Владимиро-Суздальское княжество

этот вопрос не отвечает ни один из историков почитателей  Петра. Большинство

из “грандиозных” затей  Петра были так же не нужны, как  и большинство всех

других затей Петра.

Финансист Петр I был не лучше, чем создатель промышленности. Ключевский

сообщает, что Петр I “понимал народную экономику по-своему: чем  больше

колотить овец, тем больше они дают шерсти”. То есть, и тут  мы опять

встречаемся с типично  большевистским методом. Петр I совершенно расстроил

финансовое положение  страны. “Можно только недоумевать, —  пишет Ключевский, —

откуда только брались  у крестьян деньги для таких платежей”. Населению не

оставалось денег даже на соль. Даже в Москве и в той, — сообщает Ключевский,

— “многие ели без  соли, цынжали и умирали”. В числе прочих “гениальных

финансовых мероприятий” был также налог на бани. Бани приходилось забывать,

ибо, как пишет Ключевский, — “в среднем составе было много  людей, которые не

могли оплатить своих бань даже с правежа батогами”. Собирались всевозможные

сборы: корабельный, драгунский, уздечный, седельный, брали за погреба, бани,

дубовые гробы, топоры.

Не лучше и финансовая мера Петра о выколачивании денег  с помощью воинских

отрядов. Ключевский характеризует  ее так:

“Шесть месяцев в году деревни и села жили в паническом ужасе от вооруженных

сборщиков... среди взысканий  и экзекуций.

Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России татарские  баскаки времен

Батыя... Создать победоносную полтавскую армию и под конец  превратить ее во

126 разнузданных полицейских  команд, разбросанных по десяти  губерниям среди

запуганного населения, —  во всем этом не узнаешь преобразователя”.

Комментируя этот отзыв Ключевского, И. Солоневич резонно задает вопрос: “Не

знаю, почему именно не узнать? В этой спешке, жестокости, бездарности  и

бестолковщине — весь Петр, как вылитый, не в придворной лести расстреллевский

бюст, конечно, а в фотографическую  копию гипсового слепка. Чем военное

законодательство с его  железами и батыевым разгромом сельской Руси лучше

Нарвы и Прута? Или “всепьянейшего собора”? Или, наконец, его внешней

политики?”

Но не помогали и самые  жестокие способы выколачивания  налогов, и петровские

финансисты должны были доносить “гениальному реформатору”, что “тех подушных

денег по окладам собрать  сполна никоим образом невозможно, а именно за

всеконечной крестьянской скудостью  и за сущею пустотой”. “Это был, —

добавляет Ключевский —  как бы посмертный аттестат, выданный Петру за его

подушную подать главным  финансовым управлением”. Что же можно  добавить к этой

уничтожающей характеристике историка, считающего Петра I “гениальным

преобразователем”.

Все страшные страдания рабочего люда в конечном итоге, как все, что  делается

путем насилия, не дали никаких  результатов. П. Милюков считает, что  из

созданных Петром путем страшного  насилия фабрик и заводов, только немногие

пережили Петра. “До Екатерины, — сообщает Милюков, — дожило только два

десятка”.

Разгром, учиненный Петром, как более правильно называть его “реформы”, привел

к гибели огромного количества людей.

Последней общей переписью  перед Петровской эпохой была перепись дворов в 1678

году. Петр в поисках новых  плательщиков податей провел в 1710 г. новую

перепись. В результате переписи обнаружилось катастрофическое уменьшение

населения, — сообщает М. Клочков в книге “Население Руси при Петре Великом по

переписям того времени”. Убыль  населения “если вполне полагаться на переписные

книги новой переписи, отписки, доношения и челобитные, в 1710 году достигала

одной пятой числа дворов старой переписи; в ближайшие годы она возросла до

одной четверти, а к 1715—1716 году поднималась выше, приближаясь  к одной трети

(то есть к 33%)”

П. Милюков в “Истории государственного хозяйства” сообщает, что: “средняя

убыль населения в 1710 году сравнительно с последней Московской переписью,

равняется 40%”.

