Игровая концепция культуры Й. Хейзиги

Поэзия в своей первой функции фактора ранней культуры, рождается в игре и как игра (17). Это священная игра, но и в  своей причастности к святости она  постоянно остается на грани развлечения, шутки, фривольности. О сознательном удовлетворении стремления к прекрасному еще долго нет речи. Оно неосознанно содержится в переживании священного акта, который в слове становится поэтической формой и воспринимается как чудо, как праздничное опьянение, как экстаз, но главное, поэтические навыки расцветают в радостных и захватывающих массовых играх и страстных групповых состязаниях, обычных в архаическом обществе. Ничто не могло быть более питательной почвой для взрыва поэтических чувств, чем радостные празднества сближения полов при чествовании весны или других важнейших событий в жизни племени (21, С.123).

Й. Хейзинга подробно рассматривает взаимосвязь игры и поэзии во внешней форме речи, отмечая, что столь же ощутимо проявляется она в отношении формы обратного воплощения мотивов и их облачения и выражения (21, С.132).

Исследователь находит взаимосвязь  и в состязательности - и состязание в загадках, и поэзия предполагает круг посвященных, которым понятен  используемый язык. Значимость решения  в обеих областях зависит от вопроса, соответствует ли оно правилам игры. Поэтом считается тот, кто способен говорить на языке искусства. Язык поэзии отличается от обычного языка тем, что  он намеренно пользуется особыми  образами, которые понятны не каждому. То, что язык поэзии делает с образами, это и есть игра. Именно она располагает  их в стилистической упорядоченности, она облекает их тайнами, так что  каждый образ - играя - разрешает какую-нибудь загадку (17, 19).

В архаических культурах  поэтический язык еще являлся  преимущественно средством выразительности. Поэзия выполняет более широкую  жизненную функцию, чем удовлетворение поэтических стремлений. По мере духовного  и материального развития культуры расширяются те области, где черты  игры отсутствуют или малозаметны, за счет тех, где игра не знает препятствий. Культура в целом приобретает  серьезность. Закон и война, знание, техника и ремесла, как кажется, теряют контакт с игрою. Даже культ  затронут этим процессом. Оплотом цветущей и благородной игры остается поэзия (16, 23).

Поэзия тесно связана  с воображением, поэтому воображение  тоже происходит из игры. Вообразить воспринимаемое в виде живого существа - значит, выразить его на самом первичном уровне. Это происходит, как только возникает потребность сообщить о воспринимаемом кому-то еще. Представление рождается как воображение.

Исходя из этого, Й. Хейзинга делает вывод о правомерности назвать игрой духа врожденную неотъемлемую склонность духа - создавать для себя вымышленный мир живых существ. Исследователь ставит в доказательство свой точки зрения мифологические рассуждения о возникновении мира и вещей, где это явление представлено как использование членов тела некоего мирового исполина некими творящими божествами.

3.5 Игровые формы искусства

Внешним признаком глубоко  психологической связи игры и  искусства является то, что во многих языках исполнение на музыкальных инструментах зовется игрою (16, 19).

Игра лежит вне благоразумия практической жизни, вне сферы необходимости  или пользы, то же относится к  музыкальным формам и музыкальному выражению. Игра стоится по законам, которые не определяются нормами  разума, долга и истины. То же справедливо  и для музыки. Действенность её форм и её функции определяется нормами, которые никак не соприкасаются  ни с логическими понятиями, ни со зрительными или осязаемыми образами. Лишь собственные специфические  имена могли бы подойти этим нормам, имена, одинаково свойственными музыке и игре, каковы ритм и гармония (17)

Если со всем тем, что относится  к музыке, мы неизменно остаемся в рамках игры, то еще в большей  степени это относится к искусству  танца. “О Танце... можно сказать, что  это сама игра в полном смысле слова...”(21, С.159). Й. Хейзинга отмечает, что взаимосвязь танца и игры настолько очевидна, что даже не требует тщательного рассмотрения.

Связь изобразительного искусства  и игры прослеживается в том, что, во-первых, произведения искусства  причастны к сакральному миру; а во-вторых, здесь также присутствует состязательный элемент (24).

Взаимосвязь искусства и  игры ярко прослеживается в драматургии, кино. Здесь игра возводится в ранг театральных представлений и  кинофильмов и сама по себе уже  является искусством.

Глава IV. Культура и эпохи  с точки зрения игры

Игровой элемент присутствует на всех этапах развития человечества. Ранее уже было рассмотрено значение игры в архаических культурах  и в эпоху античности, здесь  же мы более подробно остановимся  на характеристиках остальных эпох с точки зрения игровой концепции  культуры.

