Игровая концепция культуры Й. Хейзиги

“Показывать” или “представлять” - значит “ставить перед глазами”. Это, может быть, простой показ  перед зрителями чего-либо данного  самой природой (у животных), у  детей эти представления наполнены  образами (7,10,23). Однако, Й. Хейзингу больше всего интересует духовный элемент в священных культовых представлениях. “Священное представление - это больше, нежели мнимое претворение, больше, чем символическое претворение; это - мистическое претворение (21, С.33). Участвующие в культовом действии убеждены, что оно претворяет в жизнь некое благо. Интересно, что такое представление сохраняет все формальные признаки игры, но с концом игры его действие не прекращается, а продолжает действовать в обыденном внешнем мире.

Правомерно возникает  вопрос: культ - дело самой высокой  и самой священной серьезности, может ли он при этом быть также  игрою? Анализ человеческой культуры позволяет  говорить, что игровой характер может  быть присущ самым возвышенным действиям (игра спортсмена, актера, скрипача), но можно ли утверждать что священнослужитель, совершая ритуал жертвоприношения, продолжает оставаться в рамках игры? Автор  “Человека играющего” доказывает, что священнодействие есть игра по своей форме, поскольку оно всех, кто в нем участвует, переносит в иной мир, отличный от обыкновенного. Здесь Й. Хейзинга ссылается на Платона, который тождество игры и священнодействия принимал как безусловную данность, потому как считал, что только Бог достоин блаженной серьезности, тогда как человек сотворен игрушкою Бога. Поэтому “жить, должно играя в добрые игры, принося жертвы, в пении и танцах, дабы, возможно, было сыскать расположение богов, и врагам дать отпор, и победить их в бою”(3, С. 37).

Можно соглашаться или  не соглашать с мнением этого  величайшего философа древности, но вывод, следующий из этого отождествления, вполне соответствует общей концепции  культуры Й. Хейзинги. Священнодействие не принижается тем, что его называют игрою, но сама игра возвышается тем, что понятие это возводят вплоть до высочайших областей духа.

Итак, чем же определяется внутренняя связь культа с игрою? Пространственная выхваченность этой деятельности из обыденной жизни, то есть отгороженность от священного места есть первый признак сакрального действия (20). Для священнодействия характерно то, что жертвоприношение происходит на священном месте, также, как, например, отправление правосудия. Для игры тоже характерна отгороженность: ипподром, теннисный корт и т.д. это общее сходство объясняется следующим образом: отвести от святилища пагубные воздействия, которые могут ему угрожать из вне. Таким образом, освященное действие формально совпадает с игрой.

Й. Хейзинга пытается определить границу между священным действие и игрою: игровое настроение по своему типу изменчиво - в любую минуту может вступить в свои права обычная жизнь. Совсем по-другому обстоит дело с настроением священных празднеств, прервать которые нельзя. И все же, священная игра, столь необходимая для блага общества, чреватая космическим видением и социальным развитием, всегда лишь игра, деятельности которой протекает вне и поверх сферы трезвой обыденной жизни с её нуждой и серьезностью.

Заканчивая анализ характера  и значения игры как явления культуры, следует сказать, что Хейзинга оставляет один неразрешенный вопрос: как человек поднялся от низших форм религии к высшим? Ставя этот вопрос, автор дает вполне определенный, хотя и краткий ответ: оценка священной мистерии как наивысшего достижимого выражения того, к чему нельзя подойти чисто логически, ни в коей мере не устраняется. Освященное действие некоторыми своими сторонами во все времена остается включенным в категорию игры, но наличие такой подчиненности не мешает нам признавать его священный характер.

II. Игра и состязание  как культуросозидающая функция

Исходной предпосылкой концепции  игрового генезиса культуры является то, что культура возникает в форме  игры. Культура изначально разыгрывается. Даже те виды деятельности, которые  прямо направлены на удовлетворение жизненных потребностей, как, например охота в архаическом обществе, стремятся найти для себя форму  игры. В играх общество выражает свое истолкование в жизни и мира. Это не следует понимать так, что  игра становится, оборачивается культурой, но культура в её изначальных фазах  имеет характер игры, осуществляется в формах игры и проникнута её настроением.

Взаимосвязь игры и культуры, по мнению исследователей нужно искать в высших формах социальной игры, там, где она проходит в упорядоченных  действиях группы или сообщества, или двух групп, противостоящих друг другу (2, 4, 14). Игра в одиночку плодотворна  для культуры лишь в весьма ограниченной степени. Для того, чтобы доказать свою точку зрения, Й. Хейзинга приводит примеры из жизни животных: тетерева исполняют танцевальные па, вороны соревнуются в искусстве полета, беседковые птицы украшают свои гнезда, певчие птицы поют и т.д.(21, С.62).

Из этого следует, что, раз данный фактор игры существует в жизни животных, состязание и  представление не проистекают из культуры, а предшествуют ей.

