ментальностей и «социальная история идей» в разных ее формах сыграли решающую роль в переосмыслении и переопределении «истории идей», которая вновь стала восприниматься как более предпочтительный термин, подразумевающий радикальное расширение предметного поля интеллектуальной истории за пределы не только «великих идей», но и тех, которые разделялись и артикулировались большими группами людей просто образованных, а фактически всех идей, которые в нем были в ходу в конкретный период или в конкретном обществе – от популярных до эрудитских¹⁷.

Интеллектуальная история  получила распространение во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг., что нашло отражение в расширении ее места в учебных программах университетов, в росте числа  периодических изданий, специально посвященных ее сюжетам или имеющих соответствующие постоянные рубрики, в институциональном оформлении нового научного сообщества. В 1994 г. было создано Международное общество интеллектуальной истории (International Society for International History – ISIH), в руководящий комитет которого вошли ведущие ученые из разных стран мира.

Современная интеллектуальная история включает в себя разнородные  составляющие: традиционную философски ориентированную историю идей, идейных  систем, историю естествознания и техники, историю общественной, политической, философской, исторической мысли, а также социально-интеллектуальную историю, сосредоточенную на социологическом и организационном аспектах познавательной деятельности. Одной из исходных предпосылок современной интеллектуальной истории является осознание неразрывной связи между историей самих идей и идейных комплексов, с одной стороны, и историей условий и форм интеллектуальной деятельности, с другой. В 1969 г. в своей программной статье о задачах интеллектуальной истории Хейден Уайт подчеркивал, что она нуждается в «опоре на социальную реальность, которой ей так долго недоставало»¹⁸.

В рамках историко-антропологических  исследований интеллектуальная история изучает весь разноуровневый интеллектуальный ландшафт того или иного исторического периода (восприятие тех или иных идей массовым сознанием, пути и способы распространения новых идей, в частности через популярную литературу, прежде всего в переломные периоды, изучение политического «языка», анализ политических дискурсов, собственно история идей: идеи свободы, равенства, справедливости, прогресса, тирании и др¹⁹.

Интеллектуальная история  также призвана выявлять исторические изменения фундаментальных принципов, категорий, методов и содержания познания, изучать процессы становления и развития научной картины мира, стиля мышления, средств и форм научного исследования – в общем контексте духовной культуры, социально-организационных и информационно-идеологических условий конкретной эпохи.

Как промежуточный вывод можно отметить следующее. Под термином «интеллектуальная история» в США понималась традиционное философское направление «история идей». Новое направление, зародившееся в 1980-х годах стали именовать «новой интеллектуальной историей».

Становление этого направления прошло несколько этапов:

- Артур Лавджой в  книге «Великая цепь бытия»  высказывает немало оригинальных  суждений, которые являются прорывом  для данного направления. 

- На рубеже 1980-90х гг. развивается «новая интеллектуальная  история». Среди ее представителей видные зарубежные ученые: Ж-Ф. Сиринелли, К. Скиннер, С. Коллини.

Глава II. Основные подходы к пониманию исследовательского поля «интеллектуальной истории».

Многочисленные публикации в основанном А. Лавджоем журнале «Journal of the History of Ideas», послужили основанием к тому, что под «историей идей» стали все чаще понимать изучение идей как неких автономных абстракций, имеющих внутреннюю логику  развития, безотносительно к другим видам человеческой деятельности, а иногда и к их носителям и творцам. Цель исследования в истории идей состояла в том, чтобы представить максимально полную биографию самой изучаемой идеи, то есть ее манифестации на всех стадиях исторического развития и в разных сферах интеллектуальной жизни²⁰.

Такой подход доминировал  несколько десятилетий. В историографической ситуации 1960-х – 1970х годов интеллектуальная история пребывала в незавидном положении. Интеллектуальную историю  обоснованно критиковали за «интернализм»  и «интеллектуализм», за сосредоточенность на теориях и доктринах и игнорирование социального контекста идей и социальных функций науки, за исключительный интерес к великим мыслителям и каноническим традициям и отсутствие внимания к местным традициям и народной культуре²¹.