Игровой элемент в жизни  Рима более ясно раскрывается в выражении  “Хлеба и зрелищ!” - как выражении  того, что народ требовал от государства. В эпоху Римской империи “на  всей цивилизации лежит фальшивый  внешний глянец. И религия, и искусство, и литература были призваны уверять, что с Римом все в порядке, его изобилие обеспечено, а победоносная мощь не вызывает сомнений”(21, С.171). Об этом говорят горделивые здания, Колонны, воздвигнутые в честь побед, триумфальные арки, алтари с их рельефами, стенная  роспись в жилищах. Священные  и мирские изображения в римском  искусстве сливаются воедино. Во всем этом есть некоторая доля несерьезности, желание укрыться в идиллию, чем  культура и выдает свой упадок. Её игровой  элемент выступает явно на первый план, но он не обладает более никакой  органической функцией в устройстве и событиях общественной жизни.

Политика императоров  также определялась потребностью то и дело громогласно провозглашать  общественное благо, прибегая при этом к древним сакральным игровым  формам. Римское общество не могло  жить без игр. Они были для него такой же основой существования, как и хлеб. Ведь это были священные игры, и народ имел на них священное право. В итоге, жизнь превратилась в протекающую в рамках культуры игру, в которой фактор культа все еще удерживается как форма, но священного там уже не осталось.(11)

Об игровом элементе средневековой  культуры Й. Хейзинга рассказывает в работе “Осень средневековья” (22). Средневековый мир полон игры, резвой, необузданной народной игры, полон языческими элементами, которые, утратив сакральное значение, превратились в чисто шуточные обряды, в помпезные и величественные рыцарские игры, утонченную игру куртуазной любви и великое множество иных форм. В большинстве случаев, прямая культуросозидающая функция всем этим игровым формам уже несвойственно, так как крупные формы в культуре: поэзию и обряды, философствование и науку, политику ведения войн - эта эпоха уже унаследовала из своего античного прошлого.

В эпоху Ренессанса и Гуманизма  духовная атмосфера была наполнена  игрой. Й. Хейзинга указывает, что “одновременно утонченная и при этом свежая и сильная устремленность к прекрасной и благородной форме - не что иное, как игровая культура”(21, С.174). Все великолепие Ренессанса - это радостное и торжественное облачение в наряды, порождаемого фантазией идеального прошлого. Ренессанс пробуждал два в высшей степени игровых вида образного воплощения жизни - пастораль и рыцарство - к новой жизни, а именно к жизни в литературе и в празднике.

Гуманисты культивировали четко  сформулированные жизненные и духовные идеалы. Они умудрялись даже антично - языческих персонажей и свой язык классицизма сдабривать выражениями  христианской веры, внося туда привкус  искусственного и не вполне искреннего. Таков Эразм Ротердамский с “Похвалой глупости”, “Беседой”, а также с его письмами, серьезными научными трудами. Таков Рабле, Молине, Сервантес - везде есть элемент игры, который кажется, чуть ли не самой сущностью этих произведений (11).

Главная игровая составляющая XVII столетия это Барокко. С представлением о барокко связывается картина сознательно преувеличенного, намеренного выставляемого напоказ, заведомо надуманного. Формы искусства барокко были и остаются в полном смысле этого слова искусственными. (3). Склонность к утрированию, которая присуща XVII столетию, очевидно, может быть, понята лишь исходя из глубоко игрового содержания самого творческого порыва. Чтобы от всего сердца наслаждаться Рубенсом, Вонделом или Бернини, нужно начать с того, что не воспринимать их формы выражения чересчур лишь “взаправду”. Всеохватывающее моделирование жизни, духа и внешнего облика по выкройке Барокко находит поистине разительное подтверждение в одежде (парадный мужской костюм, парик).

Еще более живой элемент  игры, по мнению автора “Человека играющего” присущ эпохе Рококо. Именно там  игровые качества расцветают столь  пышно, что само определение Рококо едва ли может обойтись без прилагательного  игривый. В моде тяготение к красоте  с обуревающими людей страстями  и чувствами: кокетством, тщеславием, выставлением своих достоинств; в  стиле - это тяготение к красоте, выкристаллизовывается в чистом виде. Редко до такой степени сближаются друг с другом стиль и мода, и  тем самым игра и искусство, как  в Рококо (11). Игровые качества культуры XVIII века ушли гораздо глубже, в искусство  управления государством: политика кабинетов, политические интриги и авантюристы - поистине все это никогда еще  не было настоль игрою.