Далее можно со всей определенностью  выделить две неизменно возвращающиеся формы, в которых культура вырастает  как игра и в рамках игры - священное  действо и праздничное состязание (15). Но правомерно ли распространять понятие  игры на всякое состязание? На примере  анализа греческих состязаний Й. Хейзинга доказывает это положение. Состязание, как и любая другая игра, не имеет никакой цели, то есть финальный элемент действия заключен в процессе как таковом, вне прямого отношения к тому, что за этим последует. Результат игры как объективный факт сам по себе незначителен и безразличен (21,С.63). Исход игры или состязания важен лишь для тех, кто в ней участвует (игроков или зрителей), то есть для тех, кто вступает в сферу игры и принимает все её правила.

Теснейшим образом с игрой  связано понятие выигрыша, это  понятие появляется тогда, когда  в игре есть противник. Выиграть - значит, возвысится в результате игры. Выигравший и в обыденной жизни приобретает  славу и почет, и его успех  распространяется на всю группу, отождествляющую  себя с победителем. Поэтому главное - это сама победа, причем прямая жажда  власти, как это видно из рассуждений  Й. Хейзинги, не является здесь мотивом. Борются или играют ради чего - то, и в первую очередь - ради возможности наслаждаться победой. Поэтому в игре провозглашается ставка, заклад или приз.

Со всеми соревнованиями тесно связано не только ради чего, но и также в чем и с чем  борются за первенство в силе и  ловкости, в знании и в искусности, в роскоши и богатстве, в щедрости и в удаче, в знатности и  в чадородии. Борются с помощью физической силы, оружия, ума или рук, выставляя себя на показ, громогласно: хвастаясь, ставя все на кон, наконец, прибегая к хитрости и обману. Причем хитрость тоже превращается в предмет состязания и фигуру игры. Плутующий игрок - не шпильбрехер, он делает вид, что следует правилам, пока не оказывается пойманным за руку (14, С.65-67).

Этнология все более явственно  дает знать, что общественная жизнь  в архаические периоды культуры обычно основывалась на антитетическом и антагонистическом устройстве самого общества, и весь мыслительный мир такого общества был организован  соответственно противоположным, заданным этой дуалистической структурой. Й. Хейзинга ссылается в данном случая на примеры примитивного дуализма, когда племя делится на две противостоящие половины, в соответствие со своими тотемами (21,С.66). Данная система простирается на весь мир их представлений: каждое существо принадлежит той или иной стороне.

Наряду с делением племени  на две части люди группировались по признаку пола: китайское противопоставление инь и ян, женское и мужское начало. Обособление по признаку пола стоит у истоков системы мышления, выражавшей этот обособление и конкретно проявлявшееся в разделении на группы юношей и девушек, которые на празднествах по времени года в ритуальных формах привлекают друг друга поочередным пением и играми (20). Здесь находится самая сердцевина сферы подменных игр: поочередное пение, игра в мяч, ухаживание, загадки - все здесь внутренне взаимосвязано в форме живого повествования между двумя полами.

Все эти формы состязания выдают связь с культом, так как  в отношении их постоянно сохраняется  убеждение, что они полезны и  необходимы для доброго следования времен года, созревания урожая и т.д.

Агональную (состязательную) основу культурной жизни архаических обществ ни что не высвечивает с такой ясностью, как описание обычая индейских племен времен Британской Колумбии, известного в этнологии под названием “потлатч”(18). Суть потлатча состоит в следующем: устраивается торжественный праздник, на котором одна из двух групп с чрезвычайной пышностью раздаривает пышные дары другой группе, не преследуя никакой иной цели, кроме как доказать этим свое превосходство. Единственно необходимое ответное действие - другая сторона обязана устроить и, по возможности, превзойти соперника. С предметом данного исследования связано следующее: это пункт, к которому сводится все, называемое потлатчем - это выигрыш главенство, слава, престиж, реванш. Духовная атмосфера, в которой происходит вся эта торжественная церемония, - это атмосфера чести, выставления на показ, бахвальства и вызова. Единственное стремление здесь - престиж своей группы, повышение ранга и превосходство над остальными.

Й. Хейзинга, анализируя этот архаический обычай, делает вывод, что первичным во всем этом комплексе, называемом потлатч, действует агональный инстинкт, здесь первична игра всего общества ради возвышения коллектива или индивидуальной личности. Это серьезная игра, пагубная игра, порою кровавая игра, священная игра, и все же это - игра (21, С.74).

При любой системе архаического жизненного уклада на основе воинственной и благородной племенной жизни, вырастает идеал рыцарства и  рыцарственности, будь то у греков, арабов, японцев или христиан эпохи средневековья. И всегда этот идеал добродетели сохраняет неразрывную связь с признанием и утверждением чести, примитивной и внешне проявленной. Добродетель, честь, благородство и слава попадают в круг состязания, а, следовательно, и в круг игры.

