Жизнь Жан-Жака Руссо

Юм отказывал Руссо даже в этом, находя, что он мало читал, мало видел и лишён всякой охоты видеть и наблюдать. Руссо не избегнул упрёка в «дилетантизме» даже в тех предметах, которыми он специально занимался — в ботанике и в музыке.

Во всем, чего касался  Руссо, он несомненно является блестящим  стилистом, но не исследователем истины. Нервная подвижность, под старость превратившаяся в болезненное скитальчество, была следствием любви Руссо к  природе. Ему было тесно в городе; он жаждал одиночества, чтобы дать волю грёзам своей фантазии и залечивать раны легко оскорбляемого самолюбия. Это дитя природы не уживалось  с людьми и особенно чуждалось  «культурного» общества.

Робкий по натуре и неуклюжий  по отсутствию воспитания, с прошлым, из-за которого ему приходилось краснеть в «салоне» или объявлять «предрассудками» обычаи и понятия современников, Руссо в то же время знал себе цену, жаждал славы литератора и  философа, и потому одновременно и  страдал в обществе, и проклинал  его за эти страдания.

Разрыв с обществом  был для него тем более неминуем, что он, под влиянием глубокой, врождённой подозрительности и вспыльчивого самолюбия, легко порывал с самыми близкими людьми. Разрыв оказывался непоправимым вследствие поразительной «неблагодарности»  Руссо, весьма злопамятного, но склонного  забывать оказанные ему благодеяния.

Последние два недостатка Руссо в значительной степени  находили себе пищу в выдающемся свойстве его как человека и писателя: в  его воображении. Благодаря воображению  он не тяготится одиночеством, ибо  всегда окружён милыми созданиями своих  грёз: проходя мимо незнакомого дома, он чует в числе его обитателей друга; гуляя по парку, он ожидает  приятной встречи.

Особенно разгорается  воображение тогда, когда самая  обстановка, в которой находится  Руссо, неблагоприятна. «Если мне  нужно нарисовать весну, — писал Руссо, — необходимо, чтобы вокруг меня была зима; если я желаю нарисовать хорошийпейзаж, то надо, чтобы вокруг меня были стены. Если меня посадят в Бастилию, я нарисую отличную картину свободы». Фантазия мирит Руссо с действительностью, утешает его; она даёт ему более сильные наслаждения, чем реальный мир. С её помощью этот жаждавший любви человек, влюблявшийся во всякую знакомую женщину, мог прожить до конца с Терезой, несмотря на постоянные с нею ссоры.

Но та же фея и мучит  его, тревожит его опасениями будущих  или возможных неприятностей, преувеличивает все мелкие столкновения и заставляет видеть в них злой умысел и коварное намерение. Она представляет ему  действительность в том свете, какой  соответствует его минутному  настроению; сегодня он хвалит написанный с него в Англии портрет, а после  ссоры с Юмом находит портрет  ужасным, подозревая, что Юм побудил  художника представить его в  виде отвратительного циклопа. Вместо ненавистной действительности воображение рисует перед ним призрачный мир естественного состояния и образ блаженного человека на лоне природы.

Выходящий из ряда эгоист, Руссо отличался необыкновенным тщеславием и гордыней. Его отзывы о собственном таланте, о достоинстве  его сочинений, о его всемирной  славе бледнеют перед его способностью любоваться своей личностью. «Я иначе  создан, — говорит он, — чем все люди, которых я видел, и совсем не по подобию их». Создав его, природа «уничтожила форму, в которой его отлила».

Век рационализма, то есть господства разума, заменивший собой век богословия, начинается с формулы Декарта: cogito — ergo sum; в размышлении, в сознании себя посредством мысли философ усмотрел основу жизни, доказательство её действительности, её смысл. С Руссо начинается век чувства: exister, pour nous — c’est sentir, восклицает он: в чувстве заключается суть и смысл жизни. «Я чувствовал раньше, чем мыслил; таков общий удел человечества; я испытывал это сильнее других».

Чувство не только предшествует разуму, оно и преобладает над  ним: «если разум составляет основное свойство человека, чувство им руководит…»

«Если первый проблеск рассудка нас ослепляет и искажает предметы перед нашими взорами, то потом, при свете разума, они нам представляются такими, какими нам с самого начала их показывала природа; поэтому удовлетворимся первыми чувствами…» С изменением смысла жизни изменяется оценка мира и человека. Рационалист видит в мире и природе лишь действие разумных законов, достойный изучения великий механизм; чувство научает любоваться природой, восхищаться ею, поклоняться ей.