Со второй половины XVIII века настроение эпохи рождалось в  игре, это справедливо, как для  нового классицизма, так и для  образов, вдохновлявших романтиков, а факты истории говорят о  том, что романтизм родился в  игре и из игры (Уолпол “Замок Отранто” - первый, беспомощный опыт романа ужасов, то ли из каприза, то ли от скуки). Еще одним подтверждением игрового фактора является направление сентиментализма XVIII века. (13). Й. Хейзинга отмечает, что различать содержание культурных импульсов от столетия к столетию становится все труднее. К прежнему сомнению: серьезно это или игра - все более примешивается подозрение в лицемерии и притворстве.(21, С.189)

В XIX веке буржуазные идеала благополучия стали овладевать духом  общества. Переоценка экономического фактора в обществе и духовном состоянии личности была в известном  смысле естественным результатом рационализма и утилитаризма, которые убили  тайну как таковую и провозгласили  человека свободным от вины и греха. Великие течения мысли этого времени почти все были направлены против игрового фактора в общественной жизни (либерализм, социализм, политический утилитаризм и т.д. - все это виды деятельности, серьезные до последней капли. Культура в значительно меньшей степени разыгрывается по сравнению с предыдущими периодами.

Подводя итог о XIX веке, можно  свидетельствовать, что почти во всех явлениях культуры игровой фактор заметно отступает здесь на второй план. Как духовная, так и материальная организация общества были препятствием для сколько-нибудь явного воздействия  этого фактора. Общество стало чересчур сознательно воспринимать свои стремления и интересы. Оно полагало, что  уже выросло из своих детских  одежд, стараясь воплотить в жизнь  научные замыслы по достижению собственного земного благополучия. Идеалы труда, всеобщего образования и демократии едва ли не оставили место вечному  началу игры.

Игровой элемент современной  культуры.

На первый взгляд кажется, что утрату игровых форм в общественной жизни компенсирует спорт. Но Й. Хейзинга утверждает, что из игрового содержания спорт растерял самое лучшее. Игра, по его мнению, обрела серьезность, игровое настроение из неё улетучилось, так как спортивные состязания уже не связаны с чем-то священным, в них древний игровой фактор уже успел отмереть. И причинами этого явления являются “техничность, организованность, материальная оснащенность и научное осмысление, что в коллективном и публичном занятии ею возникает угроза потери самого духа игры”(21, 191).

Й. Хейзинга доказывает, что в современной культуре существует две тенденции: с одной стороны, в случае спорта - это игра, все более жесткая в своей серьезности, но при этом считающаяся игрой; в другом случае - серьезное занятие, вырождающееся в игру, но продолжающееся считаться серьезным. Но оба эти явления объединяет сильное агональное чувство, которое по-прежнему правит миром, хотя и в иных формах, чем раньше (например, коммерческая соревновательность).

Относительно искусства  Хейзинга считает, что “современный аппарат организации общественной жизни, с литературно изощренной художественной критикой, с выставками и лекциями, призваны к тому, чтобы повышать характер художественных манифестаций”(21, С.193).

Исследователь отмечает, что  современная наука придерживаясь строгих требований точности и любви к истине, относительно мало доступна для игрового подхода и обнаруживает меньше игровых черт, чем в ранние годы её возникновения или в период её оживления, в период Ренессанса до XVIII века.

В общественной жизни происходит следующее: с одной стороны - речь идет о притворной игре (игровые  формы используются для сокрытия намерений общественного или  политического характера), с другой стороны, можно пойти по ложному  следу, так как есть понятие, демонстрирующее  видимость свойств игры (жажда  грубых сенсаций, тяга к массовым зрелищам). Это явление Й. Хейзинга называет пуэрелизмом.

Поэтому игровой элемент  культуры с XVIII века утратил свое значение в тех областях, где он чувствовал себя “как дома”. Современную культуру едва ли уже играют, а там, где кажется, что её все же играют, эта игра притворна. Так, в качестве примера автор обращается к внешней политике государств, где остается “мало поводов думать о сфере игры” (21, С.198). Но и здесь Й. Хейзинга, верный своей теории, отмечает, что утрачены лишь старые архаические элементы войны, но все же они остаются. Ведь “война, со всем тем, что её вызывает и ей сопутствует, неизменно оказывается опутанной демоническими сетями игры”(21, С.199).

Современное общество вынуждает  все более расширять спектр социальных ролей, которые призван играть человек. Однако он не может выполнять все  возложенные на него функции разом, поэтому игра все больше приобретает  формы лицемерия.