Великие женщины древней Руси

Ф. Энгельс обратил внимание и на то, что «господство мужа» в средневековой европейской семье накладывало особый отпечаток на внутрисемейные отношения. Главе семьи принадлежало право решения всех вопросов, связанных с замужеством взрослых дочерей и с разрывом брачных уз. Исключенность из системы опекунского, наследственного, владельческого права ставила женщин в феодальную эпоху в неполноправное, несамостоятельное, зависимое положение от отца и мужа. «Это приниженное положение женщины... постепенно было лицемерно прикрашено... но отнюдь   не устранено» 49.

Ф. Энгельс дал обобщенный образец феодальной семьи, указал наиболее типические черты и отношения, характеризующие социальный и семейный статус женщин в средневековую эпоху. Но марксистско-ленинская теория социально-экономических формаций, предполагая типологический подход к истории человечества, тем не менее не отрицает, что в рамках стадиальных типов общественного развития имело место значительное разнообразие конкретных форм. Отсюда вытекает необходимость пристального изучения этих форм по отдельным регионам.

Творчески осваивая наследие К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина, советские историки смогли значительно продвинуть исследование социальной, экономической, политической истории Руси в эпоху феодализма, в том числе и изучение истории семейно-брачных отношений, быта, материальной и духовной культуры.

Уже в 20-х — начале 30-х годов XX в. советские Ученые встали на путь поиска с позиций исторического материализма решения проблем, поставленных буржуазной наукой. Конечно, труды С. Я. Вольфсона, Н. К. Ковалева, В. Ф. Ржиги о семье и браке в феодальный период имели недостатки, свойственные в то время молодой советской исторической науке в целом: слабо анализировались факты, недостаточно критически оценивались источники. Утверждение марксистско-ленинской концепции затруднялось тем, что отечественная история была «обжита» буржуазной наукой, оставившей значительное историографическое наследство, в котором наряду с определенными достижениями было много идеалистических схем и антинаучных конструкций. Тем не менее первые труды историков-марксистов отличал уже классовый подход к исследуемой проблеме. Так, С. Я. Вольфсон, рассмотрев положение женщины в средние века по различным социальным категориям (феодалы, купцы-горожане, крестьяне и ремесленники), подчеркнул, что «семья и брак в разных классовых группировках феодальной эпохи имели организацию столь же различную, сколь было различно и общественное бытие этих группировок» 50.

В числе первых появились работы, раскрывавшие общественную деятельность ряда известных представительниц привилегированного сословия Русского государства. Сопоставление русских источников между собой и с иностранными актами и хрониками позволило Е. А. Рыдзевской выявить новые имена деятельных женщин Древней Руси, известных в X — XIII вв. в странах Западной Европы 51.

Блестящий знаток феодального землевладения и генеалогии С. Б. Веселовский впервые применил ее для изучения земельных владений феодалов, в том числе женщин. Исследованию особенностей правового статуса знатных вдов историк отвел специальную главу в одном из своих трудов. Определенный вклад в изучение «женского землевладения» XIV—XV вв. внесли работы С. А. Таракановой-Белкиной, которая впервые подсчитала размеры вотчин некоторых крупных новгородских боярынь и своеземиц по Писцовым книгам 52.

На новой методологической основе строилось изучение социально-правового и семейно-правового статуса древнерусских женщин. С. В. Юшков пришел к выводу о высоком уровне развития семейного права в Древней Руси, отметил взаимосвязь между семейным правом феодального периода и древним обычным правом. Вслед за С. Я. Вольфсоном С. В. Юшков подчеркнул, что при сословном принципе складывания феодальной юриспруденции не могло быть общего наследственного или семейного права для феодалов и крестьян в Древней Руси. С. В. Юшков рассмотрел некоторые стороны имущественных отношений между супругами, учитывая социальную стратификацию. Анализируя генезис различных отраслей древнерусского права, в том числе семейного, он выдвинул гипотезу о преобладании на Руси в XI — XVII вв. семейной общины-задруги. Однако эта точка зрения не встретила поддержки в исторической литературе 53.