“Хотя исторические исследования проф. Милюкова зачастую тенденциозны, —

замечает генерал Штейфон в книге “Национальная военная доктрина”, — ибо его

политическая доктрина нередко  заглушает историческую объективность, все же

надо признать близким  к истине его утверждения, что  петровские достижения

были приобретены “ценою разорения государства”.

Отбросим данные Милюкова и остановимся на данных М. Клочкова, согласно

которым в результате совершенной  Петром революции население России

уменьшилось на одну треть. Подумаем хорошенько об этой ужасной  цифре. Можно

ли считать благодетельными  реформы, купленные гибелью третьей  части населения

государства.

После смерти Петра государство  оказалось в крайне тяжелом положении.

Самодержавие, созданное  потом и кровью многих поколений, историческая святыня

народа - стало орудием  его угнетения. У народа отнимали его веру, глумились

над его национальным достоинством, презирали его нравы и обычаи. Народ

страдал невыносимо.

Привлеченный по делу царицы Евдокии (Лопухиной), Досифей, епископ Ростовский,

обращаясь к собранию архиереев, которым предстояло лишить его сана, произнес

многозначительные слова: “Загляните в глубину ваших собственных  сердец,

прислушайтесь, что говорит  народ, и повторите, что услышите”. Его колесовали

с одним из священников.

“В 1718 г., проезжая по дороге в Петербург через какое-то село, один

иностранец увидал толпу, человек в триста. Поп, которого он спросил, что

здесь происходит, ответил  ему: “Наши отцы и братья лишены бород; алтари наши

— служителей; самые святые законы нарушены, мы стонем под игом иноземцев”.

Саксонский резидент, писал  в 1723 году: “Девятитысячная толпа  воров,

предводительствуемая отставным русским полковником, вознамерилась поджечь

Адмиралтейство и другие присутственные места Петербурга и  перерезать

иностранцев. Поймано тридцать шесть человек, которых посадили на кол и

повесили за ребра... Мы накануне крайне затруднительного положения. Нищета

увеличивается со дня на день. Улицы полны бедняков, желающих продать своих

детей. Опубликован приказ, ничего не продавать нищим. Чем же остается им

заниматься, кроме грабежа  на большой дороге?”

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 3. Культурные преобразования.

Достижения в области  культуры в эпоху Петра очень  незначительны, хотя по его

приказу и было переведено с иностранных языков около 1000 книг. Петровские

“реформы”, как теперь известно, не только не способствовали культурному

развитию России, но, по мнению историков, даже задержали на полстолетия

поступательный ход развития русской культуры.

Постоянные набеги, пожары и время истребили большинство  памятников русской

деревянной архитектуры. Но по сохранившимся древним каменным церквам мы можем

судить, что русская архитектура  развилась с стремительной быстротой,

исключительно скоро освободившись  от подражания византийской архитектуре.

Свидетель этому чудеснейший  образец церкви на Нерчи, построенной уже в 1165

году. Петр нанес страшный урон русскому национальному искусству:

“Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства  на два периода, резко

отличающихся друг от друга, второй не является продолжением первого. Путь, по

которому шло развитие в первом периоде, вдруг пресекается, и работа, приведшая

уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в новой  обстановке и

при новых условиях: нет  той непрерывности, которая характеризует  развитие

искусства в других странах, — пишет Г. К. Лукомский в своей книге “Русская

старина”

И, действительно, Петр Первый изменил все, что имело внешнюю форму. Только

русская музыка не имела  внешней формы и только поэтому  она сохранила после

Петра свою исконную русскую  сущность.

До возникновения СССР ни одна из эпох русской истории  не оставляет такого

тяжелого, давящего впечатления, как эпоха, последовавшая вслед  за смертью

Петра. Никакой Европы из России, конечно, не получилось, но Россия очень мало

стала походить на бывшую до Петра страну. Крестьяне превратились в рабов,

высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром шляхетство

разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.

