Николай Константинович Михайловский

  Социальная функция  народничества не оставалась  неизменной на всех периодах  его существования. Так, на  первом его этапе революционная  сторона этого учения играла  неизмеримо большую роль, чем  на дальнейших. В эту пору народничество с наибольшей силой отражало собою революционный протест против крепостнического строя и многочисленных его пережитков со стороны мелкого товаропроизводителя, закабаленного реформами и освобожденного от земли. Одновременно попытка сохранить старый общинный строй и сделать отсталую крестьянскую общину исходным пунктом для осуществления социализма, минуя пути капитализации, является реакционной стороной народничества. По мере развития промышленного капитализма особенно ярко обрисовался реакционный утопизм народников, их вера в то, что Россию минет развитие капитализма, что община явится панацеей всех зол, терзающих крестьянина. К началу 80-х гг. "старый русский крестьянский социализм все более и более вырождался в пошлый мещанский либерализм".

  В своей статье "Народники  о Михайловском" Ленин с исключительной  яркостью вскрыл эту политическую  двуликость одного из виднейших  идеологов русского народничества,  прошедшего вместе со всем  течением его сложную историю.  С одной стороны, Ленин признал  в качестве "великой исторической  заслуги" М. то, что он "горячо  сочувствовал угнетенному положению  крестьян, энергично боролся против  всех и всяких проявлений крепостнического  гнета...". Но Ленин тотчас же  подчеркивал, что в этой борьбе  с феодализмом и его пережитками  М. "разделял все слабости буржуазно-демократического  движения", что ему присущи  были "колебания к либерализму", в сильнейшей мере повлиявшие  на дальнейшую эволюцию неонародников - эсеров и трудовиков. Эта противоречивость М. в известной степени отражала историческую эволюцию: до возникновения русских марксистских работ он писал очень живо, бодро и свежо. Ибо в ту пору он еще не "отказался от наследства". Процесс политического размежевания, столь углубившийся в конце 80-х и в начале 90-х гг., привел М., не понимавшего классового характера современного государства, "от политического радикализма" к "политическому оппортунизму". "Из политической программы, рассчитанной на то, чтобы поднять крестьянство на социалистическую революцию против основ современного общества, - выросла программа, рассчитанная на то, чтобы заштопать, "улучшить" положение крестьянства при сохранении основ современного общества" (Ленин, Сочин., т. I, стр. 165). Следует добавить, что Ленин квалифицировал М. как одного из вождей левого крыла народничества, проводя этим демаркационную линию между М. и такими деятелями реакционного славянофильствующего народничества, как например Каблиц-Юзов и мн. др.

  В качестве лит-ого критика М. особенно себя проявил в 80-90-х гг. Понятно, что М. выступал против теорий "чистого искусства" и ратовал за искусство утилитарное. Произведения лит-ры он расценивал в зависимости от того, насколько они служили его субъективному идеалу, насколько они будили в интеллигенции из социальных верхов "совесть" и в интеллигенции из социальных низов "честь", насколько они обосновывали необходимость для России миновать капиталистический этап развития и доказывали преимущества натурального крестьянского хозяйства. Исходя из этой точки зрения, он отрицательно относился к натурализму в искусстве. В натурализме Золя М. видел проявление враждебной ему тенденции детерминистического отображения социальной действительности вместо оценки ее с точки зрения моральных идеалов. Враждебно отнесся М. и к декадентству и символизму. Зерно правды последнего М. усматривал в антитезе "протоколизму" Золя, в протесте против перенесения в литературу объективно-позитивистического подхода к действительности (ст. "Экспериментальный роман"). При объяснении символизма М. покидал даже точку зрения поверхностного социологизма, с к-рой он, глава "русской" социологической школы, подходил иногда к объяснению литературных фактов. Возникновение символизма он объяснял невежеством, бездарностью, безвкусием, тщеславием, самомнением, желанием играть первую скрипку в оркестре и т. д. (ст. "Декаденты, символисты и маги").

  Из всех направлений  лит-ры М. естественно наиболее симпатизировал народнической беллетристике (статьи "Глебе Успенском" и др.). Пренебрежение народников-беллетристов "формой" своих произведений М. объяснял не историческими и классовыми, а моральными причинами - склонностью их к жертвенности, к аскетизму. Вскрыть реальное содержание творчества Глеба Успенского, доказывавшего своими произведениями наперекор своим народническим убеждениям наличие в России капитализма, М. не мог. Он ценил Глеба Успенского именно за его иллюзии, за его поиски гармонической человеческой личности, душевного равновесия, образец к-рого - пусть несовершенный - дан в мужике и его хозяйствовании. Гармонию эту М. в других местах определяет, как уже было указано, психологически - "как единство разума, чувства и воли", называя это единство религиозным. Формулы М. надолго укоренились в народнической и либеральной критике, выдвигавшей под влиянием М. на первый план вопросы социально-этического порядка. Все это отличает критику М. от боевой антидворянской разночинной критики 60-х гг. По отношению к либеральному дворянству и его культуре она является скорее примиренческой. Такова напр. позиция М. по вопросу о "лишних людях" (ст. о Тургеневе) и их эпигонах (ст. о Гаршине). Умонастроения "кающегося дворянства" близки М. в творчестве Л. Н. Толстого. Если в 70-х гг. М. подчеркивал положительное значение толстовской критики буржуазной культуры, то в 80-х и 90-х он борется с толстовством, с учением о "непротивлении злу" как явлением общественной реакции. Особое значение в плане борьбы с последней имеет статья о Достоевском "Жестокий талант". Эта работа страдает с нашей точки зрения гипертрофированным психологизмом, но, борясь с реакционной идеологией Достоевского, с ее культом страдания и покорности, статья Михайловского развенчивает Достоевского как учителя жизни. В том же плане надо расценивать и выступления М. против русских последователей натурализма Золя, объективизм которых М. бичует как общественный индиферентизм. Если в первый период деятельности М. (до закрытия "Отечественных записок" - 1884) его критика выражала интересы крестьянской демократии, хотя и осложненные настроениями "кающегося дворянина", то в дальнейшем эта прогрессивная относительно либерализма роль М. значительно снижается в связи с эволюцией народничества к либерализму. Блокируясь с буржуазными идеологами против нарождающегося марксизма, М. и как критик теряет свой боевой революционный тон: когда реакция сменилась новым подъемом, М. оказался в рядах тех, кто боролся с наиболее революционным движением русской общественной мысли

