В.А. Гиляровский и А.С. Суворин о трагедии на Ходынском поле

 

 

 

 

 

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ М.В. ЛОМОНОСОВА

Факультет журналистики

Кафедра истории российской журналистики

 

 

 

РЕФЕРАТ

В.А. ГИЛЯРОВСКИЙ И А.С. СУВОРИН 

О ТРАГЕДИИ НА ХОДЫНСКОМ  ПОЛЕ

 

 

 

 

Выполнила:

студентка вечернего отделения,

3 курса, 305 группы

Сутягина Н. В.

 

 

 

 

 

 

 

 

МОСКВА, 2013

 

События 18 мая 1896 года. «Ходынка»

В программу предстоящего гулянья на Ходынском поле входила  раздача с 10 часов утра всем желающим царских подарков, заготовленных  в количестве 400 тысяч штук (завернутый в цветной платок гостинец состоял  из полуфунта колбасы, сайки, конфет, орехов, пряника, эмалированной кружки с царским вензелем и позолотой); в 11 — 12 часов должны были начаться музыкальные и театрализованные представления; в 14 часов ожидался «высочайший  выход» на балкон императорского павильона.

И предполагаемые подарки (а  к слову сказать, за таким набором  и сегодня, спустя сто лет, народ  повалил бы валом), и невиданные зрелища (на импровизированных подмостках должны были разыгрываться сцены из «Руслана и Людмилы», «Конька-Горбунка», «Ермака  Тимофеевича» и цирковой программы  дрессированных животных Дурова), а  также желание увидеть своими глазами «живого императора»  и, может быть, лишь раз в жизни  поучаствовать в подобном действе  заставили огромные людские массы  направиться сюда. Объясняя свои мотивы присутствия в тот день на Ходынском  поле, мастеровой Василий Краснов  выразил во многом общее настроение людей: «Ждать утра, чтобы идти к  десяти часам, когда назначалась  раздача гостинцев и кружек „на  память", мне казалось просто глупым. Столько народу, что ничего не останется, когда я приду завтра. А до другой коронации еще доживу ли я?.. Остаться же без „памяти" от такого торжества  мне, коренному москвичу, казалось зазорным: что я за обсевок в поле? Кружки, говорят, очень красивые и „вечные"... Тогда еще эмалированная посуда была в диковинку...» 

По странной беспечности  властей место народного гулянья  было выбрано крайне неудачно. В  ту пору Ходынское поле, испещренное  глубокими рвами, оврагами и траншеями, сплошь в ямах, брустверах и заброшенных  колодцах, было пригодно разве что  для военных целей и использовалось как учебный плац для войск  Московского гарнизона. Причем даже накануне гулянья, когда стало очевидно, что сюда стекается колоссальное количество народа, не были приняты  экстренные энергичные меры, способные  предотвратить катастрофу.

Как самое страшное потрясение своей жизни вспоминали «кровавую  субботу» те, кто пережил этот день. «Погода стояла тогда превосходная, - писал впоследствии П. Шостаковский, - и предусмотрительный московский люд... решил провести ночь на Ходынском  поле, на свежем воздухе, чтобы на месте  быть к самому началу гулянья... Ночь, как на беду, была безлунная, и Ходынское  поле погрузилось в полную темноту. Люди все прибывали и, не видя перед  собой дороги, спотыкались, падали в  овраги... Все более плотной становилась  необозримая толпа. Народ все  прибывал и прибывал. Не менее полумиллиона людей скопилось к утру между  городской границей и стеной из 100 буфетов. Горсточка полицейских  и казаков, отправленных на Ходынское  поле „для поддержания порядка", почувствовала, что положение становится угрожающим и что ей не справиться с этой стихией... Утро выдалось тихим, ни ветерка. Притока свежего воздуха  над спрессованной толпой не было. Дышать становилось все труднее. Пот заливал синевато-бледные  лица, и они казались заплаканными...»  

Репортер, корреспондент  газеты «Русские ведомости» В. А. Гиляровский, единственный из двухсот отечественных  и зарубежных журналистов, освещавших коронационные торжества, кому довелось провести ночь на Ходынском поле, вспоминал: «Над миллионной толпой начал подниматься пар, похожий на болотный туман... Давка была страшная. Со многими делалось дурно, некоторые теряли сознание, не имея возможности выбраться или даже упасть: лишенные чувств, с закрытыми глазами, сжатые, как в тисках, они колыхались вместе с массой... Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохся молча, yмер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы..."

Л. Н. Толстой, собиравший в  свое время материалы об этом бедствии, был поражен свидетельством о  том, что купец Морозов обещал заплатить 18 тысяч рублей любому, кто  спасет его. Один из персонажей горьковского романа "Жизнь Клима Самгина», Маркуев, рассказывал: «Я пришел туда в  полночь... и меня всосало... К утру некоторые сошли с ума, я думаю. Кричали. Очень жутко. Такой стоял  рядом со мной и все хотел укусить. Били друг друга затылками по лбу, лбами по затылкам... А один...человек...вцепился ногтями в затылок толстому рядом  со мной и вырвал кусок... кость обнажилась".

