Культура как игра. Концепция «человека играющего» Й. Хейзинги

Министерство образования и  науки Российской Федерации

Федеральное государственное автономное

образовательное учреждение

высшего профессионального образования

Российский государственный профессионально-педагогический университет

Институт искусств

Кафедра философии и культурологии

 

 

 

 

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

по дисциплине: «Культурология»

Тема: «Культура как игра. Концепция «человека играющего» Й. Хейзинги»

 

 

 

 

 

Работу выполнил: Савельев С.А.

Группа: ЗВТ-202С

Работу проверил:

 

 

 

 

Екатеринбург

2012 

Содержание

 

 

Введение

Одной из самых распространенных культурологических концепций нашего времени является концепция игровой культуры. Наиболее ярким представителем этой концепции является голландский культуролог Йохан Хейзинга (1872–1945). Игра, в концепции Хейзинга, – это культурно-историческая универсалия. В своей работе «Homo ludens» – «Человек играющий» он поднимает самые глубокие пласты истории и развития культуры – игровые.

Хейзинга рассматривает игровое  начало не только как свойство художественной деятельности, но и как основание  всей культуры. Игра старше культуры. Все основные черты игры были сформированы еще до возникновения человеческого сообщества и присутствуют в игровых поведениях животных. Игра сопровождает культуру на всем протяжении ее истории и характеризует многие культурные формы.

Культуроформирующее свойство игры связано с тем, что для изменения окружающей среды посредством любой материальной действительности человек должен был совершить предварительно аналогичную работу в собственном воображении, т.е. своего рода «проиграть» деятельностный процесс. Однако Хейзинга не сводит игровой элемент только к духовному проявлению. Игра присутствует и во всех сферах материальной культуры и определяет содержание ее форм.

Немаловажную функцию в реализации игрового начала выполняют идеалы социальной жизни, определяющие духовную жизнь общества. В определенные моменты истории игра выполняет роль драматургической основы в реализации высшего социального сюжета, социально-нравственной идеи. Общественные идеалы, несомненно, содержат много игрового, так как они связаны с областью мечты, фантазии, утопических представлений и могут быть выражены лишь в игровом пространстве культуры. Согласно концепции Хейзинги, целые эпохи «играют» в воплощение идеала, как, например, культура Ренессанса, стремившаяся к возрождению идеалов античности, а не к созданию принципиально новых, «своих» ориентиров.

Роль игры в истории культуры не всегда была одинаково велика. По мере культурного развития игровой  элемент отступает на второй план. Но игровой инстинкт, по мысли Хейзинги, может проявиться в любой момент, вовлекая в процесс игры и отдельного индивидуума и человеческие массы. Вытеснение игры началось в XVIII веке, когда обществом овладело трезвое, прозаическое понятие пользы, что и привело к утрате свободного духа культуры. Эта ситуация является наилучшим показателем кризиса европейской культуры, достигшего в XX веке полного своего выражения.

 

1 Значение игры как  явления культуры

Игра старше культуры, так как  понятие культуры в любом случае предполагает человеческое сообщество, тогда как животные вовсе не дожидались появления человека, чтобы он научил их играть. Животные играют точно так же, как люди. Все основные черты игры уже воплощены в играх животных.

Уже в своих наипростейших формах, в том числе и в жизни  животных, игра есть нечто большее, чем чисто физиологическое явление либо физиологически обусловленная психическая реакция. И как таковая игра переходит границы чисто биологической или, по крайней мере, чисто физической деятельности. Игра – это функция, которая исполнена смысла. В игре вместе с тем играет нечто выходящее за пределы непосредственного стремления к поддержанию жизни, нечто, вносящее смысл в происходящее действие.

То, что игра занимает там весьма важное место, что она выполняет  необходимую, полезную функцию, принимается  повсеместно и без возражений как исходный пункт всех научных исследований и суждений.

Реальность, именуемая Игрой, ощутимая каждым, простирается нераздельно и  на животный мир, и на мир человеческий. Следовательно, она не может быть обоснована никакими рациональными связями, ибо укоренённость в рассудке означала бы, что пределы ее – мир человеческий. Существование игры не связано ни с какой-либо ступенью культуры, ни с какой-либо формой мировоззрения. Каждое мыслящее существо в состоянии тотчас же возыметь перед глазами эту реальность: игру, участие в игре – как нечто самостоятельное, самодовлеющее, даже если в его языке нет слова, обобщенно обозначающего это понятие. Игру нельзя отрицать.

Игра, в культуре, предстает как  некая заданная величина, предшествующая самой культуре, сопровождающая и пронизывающая ее от истоков вплоть до той фазы культуры, которую в данный момент переживает сам наблюдатель. Он всюду обнаруживает присутствие игры как определенной особенности или качества поведения, отличного от обыденного поведения в жизни.