Представитель образованного  класса Московской Руси, глава “темных

раскольников”, по выражению  академика Платонова, “слепых ревнителей старины”,

протопоп Аввакум, писал  на языке уже близком языку  Пушкина. Вот образец его

стиля.

“С Нерчи реки, — пишет Аввакум, — назад возвратился на Русь. Пять недель по

льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а

сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы

не мирные”.

А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары  следующим

языком.

“Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без

резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи

были только спекуляторами”.

Эти строки, в которых  современный русский человек  не может ничего понять,

заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее образованных

людей Петровской эпохи. Сопоставим язык протопопа Аввакума и Петровского

шляхтича и легко сделаем  вывод, кто ближе к сегодняшним  людям, и за кем мы

идем и хотим идти.

Из усилий Петра повысить культурный и экономический уровень  современного ему

русского общества, ничего не получилось. Тысячи переведенных с иностранных

языков книг, переведенных варварским, малопонятным слогом, продолжали лежать

на складах. Их никто не хотел покупать, как никто не хочет  сейчас покупать

сочинений Ленина и Сталина. Позже большинство этих книг были использовано на

переплеты позднее изданных книг.

Карамзин писал про  Петра Великого, что при нем  русские, принадлежавшие к

верхам общества, “стали гражданами вселенной и перестали  быть гражданами

России”. В эпоху Петра  зарождается обличительная литература, ставящая своей

целью борьбу с национальной верой, национальной формой власти и  национальной

культурой. Таковы все писатели Петровской поры, Татищев, Феофан Прокопович и

Посошков. Взгляды Феофана  Прокоповича и Татищева складываются под влиянием

европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.

Переводная литература самым  разлагающим образом действует  на головы русского

юношества. Интересное свидетельство  мы находим в “Истории России”  Соловьева.

Серб Божич с удивлением говорит суздальскому Митрополиту Ефрему (Янковичу):

“Мы думали, что в Москве лучше нашего благочестие, а вместо того худшее

иконоборство, чем у лютеран  и кальвинов: начинается какая-то новая ересь, что

не только икон не почитают, но и идолами называют, а поклоняющихся  заблудшими и

ослепленными. Человек, у  которого отведена мне квартира, какой-то лекарь и,

кажется, в политике не глуп, а на церковь православную страшный хулитель, иконы

святые и священнический чин сильно унижает: всякий вечер  приходят к нему

русские молодые люди, сказываются  учениками немецкой школы, которых  он поучает

своей ереси, про священнический чин, про исповедь и причастие  так ругательно

говорит, что и сказать  невозможно”

“Как давно сын твой стал отвратен от святой церкви и от икон”, — спросил у

Евдокии Тверитиной в 1708 году священник Иванов.

Евдокия Тверитинова ответила:

“Как от меня отошел прочь  и стал искать науку у докторов и лекарей немецкой

слободы”.

То есть, когда пошел  по проложенному Петром I гибельному пути.

    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение.

История сыграла с Петром I, как и со всеми революционерами, жестокую шутку.

Из его утопических  замыслов почти ничего полезного  не получилось.

Всероссийскую кашу, заваренную Петром из заморских круп, которая  оказалась и

“солона и крутенька”, пришлось расхлебывать детушкам замордованных Петром

людей. Прошло уже более  двух с половиной столетий, а детушки  все еще не могут

расхлебать эту кашу.

Если со времени Петра  Европа была проклятием России, то единственное спасение

после падения большевизма, заключается в том, чтобы вернуться  к национальным

традициям государственности  и культуры.

Вернуться к национальным принципам Москвы, это значит вернуться  к

политическим принципам  Москвы, это значит вернуться к  политическим принципам,

проверенным народом в  течение 800 лет.

Не все дано человеку переделывать по собственному вкусу. “Попробуйте, — писал

незадолго перед смертью  известный писатель М. Пришвин, —  записать песню

соловья и посадите ее на иглу граммофона, как это сделал один немец.

Получается глупый щебет  и ничего от самого соловья, потому что сам соловей не

только один со своей песней: соловью помогает весь лес или  весь сад. И даже