По официальной статистике, в этом "прискорбном событии», омрачившем "блистательное течение  коронационных торжеств". как  именовалась Ходынка в опубликованном вечером лаконичном сообщении властей, пострадало 2690 человек, из которых 1389 погибли. Истинное же число получивших разного  рода увечья, ушибы и травмы (включая  и психические потрясения) вряд ли поддается учету. Во всяком случае, как отмечалось в литературе, еще  долго в окрестностях Москвы находили трупы в беспамятстве бежавших оттуда людей.

Уже утром все пожарные команды Москвы занимались ликвидацией  кошмарных последствий: обоз за обозом вывозили с поля тела убитых и раненых. От вида страшного зрелища цепенели сердца видавших виды военных, врачей и пожарных, Здесь были и скальпированные  головы, и торчавшие наружу кости, и раздавленные грудные клетки, и  валявшиеся в пыли недоношенные младенцы...

В числе официальных лиц, направлявшихся на Ходынское поле, находился и граф Витте, который, уже буквально садясь в экипаж, узнал о происшедшей трагедии. «В таком настроении, - вспоминал  он, - я поехал... в таком настроении приехали, конечно, и все остальные  лица, которые должны были присутствовать на этом торжестве. Меня мучил прежде всего вопрос: как же поступят со всеми искалеченными людьми, как  поступят со всеми этими трупами  убитых людей, успеют ли поразвозить  по больницам тех, которые еще  не умерли, а трупы свезти в какое-нибудь такое место, где бы они не находились на виду у всего остального веселящегося народа, государя, всех его иностранных  гостей и всей тысячной свиты. Затем  у меня являлся вопрос: не последует  ли приказ государя, чтобы это веселое  торжество по случаю происшедшего несчастия  обратить в торжество печальное  и вместо слушания песен и концертов  выслушать на поле торжественное  богослужение?»

Вероятно, перед Николаем вставали в тот день те же вопросы, однако ни воспоминания других лиц, ни его собственные записи не раскрывают в полной мере его душевных переживаний. «Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда  и кружки, - писал он в дневнике, - наперла на постройки, и тут произошла  давка, причем, ужасно прибавить, потоптано  около тысячи трехсот человек. Я  об этом узнал в десять с половиной  часов... Отвратительное впечатление  осталось от этого известия».

Встав перед выбором: довести  до конца праздничную программу  по намеченному плану или же внести в нее изменения в соответствии со сложившейся ситуацией, - Николай  оказался в крайне затруднительном  положении. Вряд ли не был он по-человечески  огорчен и расстроен случившимся. В то же время его не могло не беспокоить, что съехавшаяся со всего  света такая масса людей прибыла  в Москву именно на торжества, на которые, к тому же, были израсходованы немалые  средства. И ни его нравственное чутье, ни общеизвестные его религиозные  чувства не подсказали ему единственно  верного решения.

Когда Витте добрался до места, никаких видимых следов случившегося не было, «ничто не бросалось в глаза... все было замаскировано и сглажено». Но что более всего потрясло не только его, но и многих гостей и  жителей Москвы, так это то, что  «празднества не были отменены, а продолжались по программе: так, массою музыкантов был  исполнен концерт под управлением  известного дирижера Сафонова; вообще все имело место, как будто  никакой катастрофы и не было». Праздник над трупами, по выражению Гиляровского, шел своим чередом...

В 14.05 придворные летописцы  отметили появление на балконе царского павильона их императорских величеств. На крыше специально выстроенного здания взвился императорский штандарт, грянул залп салюта, многотысячная  людская масса обнажила головы. Перед  балконом парадным строем прошествовали  пешие и конные полки. А затем  в Петровском дворце, перед которым  были приняты депутации от крестьян и варшавских дворян, император с  императрицей присутствовали на обеде  для московского дворянства и  волостных старшин. В полутора-двух верстах от Ходынки Николай произносил перед собравшимися высокие слова  о том, что заботы о народном благе  так же близки его сердцу, как  они были близки его деду и незабвенному дорогому родителю.

А вечером, облачившись в  парадный мундир лейб-гвардии уланского  полка с орденской лентой Почетного  легиона, император с супругой направился на запланированный по церемониалу  бал у французского посла графа (в будущем маркиза) Монтебелло, который  со своей обаятельной женой пользовался  большим расположением высшего  света. В данном случае многие также  ожидали, что если бал и не будет  отменен, то, по крайней мере, состоится  без государя, тем более что, по словам великого князя Сергея Александровича, императору советовали не приезжать  сюда. Однако Николай не согласился, выразив мнение, что, хотя катастрофа и есть величайшее несчастье, но оно  не должно омрачать праздник коронации. И первый контрданс он танцевал с  графиней Монтебелло, а Александра Федоровна с графом. Впрочем, они  довольно быстро удалились. В то же время другая часть гостей, не приглашенных в посольство, имела возможность  любоваться блестящим парадным спектаклем в Большом театре.

