Русская смеховая культура в канун петровских времен

Святочные игрища допетровской поры тоже не отличались пресной благопристойностью. Пусть пристрастны церковные обличения, хотя бы тот же указ патриарха Иоакима 1684 г. с инвективами против «многих сквернословии блудных нечистот и прочих грехопадений», хмель карнавала, дух разгула и буйного веселья невозможно было вытравить указами. На святках делали то, что обыкновенно считалось дурным и запретным. Ряженые устраивали эротические забавы, пели эротические песни, инсценировали жениханье и т.д.

Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский обратили внимание на одно весьма примечательное различие между языческими элементами в западноевропейском карнавале и в аналогичных ему русских обрядах. В западноевропейском карнавале действует формула: “смешно -- значит, не страшно”, -- поскольку смех выводит человека за пределы того серьезного средневекового мира, где он делается жертвой социальных и религиозных “страхов” (запретов). В русском смехе -- от святочных и масленичных обрядов до “Вечеров на хуторе близ Диканьки” Гоголя -- “смешно и страшно”. Игра не выводит за пределы мира как такового, а позволяет проникнуть в его заповедные области, туда, где серьезное пребывание было бы равносильно гибели. Поэтому она смешная и опасная одновременно. Так, святочные гадания -- один из наиболее веселых моментов крестьянского календаря -- одновременно и страшны (вечера с 1 по 5 января старого стиля так и именуются: “страшные вечера”). Они подразумевают игру с нечистой силой и в целом ряде случаев сопровождаются демонстративным отказом от Христианства (гадающие обычно снимают крест) и прямым призыванием чертей».

Для Петра I в святочном и масленичном «шумстве» не было ни Бога, ни черта. Петр утверждал «натуральное право» на веселье. Это право есть разновидность деизма. Согласно этой доктрине, раз навсегда созданная Богом натура становится как бы автономной, выдвигает определенные требования. Их выявление и соблюдение -- задача законодателя.

Скоморохи

Принятие христианства в его Византийской версии во многом предопределило магистральное направление развития русской культуры: книжность, градостроительство и архитектуру, живопись… Однако, наряду с магистральной линией развития культуры всегда существовала линия девиантная. Ее составляли устное народное творчество, традиции, обряды, обычаи и поверья, уходящие своими корнями в языческое прошлое. Особое место в этом ряду занимает русская смеховая культура.

В русском культурном сознании публичное веселье и смех отождествляются со скоморошеством. Скоморохи - площадные лицедеи, плясуны и песенники, гудочники и волынщики, петрушечники и медведчики. Это заводилы народных игрищ и потех, профессиональные артисты, жертвующие искусству житейскими благами и удобствами. Тождество это закреплено языком, слова «скоморох» и «веселый» - синонимы, равнозначно и равноправно употребляемые в документах XVI - XVII веков.

Скоморошество несовместимо с Православием. Смех, веселье, праздность осуждаются православной аскетикой. И, тем не менее, Церковь терпимо относится к нему вплоть до патриарха Филарета Романова, при нем на скоморохов начались массовые гонения. Если Бог «попущает» бесам, то церковные власти «попушали» скоморохам. Смех осуждался, порицался, но не преследовался и не запрещался. Древнерусский обычай предписывал относиться к скоморохам как к добропорядочным гражданам. Отцы Стоглавого собора во многих случаях обычай ставили выше церковного правила, в том числе и в отношении к скоморохам. Иными словами, смеховая культура органично интегрирована в культуру православную.

Вплоть до XVI века скоморохи играют не просто свободно, они принуждают людей к игре. Изгонять скоморохов запрещается, за это даже предусмотрены штрафы. Такая ситуация становится возможной, если веселье - это обряд, а скоморохи - его «иереи»». Известно, что пиры и братчины носили на Руси не только престижный, но и ритуальный оттенок. Таким образом, скоморохи как бы конкурируют попами. Это, с одной стороны, ритуальное соперничество, а, с другой стороны, соперничество учительное, наставническое.

Соперничество попа и скомороха обусловлено исконным дуализмом русского культурного сознания, принципиальным для средних веков противопоставлением «чистого» и «нечистого» поведения. Священство ведает божественным пением, скоморохи - игрой. Занятия и тех и других автономны, но в целом образуют некий «двоеверный» комплекс.