Рационалист ставит в человеке выше всего силу разума и даёт преимущество тому, кто обладает этой силой; Руссо  провозглашает, что тот «лучший  человек, кто лучше и сильнее  других чувствует».

Рационалист выводит добродетель  из разума; Руссо восклицает, что  тот достиг нравственного совершенства, кем овладело восторженное удивление  перед добродетелью.

Рационализм видит главную  цель общества в развитии разума, в  просвещении его; чувство ищет счастья, но скоро убеждается, что счастья  мало и что его трудно найти.

Рационалист, благоговея перед  открытыми им разумными законами, признает мир лучшим из миров; Руссо  открывает в мире страдание. Страдание  снова, как в средние века, становится основной нотой человеческой жизни. Страдание — первый урок жизни, которому научается ребёнок; страдание есть содержание всей истории человечества. Такая чуткость к страданию, такая болезненная отзывчивость на него есть сострадание. В этом слове — разгадка силы Руссо и его исторического значения.

Как новый Будда, он сделал страдание и сострадание мировым вопросом и стал поворотным пунктом в движении культуры. Здесь получают историческое значение даже ненормальности и слабости его натуры, вызванные им самим превратности его судьбы; страдая, он научился сострадать. Сострадание, в глазах Руссо — естественное, присущее природе человека чувство; оно так естественно, что даже животные его ощущают.

У Руссо оно, кроме того, развивается под влиянием другого  преобладающего в нём свойства — воображения; «жалость, которую нам внушают страдания других, соразмеряется не количеством этого страдания, но чувством, которое мы приписываем страдающим». Сострадание становится для Руссо источником всех благородных порывов и всех социальных добродетелей. «Что такое великодушие, милость, гуманность, как не сострадание, применённое к виновным или к человеческому роду вообще?

Даже расположение (bienveillance) и дружба, собственно говоря — результат постоянного сострадания, сосредоточенного на известном предмете; желать, чтобы кто-нибудь не страдал, не значит ли желать, чтобы он был счастлив?» Руссо говорил по опыту: его расположение к Терезе началось с жалости, которую ему внушали шутки и насмешки над ней его сожителей. Умеряя себялюбие, жалость предохраняет от дурных поступков: « пока человек не будет противиться внутреннему голосу жалости, он никому не причинит зла».

Согласно с общим своим  воззрением, Руссо ставит жалость  в антагонизм с рассудком. Сострадание  не только «предшествует разуму»  и всякому размышлению, но развитие разума ослабляет сострадание и  может его уничтожить. «Сострадание основано на способности человека отожествлять себя с лицом страдающим; но эта  способность, чрезвычайно сильная  в естественном состоянии, суживается по мере того, как развивается в человеке способность размышлять и человечество вступает в период рассудочного развития (état de raisonnement). Разум порождает себялюбие, размышление укрепляет его; оно отделяет человека от всего, что его тревожит и огорчает. Философия изолирует человека; под её влиянием он шепчет, при виде страдающего человека: погибай, как знаешь — я в безопасности». Чувство, возведённое в высшее правило жизни, отрешённое от размышления, становится у Руссо предметом самопоклонения, умиления перед самим собой и перерождается в чувствительность — сентиментальность. Человек, исполненный нежных чувств, или человек с «прекрасной душой» (belle âme — schöne Seele) возводится в высший этический и общественный тип. Ему все прощается, с него ничего не взыскивается, он лучше и выше других, ибо «поступки — ничто, все дело в чувствах, а в чувствах он велик».

Потому-то личность и поведение  Руссо так полны противоречий: лучшая характеристика его, сделанная  Шюке, состоит из одних антитез. «Робкий и наглый, несмелый и циничный, нелёгкий на подъем и трудно сдерживаемый, способный к порывам и быстро впадающий в апатию, вызывающий на борьбу свой век и льстящий ему, проклинающий свою литературную славу и вместе с тем только и думающий о том, чтобы её отстоять и увеличить, ищущий уединения и жаждущий всемирной известности, бегущий от оказываемого ему внимания и досадующий на его отсутствие, позорящий знатных и живущий в их обществе, прославляющий прелесть независимого существования и не перестающий пользоваться гостеприимством, за которое приходится платить остроумной беседой, мечтающий только о хижинах и обитающий в замках, связавшийся со служанкой и влюбляющийся только в великосветских дам, проповедующий радости семейной жизни и отрекающийся от исполнения отцовского долга, ласкающий чужих детей и отправляющий своих в воспитательный дом, горячо восхваляющий небесное чувство дружбы и ни к кому его не испытывающий, легко себя отдающий и тотчас отступающий, сначала экспансивный и сердечный, потом подозрительный и сердитый — таков Руссо.».