Ситуация изменилась в следующем десятилетии – начало позитивно сказываться влияние философии и социологии знания, а также взлет и экспансия новой социальной истории, что привело к становлению «истории интеллектуалов» и «социальной истории идей», в которых акцентировалась роль социального контекста. Во Франции «история интеллектуалов» получает институционное оформление в середине 80-х гг., в созданной по инициативе Ж.-Ф. Сиринелли междисциплинарной группе по изучению истории интеллектуалов (1985)²². Члены этой группы резко критиковали историю идей за игнорирование социальных условий их бытования, а в своем самоопределении предпочитали дистанцироваться как от интеллектуальной, так и от культурной истории. Позже, при реализации проекта «сравнительной истории интеллектуалов», сторонники этого направления сосредоточились на концепциях «политической культуры» и «публичной сферы», на изучении роли интеллектуалов в конструировании национальной идентичности и проблеме символической самореализации интеллектуала в политическом поле (в качестве всегда «Другого» по отношению к государству, власти и любой ортодоксии)²³.

Под влиянием доминировавшей в 1980-е  годы истории ментальностей «социальная  история идей» в разных ее формах вновь стала восприниматься как  более предпочтительный термин, подразумевающий радикальное расширение предметного поля интеллектуальной истории за пределы не только «великих идей», но и тех, которые разделялись большими группами просто образованных людей. Таким образом, ее предмет распространялся на весь комплекс идей, которые были в ходу в конкретный период или в конкретном обществе - от популярных до эрудитских.

Однако подлинное возрождение  интеллектуальной истории оказалось, лишь на первый взгляд парадоксальным образом, напрямую связано с тем  самым «лингвистическим поворотом», который на рубеже 1980-х -1990-х годов вызвал наиболее острый кризис в историческом сообществе, чреватый потерей профессионального статуса. Примечательно, что самые острые научные дебаты по поводу «постмодернистского вызова» имели прямой выход на обсуждение насущных проблем интеллектуальной истории , пусть даже речь шла о становлении «другого рода интеллектуальной истории», «истории, занимающейся изучением не мертвых авторов, а живых книг, не погружением писателей прошлого в их исторические контексты, а прочтением старых произведений в новых и неожиданных контекстах...»²⁴.

В похожем русле работал Мартин Томпсон. В своей статье «Теория  рецепции и интерпретация исторического  смысла» он писал следующее: «Разные  читатели в одно и то же время, один и тот же читатель в разное время, разные читатели в разное время поймут первоначальный текст по-разному». Это означает, что «смысл текста создается непосредственно в ходе чтения... Он меняется в зависимости от конкретных обстоятельств, в которых он читается»²⁵.

Интересное наполнение исследовательскому пространству интеллектуальной истории  дал выдающийся британский специалист Квентин Скиннер.  В своей статье в популярном сборнике «Что такое  история сегодня?» он определяет его следующим образом: «Изучение  великих религиозных и философских систем; изучение представлений и верований простых людей о небесах и земле, прошлом и будущем, метафизике и науке; исследование позиций наших предков в отношении молодости и возраста, войны и мира, любви и ненависти; раскрытие их предрассудков относительно того, что следует есть, как надо одеваться, кем надо восхищаться; анализ их предположений о здоровье и болезни, добре и зле, морали и политике, рождении и смерти - все эти и огромное множество подобных тем входят в просторную орбиту интеллектуальной истории, поскольку все они - отдельные особые случаи общего предмета, которым прежде всего занимаются интеллектуальные историки: изучение прошлых мыслей»²⁶.

Нынешнее состояние интеллектуальной истории, по мнению Репиной Л.П., характеризуется максимальным расширением исследовательского пространства, интенсификация междисциплинарного воздействия, предельным методологическим плюрализмом и принципиальной толерантностью в отношении конкурирующих научных парадигм²⁷. В этом направлении преобладает стремление объединить усилия специалистов, чьи профессиональные интересы связаны с исследованием всех видов творческой деятельности человека, включая ее условия, формы и результаты, - в долгосрочной исторической перспективе.  Также в этом направлении работают и «новые интеллектуальные историки», обозначающие этим термином свой особый подход к прошлому, важнейшей установкой которого является тезис о родовой общности литературы и истории как письма, несмотря на жанровые различия и особые правила дискурса, определяемые двумя разными профессиями. Разные методологические направления рассматриваются исследователями как взаимодополняющие.