Через день состоялся другой, не менее грандиозный и роскошный  бал, который давали родной дядя молодого императора московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович  и его aвгустейшая супруга, старшая  сестра императрицы Елизавета Федоровна. Heпрерывно продолжавшиеся в Москве праздники завершились 26 мая опубликованием Высочайшего манифеста Николая II, содержащего заверения в неразрывной  связи государя с русским народом  и его готовности к служению на благо возлюбленного Отечества.

Тем не менее впечатление от московских торжеств не только у российской, но и зарубежной общественности осталось достаточно тяжелое. Одна из эмигрантских брошюр, выпущенных в том же году в Женеве, обвинила императора в неспособности соблюсти даже внешние приличия. В полной мере это относилось и к его ближайшим родственникам. Дядя Николая великий князь Владимир Александрович, например, устроил в день похорон жертв Ходынки на Ваганьковском Kладбище в своем тире невдалеке от него стрельбу «по голубям влет» для высоких гостей, по поводу чего Пьер д'Альгейм заметил: "...в то время, когда весь народ плакал, мимо проехал пестрый кортеж старой Европы, Европы надушенной, разлагающейся, отживающей Европы... и скоро затрещали выстрелы».

И хотя со стороны императорской  семьи были сделаны пожертвования  в пользу пострадавших в размере 90 тысяч рублей, разослана по больницам  для раненых тысяча бутылок портвейна  и мадеры, а сам государь посещал  лазареты и присутствовал на панихиде, его репутация была подорвана  и оттолкнула от него не только значительные слои населения, но и многих близких  к трону людей, возлагавших на молодого царя свои надежды на перемены в России. Сергей Александрович с  тех пор получил в народе титул "князя Ходынского", а Николай II стал именоваться «Кровавым».

Все происшедшее в дни  коронационных торжеств приобрело  в последующие годы поистине символическое  значение. И не только потому, что  с этого момента началась цепь последовательных, неотвратимо толкающих  страну к катастрофе событий, которые  приобрели в свою очередь уже  постоянный кровавый оттенок. Можно  даже сказать, что в этом трагическом  эпизоде в концентрированном  виде спроецировалось время правления  Николая II. Именно тогда отчетливо  проявилась неспособность в общем-то неглупого императора точно и  чутко реагировать на изменения  ситуации и адекватно ей корректировать собственные поступки и действия властей. По всей вероятности, ему было просто не дано должным образом отвечать на живое течение общественной жизни. Но если в судьбе частного человека это, как правило, имеет малое  значение, то для главы такого авторитарного  государства, как царская империя, этот недостаток был чреват очень  тяжелыми последствиями.

 

 

 

 

 

 

 

В. А. ГИЛЯРОВСКИЙ  о «Катастрофе на Ходынке»

Владимир Алексеевич Гиляровский  – поэт, прозаик, журналист.

Славу знаменитого газетчика  принесла Владимиру Гиляровскому публикация наиболее известного репортажа "Катастрофа на Ходынке", после чего его стали  называть "королем московских репортеров". 

 

Вырваться из спрессованной  многотысячной обезумевшей толпы  оказалось нелегко даже такому сильному человеку, как Гиляровский. Но уже  утром следующего дня он был здесь. Единственной статьёй о Ходынке, которая появилась 26 мая 1896 года, была его статья в «Русских ведомостях».

 

Автор начинает свой репортаж с фразы « Причину катастрофы выяснит следствие, которое уже начато и ведется», таким образом не давая оценочного суждения произошедшему. Именно это правило является основополагающим в написание хорошего репортажа. Далее, Гиляровский описывает место события еще до начала сбора людей. Он проводит анализ местности, указывая на ее непригодность для данного мероприятия: «Начинаю с описания местности, где произошла катастрофа. Неудачное расположение буфетов для раздачи кружек и угощений, безусловно, увеличило количество жертв. Они построены так: шагах в ста от шоссе, по направлению к Ваганьковскому кладбищу, тянется их цепь, по временам разрываясь более или менее длительными интервалами. Десятки буфетов соединены одной крышей, имея между собой полторааршинный суживающийся в середине проход, так как предполагалось пропускать народ на гулянье со стороны Москвы именно через эти проходы, вручив каждому из гуляющих узелок с угощением. Параллельно буфетам, со стороны Москвы, т. е. откуда ожидался народ, тянется сначала от шоссе глубокая, с обрывистыми краями и аршинным валом, канава, переходящая против первых буфетов в широкий, сажен до 30, ров — бывший карьер, где брали песок и глину. Ров, глубиной местами около двух сажен, имеет крутые, обрывистые берега и изрыт массой иногда очень глубоких ям. Он тянется на протяжении более полуверсты, как раз вдоль буфетов, и перед буфетами имеет во все свое протяжение площадку, шириной от 20 до 30 шагов. На ней-то и предполагалось, по-видимому, установить народ для вручения ему узелков и для пропуска вовнутрь поля».