Не меньше противоречий в мнениях и в общественной проповеди Руссо. Признав зловредным влияние наук и художеств, он искал  в них душевного отдыха и источника  славы. Выступив обличителем театра, он писал для него. Прославив «естественное  состояние» и заклеймив позором  общество и государство, как основанные на обмане и насилии, он провозгласил «общественный порядок священным  правом, служащим основой для всех других». Постоянно воюя против разума и размышления, он искал основы «для закономерного» государства в самом  отвлечённом рационализме. Ратуя  за свободу, он признал единственную свободную страну своего времени  несвободной. Вручая народу безусловную  верховную власть, он объявил чистую демократию неосуществимой мечтой. Избегая  всякого насилия и дрожа при  мысли о преследовании, он водрузил во Франции знамя революции. Объясняется  все это отчасти тем, что Руссо  был великий «стилист», то есть художник пера. Ратуя против предрассудков  и пороков культурного общества, прославляя первобытную «простоту», Руссо оставался сыном своего искусственного века.

Чтобы растрогать « прекрасные души», нужна была прекрасная речь, то есть пафос и декламация во вкусе века. Отсюда же вытекал любимый приём Руссо — парадокс. Источником парадоксов Руссо было глубоко встревоженное чувство; но, вместе с тем, это для него и хорошо рассчитанный литературный приём.

Борк приводит, со слов Юма, следующее интересное признание  Руссо: чтобы поразить и заинтересовать публику, необходим элемент чудесного; но мифология давно утратила свою эффектность; великаны, маги, феи и  герои романов, появившиеся вслед  за языческими богами, также не находят  более веры; при таких обстоятельствах  современному писателю, чтобы достигнуть впечатления, остаётся только прибегнуть к парадоксу. По словам одного из критиков Руссо, он начинал с парадокса, чтобы привлечь толпу, пользовался им как сигналом, чтобы возвестить истину. Расчёт Руссо не был ошибочен.

Благодаря сочетанию страсти  с искусством, никто из писателей XVIII в. не имел такого влияния на Францию и Европу, как Руссо. Он преобразовал умы и сердца людей своего века тем, чем он был, и ещё более тем, чем казался.

Для Германии он стал с первых слов смелым мудрецом («Weltweiser»), как его назвал Лессинг: все корифеи расцветавшей тогда литературы и философии Германии — Гёте и Шиллер, Кант и Фихте — находились под непосредственным его влиянием. До сих пор сохраняется там возникшая тогда традиция, и фраза о «беспредельной любви Руссо к человечеству» перешла даже в энциклопедические словари. Биограф Руссо обязан выставлять всю правду — но для историка культуры важна и легенда, получившая творческую силу^[5].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение

 
 
Жаку-Жан-Жак  Руссо, действительно, оставил глубокий след не только в истории философской  мысли Франции, но и в истории  человечества. Своими трудами он на несколько десятилетий предвосхитил те передовые демократические преобразования, произошедшие в Европе в конце XVIII - начале XIX вв. и продолжают развиваться  во всем мире до сих пор.  
 
Огромный вклад этого крупнейшего мыслителя французского Просвещения в разработку и исследование идей социального равенства, народного суверенитета и т.п., и, хотя в своих работах он не находит разрешения многих противоречий, то что он поднимает эти вопросы подчеркивает глубину мысли философа.  
 
Многие идеи Руссо об обществе, человеке, нравственности очень актуальны и сегодня, в эпоху научно-технического прогресса и наступающего экологического кризиса.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Приложение

Рис.1. Портрет Жан –Жака Руссо

Рис. 2.

 

1Дом, где родился Руссо.

 

Рис. 3

2 Портрет Руссо в Шотландской национальной галерее

 

Рис. 4

3Надгробие Руссо в парижском Пантеоне.

 

 

 

 

 

 

Библиография

 

• Роланд-Гольст Г. Жан Жак Руссо: его жизнь и сочинения. — М.: Новая Москва, 1923.
• Верцман И. Е. Жан-Жак Руссо. — М., 1958.
• Асмус В. Ф. Жан Жак Руссо. — М.: Знание, 1962.
• Лотман Ю. М. Руссо и русская литература XVIII в., в кн.: Эпоха Просвещения, Л., 1967.