В русской культуре распространилась еще с языческих времен и закрепилась под влиянием православия традиция понимания человека, как цельной психосоматической жизни. Тело и душа суть сущностно едины, они различимы лишь функционально. Итак, тело и душа выполняют две функции единого человека. Функция тела удовлетворять физиологические потребности, а функция души - удовлетворять потребности духовные. Бывает, что направленные в различные стороны потребности души и тела угрожают цельности человека, и тогда тело распаляется, а дух чахнет, или наоборот. Сохранение антропологического равновесия взяла на себя смеховая культура в лице скоморохов. Скоморохи организовывали праздники, народные гуляния, они сочиняли потешки и частушки, в том числе и похабные. На феномен похабной частушки обратил внимание П. Флоренский. Он отметил, что, не смотря на свою похабность, которая является следствием использования простонаречий, имеющих половые органы и их биологическую функцию в качестве означаемого, она лишена сексуального содержания. Эти частушки смешные, забавные, эротичные и похабные, но не развратные! Через театрально-обрядовое декларирование частушек происходит как бы снятие полового томления плоти. Таким образом, через веселье и смех происходит сублимация энергии пола, и природа человека удерживается в состоянии равновесия. Так, двуединый человек афонских исихастов удивительным образом соответствует старинной и неофициальной концепции веселья, уравновешивающей дух и плоть. В сохранении антропологического равновесия духа и плоти заключается религиозная сущность смеха, поэтому скоморохи на Руси были на особом положении, поэтому Церковь терпимо относится к веселью.

После реформ Петра I, среди которых были «реформа веселья» направление смехового вектора изменилось. Смех лишился ритуального, сакрального оттенка, но при этом он стал равноправным, законным компонентом секуляризованной культуры.

Шутовство и юродство

М.М. Бахтин говорил о функции шута и дурака в истории прозы: "само бытие этих фигур имеет не прямое, а переносное значение: самая наружность их, все, что они делают и говорят, имеет не прямое и непосредственное значение, а переносное, иногда обратное, их нельзя понимать буквально, они не есть то, чем они являются; в-третьих, наконец, - и это опять вытекает из предшествующего, - их бытие является отражением какого-то другого бытия, притом не прямым отражением. Это - лицедеи жизни, их бытие совпадает с их ролью, и вне этой роли они вообще не существуют".

Шут, по словам Бахтина, это закрепленный в повседневной жизни носитель карнавального начала.

Корни шутовства уходят корнями в глубочайшую, языческую древность. Но оно институциализировано и по-своему авторитетно и в христианской культуре. Шут маргинален по отношению к социальным ценностям - иерархическим, условным, временным. Он осмеивает их авторитетом как бы вне временных ценностей, связанных с приоритетом природно-трудовых циклов в жизни общества. Любое лицо или понятие, взнесенное социальной иерархией вверх, шут опрокидывает в материально-телесный низ и таким образом поддерживает в обществе память о том, что вообще-то все люди имеют одинаковую природу.

В западном христианстве официальная культура терпит присутствие карнавала и шута. В православном мире были свои формы сезонных празднеств и шутовства, но судьба их складывалась более драматично. Как пишет А.М. Панченко, "в православии всегда преобладала та линия, которая считала смех греховным. Еще Иоанн Златоуст заметил, что в Евангелии Христос никогда не смеется. В XVI-XVII вв. официальная культура отрицала смех, запрещала его как нечто недостойное христианина".

С другой стороны, можно вспомнить такие факты, как физическое истребление скоморохов на Руси, а в петровское время - уже и юродивых.

В восточном христианстве, в Византии, затем на Руси (с XIV в.), сложилась специфическая форма смеховой культуры - юродство. Она не имеет аналогов на Западе, в европейских языках нет слов для адекватной передачи этого понятия (исследователи обычно называют лишь один типологический аналог византийско-русскому юродивому в западной культуре - это святой Франциск Ассизский).

Юродивый - тоже социальный критик, но у него нет авторитетной опоры, такой как карнавал у шута. Социальная критика юродивого осуществляется через самоотрицание.

Изначально юродство было нацелено на "попрание тщеславия, всегда опасного для монашеской аскезы".

Выражалось оно в притворной демонстрации безумия или безнравственности ("похаб") с целью вызвать поношения, "биения и пхания" от людей. Поведение юродивого - сознательная провокация, "задирание" публики, требующее от него недюжинной решимости и духовной силы (многие факты говорят о вменяемости, высоком интеллекте и образованности русских юродивых). Помимо личного смирения путем унижения и страдания юродивый выражал и внешний смысл - "выявление противоречия между глубокой христианской правдой и поверхностным здравым смыслом и моральным законом", другими словами, он "отзеркаливал" безумие и безнравственность самой публики. Парадоксальность такого поведения ("сам юродивый вводит людей в соблазн и мятеж, в то время как по условиям подвига он обязан вести их стезей добродетели") ставит наблюдателя в ситуацию выбора: кто предо мной - дьявол или святой? имею ли я право "бросить камень"? "Иначе говоря, зрелище юродства дает возможность альтернативного восприятия. Для грешных очей это зрелище - соблазн, для праведных - спасение. Тот, кто видит в поступках юродивого грешное дурачество, низменную плотскость, - бьет лицедея или смеется над ним. Тот, кто усматривает "душеполезность" в "странном и чудном" зрелище, - благоговеет".