Оригинальное исследование Б. А. Романова «Люди и нравы Древней Руси» (М., 1947) содержит ряд интереснейших характеристик деятелей древнерусской эпохи, социальных групп и институтов домонгольской Руси. Б. А. Романов описал жизнь «всякого человека Древней Руси XI —XIII вв.» — словом, и горожанок, и крестьянок, и княгинь, женщин свободных и зависимых, а также брачные обряды и развод, составление завещания, семейный быт и различные житейские ситуации, в которых участвовали и женщины. Заслугой его, по словам Б. Д. Грекова, было то, что он сумел определить, в чем «быт противоречил установлениям церкви, и то, в чем он шел у церкви на поводу» 54.

Благодаря успешному развитию археологии в изучении истории быта и одежды русских людей, в том числе женщин, наметились направления, не известные дореволюционной историографии, например социально-дифференцированный подход к истории одежды вообще и женской в частности. В 30—40-е годы заметный вклад в исследование особенностей украшений, тканей, обуви древних руссов внесли А. В. Арциховский, В. Ф. Ржига, М. Г. Рабинович, А. С. Гущин, а также Л. И. Якунина, занимавшаяся типологизацией древнерусских тканей. А. В. Арциховский блестяще доказал необходимость привлечения древнерусских миниатюр к анализу истории одежды, быта и нравов древних руссов 55.

Большую роль в разработке истории быта, одежды, социального лица древнерусского человека сыграл труд Б. А. Рыбакова «Ремесло Древней Руси» (М., 1948). Б. А. Рыбаков отметил роль в ремеслах древнерусских женщин, занимавшихся ткачеством, прядением, выпечкой хлеба, гончарным делом и даже участвовавших в ряде «мужских» ремесленных операций, например в литейных и железоделательных промыслах. Исследуя надписи на предметах, он впервые поставил вопрос  о грамотности древнерусских ремесленниц.

В 50 —60-е годы отечественная медиевистика получила ряд многотомных публикаций важнейших юридических памятников и делопроизводственных документов XIII—XV вв. Началось издание первых берестяных грамот, находки и публикация которых продолжаются по сей день. Б. А. Рыбаков обработал большой эпиграфический материал XI — XVI вв. 56 Все это открывало новые перспективы для изучения истории семейного, имущественно-правового и социального положения древнерусских женщин.

Особое значение для изучения имущественных прав древнерусских женщин имеет анализ региональных источников по социально-экономической истории России XIV —XV вв. в работах А. П. Шурыгиной, А. Л. Шапиро, В. Л. Янина о Новгородской земле, А. И. Копанева о Белозерском крае, Ю. Г. Алексеева о Псковской земле и Переяславском уезде. Надежную базу для работы над актовым материалом и другими источниками по проблеме создали источниковедческие исследования Л. В. Че-репнина 57.

Историко-этнографические аспекты темы освещались в работах А. И. Козаченко о русском народном свадебном обряде и в очерках М. Г. Рабиновича о русском феодальном городе    .

С середины 50-х годов продолжается дискуссия, связанная с выяснением типологии древнерусской семьи, без изучения которой трудно определить место и роль женщин в обществе, степень их социальной активности в X—XV вв. Труды Б. Д. Грекова, О. М. Рапо-ва, Я. Н. Щапова доказали, что в доордынский период русской истории малая семья преобладала, а большая постепенно отмирала 59. Но М. О. Косвен считал иначе, и его точку зрения о длительном преобладании больших семей и семейных общин отчасти разделил И. Я. Фроя-нов60. М. Б. Свердлов, предложивший не смешивать понятия патриархальной большой семьи и семьи неразделенной, придерживается мнения о господстве малой семьи. На материалах XVII—XIX вв. эту точку зрения убедительно обосновал В. А. Александров61.