Наиболее заметные первоначальные проявления общественной деятельности человека все уже пронизаны игрою. Так, с помощью мифа люди пытаются объяснить земное, помещая основание  человеческих деяний в область божественного. В каждом из тех причудливых образов, в которые миф облекает все сущее, изобретательный дух играет на грани шутливого и серьезного.

В мифе и культе зачинаются, однако, великие движущие силы культурной жизни: право и порядок, общение и  предпринимательство, ремесло и  искусство, поэзия, ученость, наука. И все они, таким образом, уходят корнями в ту же почву игровых действий.

Хейзинга выделяет следующие признаки игры:

1) Игра свободна, она есть свобода. 

2) Игра не есть "обыденная"  или "настоящая" жизнь. Всякая  игра способна во все времена полностью захватывать тех, кто в ней принимает участие. Противопоставление игра – серьезность всегда подвержено колебаниям. Недооценка игры граничит с переоценкой серьезности. Игра оборачивается серьезностью и серьезность – игрою. Игра способна восходить к высотам прекрасного и священного, оставляя серьезность далеко позади.

3) Замкнутость, ограниченность. Игра  обособляется от обыденной жизни  местом и продолжительностью. Ее  течение и смысл заключены  в ней самой.

4) Игра устанавливает порядок,  она сама есть порядок. Порядок, устанавливаемый игрой, непреложен. Малейшее отклонение от него мешает игре, вторгается в ее самобытный характер, лишает ее собственной ценности. Эта глубоко внутренняя связь с идеей порядка и есть причина того, почему игра, судя по всему, в столь значительной мере лежит в области эстетического.

5) Напряжение. Напряжение – свидетельство  неуверенности, но и наличия  шанса. В нем сказывается и  стремление к расслаблению. Что-то "удается" при определенном  усилии. В азартных играх и  в спортивных состязаниях напряжение доходит до крайней степени. Именно элемент напряжения сообщает игровой деятельности, которая сама по себе лежит вне области добра и зла, то или иное этическое содержание. Ведь напряжение игры подвергает силы игрока испытанию: его физические силы, упорство, изобретательность, мужество и выносливость, но вместе с тем и его духовные силы, поскольку он, обуреваемый пламенным желанием выиграть, вынужден держаться в предписываемых игрою рамках дозволенного.

6) В каждой игре свои правила. Ими определяется, что именно должно иметь силу в выделенном игрою временном мире. Правила игры бесспорны и обязательны, они не подлежат никакому сомнению.

7) Особенность и обособленность  игры обретают наиболее яркую  форму в таинственности, которой она столь охотно себя окружает.

Игра, с точки зрения Хейзинга –  некая свободная деятельность, которая  осознается как "ненастоящая", не связанная с обыденной жизнью и тем не менее могущая полностью  захватить играющего; которая не обусловливается никакими ближайшими материальными интересами или доставляемой пользой; которая протекает в особо отведенном пространстве и времени, упорядоченно и в соответствии с определенными правилами и вызывает к жизни общественные объединения, стремящиеся окружать себя тайной или подчеркивать свою необычность по отношению к прочему миру своеобразной одеждой и обликом.

Игровая функция, в ее высших формах, может быть сразу же сведена в  основном к двум аспектам, в которых  она себя проявляет. Игра – это  борьба за что-то или показ этого что-то. Обе эти функции могут и объединяться, так что игра "показывает" борьбу за что-то или же превращается в состязание в том, кто именно сможет показать что-то лучше других.

Переходя к священным культовым  представлениям архаических культур, можно обнаружить, что в сравнении с детской игрой духовный элемент здесь в большей мере "в игре", и это очень трудно поддается точному определению. Священное представление – это больше, нежели мнимое претворение, больше, чем символическое претворение, это – мистическое претворение. В таком представлении нечто незримое и невыразимое обретает прекрасную, значимую, священную форму. Участвующие в культовом действе убеждены, что оно претворяет в жизнь некое благо, и при этом высший порядок вещей действенно вторгается в их обычное существование. Тем не менее, это претворение через устраиваемое ими представление продолжает во всех отношениях сохранять формальные признаки игры. Оно разыгрывается, ставится в пределах реально выделенного игрового пространства, как подлинный праздник, то есть радостно и свободно. Ради него выделяют собственный, временно существующий мир. При этом с концом игры действие это вовсе не прекращается, но продолжает озарять обыденный внешний мир, – укрепляя надежность, порядок, благополучие тех, кто участвовал в празднестве, вплоть до той поры, когда священные дни приблизятся снова.

Из всего предыдущего, со всей ясностью следует, что, говоря о священнодействиях  первобытных народов, собственно понятие  игры нельзя упускать из виду ни на минуту. Не только потому, что при описании этих явлений нужно постоянно обращаться к слову "играть"; само понятие игры как нельзя лучше охватывает это единство и неразрывность веры и неверия, это соединение священной серьезности с "дурачествами" и притворством.