Смех, который юродивый вызывает на себя, неразумен и греховен, поскольку унижает и осмеиваемого и смеющегося. Прозрение происходит, когда смех смолкает и человек осознает, что смеется над таким же человеком или даже более достойным (святым). Если шут опрокидывает социальные ценности в материально-телесный низ, то юродивый снижает их, заставляя человека "взлететь" в сублимированный, спиритуалистический, высокодуховный план.

Особенностью древнерусской смеховой культуры является разделение бытия на «мир» и «антимир». «Кромешный» мир всегда пытается перевернуть наличное бытие. Если западноевропейский смех переворачивает официальное бытие из вертикали в плоскость горизонтали, то для древнерусского «антимира» характерно движение, только в плоскости вертикали. Перевернув реальность, антимир теряет свое значение, поскольку сам становится действительностью.

. В западноевропейском карнавале  действует формула: “смешно -- значит, не страшно”, -- поскольку смех  выводит человека за пределы  того серьезного средневекового  мира, где он делается жертвой  социальных и религиозных “страхов” (запретов). В русском смехе -- “смешно  и страшно”.

В русской культуре распространилась еще с языческих времен и закрепилась под влиянием православия традиция понимания человека, как цельной психосоматической жизни. Тело и душа суть сущностно едины, они различимы лишь функционально.

В восточном христианстве, в Византии, затем на Руси (с XIV в.), сложилась специфическая форма смеховой культуры - юродство. Она не имеет аналогов на Западе.

Заключение

Маскарадные празднества в России по-своему происхождению - явление дуалистического порядка: с одной стороны, они оказались заимствованными из опыта европейской карнавальной культуры, с другой - имели свои крепкие национальные корни в народной праздничной культуре.

Народные потехи, связанные с переодеваниями и преображениями, восходящие еще к языческим временам, были известны на Руси с глубокой древности.

В России маскарадная традиция получила культурный импульс с реформами Императора Петра I.

Смеховое начало как основной элемент человеческой праздничности отсутствовало в официальной культуре. Однако смех являлся неистребимой основой любого народного праздника с древнейших времен.

Смеховой мир-пародия на существующую действительность пытается перевернуть иерархию, разрешить запреты, упразднить мораль. Главная задача смеха - переместить иерархический верх в низ и наоборот.

Отрицание - основной прием народно-праздничного воздействия на окружающую действительность. Отрицание изменяет отрицаемый предмет, его пространственное положение и сущность.

Отмена иерархических отношений в период проведения карнавала имела первостепенное значение. Упразднение актуального социального положения делало всех участников празднества равными. Смеховое уравнение людей - реально действующий закон карнавальной свободы.

Смеховые действия уничтожают любую косность христианского бытия.

Особенностью древнерусской смеховой культуры является разделение бытия на «мир» и «антимир». «Кромешный» мир всегда пытается перевернуть наличное бытие. Если западноевропейский смех переворачивает официальное бытие из вертикали в плоскость горизонтали, то для древнерусского «антимира» характерно движение, только в плоскости вертикали. Перевернув реальность, антимир теряет свое значение, поскольку сам становится действительностью.

В русской культуре распространилась еще с языческих времен и закрепилась под влиянием православия традиция понимания человека, как цельной психосоматической жизни. Тело и душа суть сущностно едины, они различимы лишь функционально.

На Руси с XIV века, сложилась специфическая форма смеховой культуры - юродство. Она не имеет аналогов на Западе.

Карнавальная условность и свобода импровизации, разворачивающейся в виртуальном пространстве, придают особую притягательность сетевому общению. Маска-ник создает интригу: под маской можно спрятаться, разыграть партнера, а можно, наоборот, позволить себе раскрыться в большей степени, чем лицом к лицу. Таким образом, свобода общения вне социальных рамок и условностей, скорость передвижения, выбор самоидентичности, мозаичность действительности составляют определенную фреймовую структуру, подсознательно близкую каждому пользователю благодаря интуитивной памяти далеких праздников средневековья.