Интерес к вопросам типологии древнерусской семьи обратил внимание исследователей на самостоятельное значение темы семейного и социально-правового статуса древнерусских женщин. О задаче специальной разработки этой проблемы как назревшей писал еще в 1970 г. Я. Н. Щапов, предлагая анализировать нормативные источники под этим углом зрения. Однако до сегодняшнего дня ее решение не нашло конкретного воплощения, хотя исследование самим Я. Н. Щаповым византийского правового наследия, бытовавшего на Руси в XI—XIII вв., его публикация уставов и уставных записей XII—XV вв. намного облегчают путь историка, занятого выявлением и обработкой нормативных па-мятников по истории семейного быта    .

То же значение имеет и исследование Р. Г. Пихоей памятников канонического права, в частности ранних епитимийников, которые являются важными источниками по истории реальной жизни, быта, внутрисемейных отношений 63. Христианскую доктрину, ее влияние на изменение статуса женщин в Древней Руси, взаимодействие обычного и церковного права в области семейно-брачных отношений освещали в 80-е годы В. Ю. Ле-щенко, К. Пикуль, А. К. и И. А. Фоменко 64.

Свою роль в изучении некоторых сторон социального положения женщин до XV в. путем сравнения Руси с другими странами средневековой Европы (Великим княжеством Литовским, Англией) сыграли работы Г. М. Даниловой, С. Лазутки, И. М. Валиконите, К. Ф. Савело, Ю. Л. Бессмертного 65. В статьях И. М. Валиконите об отражении в Первом Литовском статуте социально-экономического и правового положения женщин прямо указывается на взаимодействие норм древнего русского писаного права и обычного литовского, белорусско-украинского права.

В последнее десятилетие ярко проявилось стремление наших современников понять жизнь людей раннего средневековья, проникнуть в их духовный мир. Но после книги Б. А. Романова «Люди и нравы Древней Руси» едва ли не единственными исследованиями такого рода были монография В. Л. Янина «Я прислал тебе бересту...» (М., 1975), живо рисующая быт и нравы новгородских горожан, и упоминавшиеся очерки М. Г. Рабиновича66.

Значительный вклад в изучение этой стороны проблемы внесли советские филологи67, и прежде всего Д. С. Лихачев. В его трудах «Человек в литературе Древней Руси» (М., 1970) и «Поэтика древнерусской литературы» (М., 1972) реконструируется по сути сама Духовная жизнь людей XI—XV вв. П. В. Снесаревский сделал попытку показать, что древнерусские литературные памятники XV в. отражали относительно высокий   для   средневековья   социальный   статус знатных женщин, что свидетельствует, по его мнению, о гуманизации русской культуры 68.

В 70-е годы еще более прояснились черты социального облика древнерусской женщины привилегированного сословия. В. Т. Пашуто, анализируя внешнюю политику древнерусского государства, отметил «целую плеяду русских княгинь, игравших видную роль в политической жизни Европы». А. Н. Сахаров в монографии «Дипломатия древней Руси» посвятил специальную главу княгине Ольге, защищавшей интересы древнерусского государства на дипломатическом поприще. Я. Н. Щапов в труде о княжеских уставах XI—XV вв. показал участие древнерусских женщин привилегированного сословия в законодательной деятельности. В работах С. Д. Бабишина, Б. В. Сапунова, А. А. Медынцевой приводится интересный материал, свидетельствующий о грамотности древнерусских женщин, что было важной предпосылкой участия их в политической жизни феодальных княжеств 69.

Свой вклад в воссоздание внешнего облика древнерусских женщин постоянно вносят археологи и этнографы. М. Н. Левинсон-Нечаева и А. Нахлик исследовали древнерусские ткани 70, С. А. Изюмова, В. П. Левашева, И. Вахрос, Ю. П. Зыбин, Е. И. Оятева — особенности кроя и наименований древнерусской обуви 71. Группа исследователей-археологов систематизировала древнерусские женские украшения. Н. П. Гринкова, М. В. Седова, И. П. Журжалина и др. специально изучали височные кольца, привески-амулеты, «ожерелки» и другие виды шейных украшений 72; М. А. Сабурова и В. П. Левашева — самобытный женский головной убор73. М. А. Безбородое, 3. А. Львова, Ю. Л. Щапова и др. описали стеклянные украшения и другие аксессуары женского костюма X—XV вв. (бусы, браслеты, перстни, пуговицы, флаконы и т. п.)74 . А. В. Арцихов-ский и В. П. Левашева в разделах об одежде в коллективных трудах «История культуры Древней Руси» и «Очерки русской культуры XIII—XV вв.» обобщили богатый материал памятников вещественной культуры. О. И. По-добедова проанализировала сведения древнерусских миниатюр и привела новые данные о русской женской одежде. Результаты многолетнего исследования археологических, эпиграфических, историко-этнографиче-ских материалов обобщила коллективная монография «Древняя одежда народов Восточной Европы» 75.