Благородное сословие, которое  некогда отвечало идеалу добродетели  тем, что отстаивало доблестью свою честь, и которое видело свое признание  в том, чтобы хранить верность этой задача, должно было вкладывать в традиционный рыцарский идеал более высокое этико-религиозное содержание, что на практике выглядит обычно весьма плачевно, либо довольствуется культивированием внешней картиной высокого положения и незапятнанной чести, демонстрируя помпезность, роскошь и куртуазное обхождение, которое в современную автору эпоху сохранило всего-навсего игровой характер - хотя и присущим им изначально, прежде, однако, выполнявший функцию создания культуры.

Человек благородного происхождения  подтверждает действенным испытанием силы, ловкости, мужества, остроумия  и т.д. Это прославление добродетелей как форма состязания может переходить в поношение противника. Исследователь  описывает особые турниры в похвальбе  и хуле, где происходит состязания в моральных ценностях, а не в  силе оружия(21, С.76). Особые действия имеют  при этом техническое значение, отличительного признака чести или позора (жест презрения неприступной мощи стены  вражеской крепости, каковым был  роковой прыжок Рема в начале римской  истории). Здесь тоже прослеживается связь с потлатчем - состязание в богатстве и расточительности и поединками в похвальбе. Еще один из наиболее яркий примеров - соревнование в учтивости, т.е. уступить другому дорогу, которое состоит в том. Что каждый старается побить противника благородством манер, уступить ему место, сойти с дороги. Состязание в учтивости, нигде не формализовано так, как в Китае.

Хейзинга в подтверждении своей точки зрения приводит примеры состязаний в поношении в древне арабском язычестве, в греческой традиции, в германской ранней истории, находит их у англичан и французов (21,С.80).

Подробно останавливаясь на значении агонального фактора в греческой культуре, автор игровой концепции культуры приходит к выводу о том, что все мистическое и магическое, героическое, логическое ищет форму и выражение в благородной игре. Культура берет начало не как игра и не из игры, а в рамках игры. Антитетическая и агонистическая основа культуры задается в игре, которая древнее и первичнее, чем любая культура.

Таким образом, можно сделать  вывод о том, что по всей земле  на территории обитания раннего человеческого  общества господствует комплекс совершенно однородных представлений и обычаев  агонистического характера. По всей видимости, эти состязательные формы возникают независимо от особенностей религиозный представлений, свойственных тому или иному народу. Готовое объяснение этой однородности лежит в самой человеческой природе, всегда устремленной к высшему, будь это высшее земной славой и превосходством или же преодолением всего земного. Врожденной функцией человека, благодаря которой осуществляется это стремление, и была игра. Поэтому, если в явлениях культуры, которые здесь имелись в виду, это игровое качество на самом деле первично, тогда было бы логично полагать, что между всеми перечисленными формами: потлатчем, состязанием в хуле, бравадой, кровавым поединком и т.д. не проходи никакой четной границы. И это будет видно при рассмотрении взаимодействия игры и различных отраслей культуры.

III. Взаимосвязь культуры  и игры

3.1 Взаимосвязь игры и  права

На первый взгляд сфера  права, закона и правосудия чрезвычайно  отдалена от сферы игры. Но возможность  родства между игрой и правом делается очевидной. Так, правовая практика, судопроизводство, независимо от того какие идеалы положены в основание  права, - носит в высшей степени  состязательный характер. Например, судебный спор сторон для греков - своего рода битва, обусловленная жестокими  правилами и протекающей в  освященных формах, где две борющиеся  стороны взывают к решению  третейского судьи. Из агональной сущности спора проистекает все его последующее развитие, и этот состязательный характер продолжает жить в нем и по сей день (21, С.85).

Как игровое качество, так  и качество состязательности - возносимые оба в сферу священного, как  того требует для свершения правосудия всякое общество - до сих пор пронизывают  самые различные формы правовой жизни:

всякое место для свершения  правосудия - священное место, отрезанное, отгороженное от обычного мира, это  магический круг, игровое пространство, внутри которого привычное деление  людей по рангу временно прекращается, на время они делаются неприкосновенными;

судьи до сих пор уходят из “обыденной жизни”, прежде чем приступить к отправлению правосудия: облачаются в мантию или надевают парик, сам  судейский парик есть нечто большее, чем реликт прежнего церемониального  облачения. По своей функции он может  считаться близким родичем примитивных  танцевальных масок первобытных  народов. И то и другое делает человека “иным существом”;

в процедуре, разворачиваемой  перед лицом судьи, во все времена  и при всех обстоятельствах стороны  с такой силой, с такой остротой, с такой устремленностью хотят  добиться победы, что агональный элемент не может быть исключен ни на мгновение. При этом система правил, которая неизменно царит в этой борьбе, формально и целиком помещается в рамки хорошо организованной антитетической игры (12).