Пока что речь идет об определении формальных признаков, свойственных тому роду деятельности, который именуется игрою. Все исследователи подчеркивают не обусловленный посторонними интересами характер игры. Не будучи "обыденной жизнью", она стоит вне процесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей. Она прерывает этот процесс. Она вторгается в него как ограниченное определенным временем действие, которое исчерпывается в себе самом и совершается ради удовлетворения, доставляемого самим этим свершением. Но уже этой своей чертою регулярно повторяющегося разнообразия она становится сопровождением, дополнением, частью жизни вообще. Она украшает жизнь, заполняет ее и как таковая делается необходимой. Она необходима индивидууму как биологическая функция, и она необходима обществу в силу заключенного в ней смысла, в силу своего значения, своей выразительной ценности, а также духовных и социальных связей, которые она порождает, – короче говоря, как культурная функция. Она удовлетворяет идеалам индивидуального самовыражения – и общественной жизни. Она располагается в сфере более возвышенной, нежели строго биологическая сфера процесса пропитания – спаривания – самозащиты. Этим суждением мы входим в кажущееся противоречие с тем фактом, что в жизни животных брачные игры занимают столь важное место. Но разве так уж абсурдно было бы такие вещи, как пение, танцы, брачное великолепие птиц, равно как и человеческие игры, поместить вне чисто биологической сферы? Как бы то ни было, человеческая игра во всех своих высших проявлениях, когда она что-либо означает или торжественно знаменует, обретает свое место в сфере праздника или культа, в сфере священного.

Лишает ли тот факт, что игра необходима, что она подвластна культуре, более того, сама становится частью культуры, – лишает ли это ее признака незаинтересованности? Нет, ибо конечные цели, которым она служит, сами лежат вне сферы непосредственного материального интереса или индивидуального удовлетворения насущных потребностей.

2 Взаимосвязь игры и культуры

2.1 Взаимосвязь игры и правосудия

На первый взгляд сфера права, закона и правосудия чрезвычайно отдалена от сферы игры. Ибо священная серьезность  и живейшие интересы отдельного человека и общества в целом царят во всем, что касается права и правосудия. Но возможность родства между игрою и правом очевидна. Правовая практика – другими словами, судопроизводство, независимо от того, какие идеалы положены в основание права, – носит в высшей степени состязательный характер. Судебный спор сторон для греков выступает как своего рода битва, обусловленная жесткими правилами и протекающая в освященных формах, где две борющиеся стороны взывают к решению третейского судьи.

Всякое место, где свершается правосудие, – это освященное место, отрезанное, отгороженное от обычного мира. Таким  образом, сначала выделяют место для суда, а затем созывают суд. Это поистине магический круг, игровое пространство, внутри которого привычное деление людей по их рангу временно прекращается. На время они делаются неприкосновенными.

Судьи до сих пор уходят из "обыденной жизни", прежде чем приступить к отправлению правосудия. Они облачаются в мантию или, скажем, надевают парик. Сам судейский парик есть нечто большее, чем реликт прежнего церемониального облачения. По своей функции он может считаться близким родичем примитивных танцевальных масок первобытных народов. И то и другое делает человека "иным существом".

Взаимосвязь права и игры в архаических  культурах может быть рассмотрена  под тремя разными точками  зрения. Судебный процесс – как  вид азартной игры, как состязание, как словесный поединок.

Судопроизводство  – это спор о справедливости и  несправедливости, правоте и неправоте, победе и поражении. Если мы переместим наш взгляд с правовой практики высокоразвитых форм цивилизаций на. соответствующую  сторону далеко не столь ушедших вперед стадий культуры, то увидим, что представление о правоте или неправоте, то есть идея этико-юридическая, как бы затмевается в сознании общества представлением о победе или поражении, то есть идеей чисто агонального свойства.

Правовой спор – это состязание, во многих случаях – бег наперегонки или спор об заклад. Примитивная связь права, жребия и азартной игры можно обнаружить в традиции германского народа, “само состязание, замечет автор, сама игра ради того, чтобы одержать победу является здесь исходным пунктом. Исход игры, зависящий лишь от счастья, сам по себе есть священная воля. И судопроизводство, и обычаи божьего суда коренятся в практике агонального решения спора вообще: с помощью жребия или испытания силы. Примером тому является спор об заклад: английское право вплоть до XIX века знало эту форму судебной процедуры в гражданских делах: с одной стороны, противники во время судебного поединка брали на себя обязательство в определенный день присягнуть в своей невиновности; с другой стороны – когда один из противников предлагал поединок. До XX века в Англии сохранилось пари об исходе суда