Нежелание ограничивать спектр возможных  методологических перспектив является вполне осознанной и зрелой позицией многих исследователей данного направления. Так например, один из ведущих специалистов, британский историк С. Коллини, возражая против того, что интеллектуальная история должна придерживаться какого-то одного метода или теории и иметь единый концептуальный аппарат, писал: «Мангеймовская «социология знания», лавджоевская «история идей», анналистская «история ментальностей», «археология знания» Фуко - каждая из них предлагает свой собственный специальный словарь и собственную теорию как единственно возможный способ понимания мыслей прошлого и каждая из них оказывается недостаточной»²⁸. Отсюда вывод – вместо абсолютизации какой-либо научной парадигмы, следует стремиться к интегративной исследовательской программе. Поиск новых подходов и приемов исследования не прекращается, что, в свою очередь, влечет за собой постановку новых вопросов о границах и возможностях исторического познания. Современная интеллектуальная история, как и историческая наука в целом все более тяготеет к методологическому плюрализму²⁹.

Такое положение связано с междисциплинарным статусом интеллектуальной истории. Современная интеллектуальная история включила в себя весьма составляющие, которые до сих пор сохраняют свои «родовые» субдисциплинарные черты: речь идет не только о традиционной философски ориентированной истории идей и идейных систем, об истории естествознания и техники, об истории общественной, политической, философской, исторической мысли, которые по большей части сводились к их «внутренней истории», отвлекаясь от изучения общеисторического контекста, но также и о той социально-интеллектуальной истории 1970-х - 1980-х гг., которая акцентировала социологический и организационный аспект познавательной деятельности. Перед исследователями стоит трудная задача – преодолеть разнонаправленность субдисциплинарных векторов и выбрать новую перспективу, которая бы их переориентировала и  упорядочила³⁰.

Сложные, по-настоящему напряженные  взаимоотношения складываются между  сторонниками «всеобъемлющей» интеллектуальной истории и представителями традиционных историографии, специализирующихся по отдельным академическим дисциплинам, так как подходы современной интеллектуальной истории направлены против сложившихся в них традиционалистских форм представления прошлого³¹.

В настоящее время принципиальным в процессе обновления интеллектуальной истории становится учет взаимодействия между движением идей и теми социальными, политическими, религиозными, общекультурными контекстами, в которых идеи возникают, распространяются и трансформируются. Классическая история идей долгое время занималась высокой культурой, «великими текстами», а история ментальностей - преимущественно реконструкцией архаических стереотипов народной культур, в то время как в реальной жизни оба эти уровня культуры непрерывно взаимодействуют, питая друг друга. В связи с этим возникает и весьма непростая проблема интерпретации взаимодействия различных уровней культуры, включая изучение основных свойств того «эфира культуры», «которым дышат все члены общества, ту невидимую всеобъемлющую среду, в которую они все погружены»³². Именно в этом варианте новая культурная и новая интеллектуальная история как бы сливаются воедино.

Интегральная установка  реализуется в существующих концепциях современной интеллектуальной истории  в разной степени. Свое максималистское выражение она нашла в определении известного американского историка, главного редактора уже упомянутого нами журнала «Journal of the History of Ideas» Дональда Келли: «Интеллектуальная история – это скорее не раздел истории, а способ (или способы) целостного рассмотрения прошлого человечества … , задача интеллектуального историка - изучить все области человеческою прошлого, в которых сохранились его поддающиеся расшифровке следы (как правило, письменные и изобразительные), и придать им современный смысл средствами языка. Интеллектуальные историки всегда могут обращаться к таким дисциплинам, как экономика, социология, политология, антропология, философия, и особенно - с учетом герменевтики и целей своего предприятия - гуманитарных дисциплин, начиная с литературы и критики, но одновременно они не должны забывать о своей задаче и об ограничениях, налагаемых  культурным кругозором и дисциплинарными нормами»³³.

Несмотря на многочисленные исследовательские мнения и подходы  в определении исследовательского пространства интеллектуальной истории важно отметить общее среди них – стремление выйти из изоляции и воспользоваться всеми выгодами междисциплинарного сотрудничества в различных сферах науки.