Итак, советская историческая наука, расширив источниковую базу изучения отечественной истории периода феодализма и создав необходимые предпосылки для специального исследования социального положения женщин и роли их в древнерусском государстве, осветила ряд новых по сравнению с дореволюционной историографией аспектов проблемы. Фундаментальные работы по истории социально-экономических отношений продвинули вперед изучение имущественного статуса женщин, особенно привилегированного сословия. Типологический подход к проблеме древнерусской семьи открыл пути к изучению новых моментов социального положения женщин в X—XV вв., не известных буржуазной науке. Выявление и публикация архивных источников, развитие этнографии, археологии и других отраслей исторических знаний создают предпосылки для проникновения в глубинные слои древнерусского общества.

Тем не менее, несмотря на устойчивый интерес к социальному и семейному положению древнерусской женщины историков нескольких поколений, так и не нашел исследовательского решения вопрос: когда древнерусская женщина стала «теремной затворницей» или она вообще была дееспособной самостоятельной личностью? Историография проблемы, которой посвящена книга, распадается на темы, подчас мало связанные между собой. Между тем интерес к проблеме давно вышел за пределы границ нашего государства. Судьбы отдельных представительниц древнерусского общества и их социальная роль привлекают внимание зарубежных ученых с XIX в. и по сей день.

Примечания, источники и литература

Введение (с. 3—10)

1   См., например:  Маркс К., Энгельс Ф.  Соч.  Т.  32.  С.  486.

2   Правда Русская // ПРП. Вып. I. С. 73-235; Судебник 1497 г.// ПРП. Вып. III. С. 346—371.

3 Новгородская судная  грамота // ПРП. Вып. II. С. 212 — 219;Псковская  судная грамота // Там же. С. 286 — 302.

4 Договоры Руси с Византией 911 и 944 гг. // ПРП. Вып. I. С. 6,30, 58; Договор 1189—1199 гг. Новгорода с Готским  берегом и немецкими городами // ПРП. Вып. II. С. 124—132; Договор (Правда) Смоленска с Ригой и Готским берегом // Там же. С. 72—75; Соглашение1230—1270 гг. Смоленска с Ригой и Готским берегом // Там же.С. 75 — 100, и др.

5 Салическая Правда / Пер. Н. П. Грацианского. Казань, 1913;Польская  Правда, цит. по: Греков Б. Д. Избранные  труды. Т. I. M.,1957. С. 426—434; Литовская метрика. Отд. I. Ч. 1. Книга записей.СПб.,  1910; Эклога. Византийский законодательный свод VIII в. /Подгот. к печати и коммент. Е. Э. Липшиц. М., 1965.

6 Ряд исследователей, и  в частности Я. Н. Щапов, считают  данныйвид источника памятником  церковного права (см.: Щапов Я. Н. Новыйпамятник русского права XV в.//Славяне и Русь. Киев, 1972), нопроисхождение    источника — великокняжеская    среда — позволяетуточнить, что именные уставы и уставные записи являются памятниками княжеского законодательства, данными совместно с церковнойвластью. См.: Устав князя Владимира Святославича // ПРП. Вып. I.С.  235—253;   Устав  князя  Ярослава   Владимировича   //   Там  же.С. 257—285; Уставная грамота князя Ростислава смоленского 1150 г.//ПРП. Вып. П. С. 39—45; Устав великого князя Всеволода о церковныхсудех и о людех и о мерилах торговых // Там же. С. 160—172.