Михайловский, Николай Константинович

— выдающийся публицист, социолог и критик. Род. 15 ноября 1842 г. в Мещовске, Калужской губ., в бедной дворянской семье. Учился в Горном корпусе, где  дошел до специальных классов. Уже  в 18 лет выступил на литературное поприще  в критическом отделе "Рассвета" Кремпина (см.); сотрудничал в "Книжном вестн.", "Гласном суде", "Неделе", "Невском сборнике", "Современном обозрении", перевел "Французскую демократию" Прудона (СПб., 1867). Воспоминаниям об этой поре дебютов, когда он вел жизнь литературной богемы, М. посвятил значительную часть своей книги "Литература и жизнь" и в беллетристической форме очерки "Вперемежку". С особенною теплотою вспоминает он о рано умершем, почти совершенно неизвестном, но очень даровитом ученом и писателе — Ножине, которому многим духовно обязан. С 1869 г. М. становится постоянным и деятельнейшим сотрудником перешедших к Некрасову "Отеч. записок", а со смертью Некрасова (1877) — одним из трех редакторов журнала (с Салтыковым и Елисеевым). В "Отечественных зап." 1869—84 гг. помещены важнейшие социологические и критические статьи его: "Что такое прогресс", "Теория Дарвина и общественная наука", "Суздальцы и суздальская критика" "Вольтер-человек и Вольтер-мыслитель" "Орган, неделимое, целое", "Что такое счастье", "Борьба за индивидуальность", "Вольница и подвижники", "Герои и толпа", "Десница и шуйца гр. Л. Толстого", "Жестокий талант" и др. Кроме того, он ежемесячно вел отдел "Литературных и журнальных заметок", иногда под заглавиями: "Записки Профана", "Письма о правде и неправде", "Письма к ученым людям", "Письма к неучам". После закрытия в 1885 г. "Отеч. зап." М. несколько лет был сотрудником и членом редакции "Север. вестн." (при А. М. Евреиновой), писал в "Русск. мысли" (полемика с Л. З. Слонимским, ряд статей под заглавием "Литература и жизнь"), а с начала 1890-х гг. стоит во главе "Русск. богат.", где ведет ежемесячные литературные заметки под общим заглавием "Литература и жизнь". Сочинения М. собраны в 6 том. (СПб., 1879—87; т. I—III вышли 2-м изд., СПб. 1887—88). Отдельно напечатаны три книжки "Критических опытов" — "Лев Толстой" (СПб., 1887), "Щедрин" (М., 1890), "Иван Грозный в русской литературе. Герой безвременья" (СПб.) — и "Литература и жизнь" (СПб., 1892). К соч. Шелгунова и Глеба Успенского приложены вступительные статьи М. К дешевому изданию Ф. Ф. Павленкова сочинений Белинского (СПб., 1896) приложена статья М. "Белинский и Прудон" (из "Записок Профана"). Литературная деятельность М. выражает собою тот созидающий период новейшей истории русской передовой мысли, которым сменился боевой период "бури и натиска", ниспровержения старых устоев общественного миросозерцания. В этом смысле М. явился прямой реакцией против крайностей и ложных шагов Писарева, место которого он занял как "первый критик" и "властитель дум" младшего поколения 60-х гг. Хронологически преемник Писарева, он по существу был продолжателем Чернышевского, а в своих социологических работах — автора "Исторических писем". Главная заслуга его в том, что он понял опасность, заключавшуюся в писаревской пропаганде утилитарного эгоизма, индивидуализма и "мыслящего реализма", которые в своем логическом развитии приводили к игнорированию общественных интересов. Как в своих теоретических работах по социологии, так еще больше в литературно-критических статьях своих М. снова выдвинул на первый план идеал служения обществу и самопожертвования для блага общего, а своим учением о роли личности побуждал начинать это служение немедленно. М. — журналист по преимуществу; он стремится не столько к стройности и логическому совершенству, сколько к благотворному воздействию на читателя. Вот почему чисто-научные доводы против "субъективного метода" не колеблют значения, которое в свое время имели социологические этюды М. как явление публицистическое. Протест М. против органической теории Спенсера и его стремление показать, что в исторической жизни идеал, элемент желательного, имеет огромное значение, создавали в читателях настроение, враждебное историческому фатализму и квиетизму. Поколение 70-х гг., глубоко проникнутое идеями альтруизма, выросло на статьях М. и считало его в числе главных умственных вождей своих. — Значение, которое М. приобрел после первых же социологических статей в "Отечественных записках", побудило редакцию передать ему роль "первого критика"; с самого начала 70-х гг. он становится по преимуществу литературным обозревателем, лишь изредка давая этюды исключительно научного содержания. Обладая выдающейся эрудицией в науках философских и общественных и вместе с тем большою литературною проницательностью, хотя и не эстетического свойства, М. создал особый род, который трудно подвести под установившиеся типы русской критики. Это — отклик на все, что волновало русское общество как в сфере научной мысли, так и в сфере практической жизни и текущих литературных явлений. Сам М. с уверенностью человека, к которому никто не приложит такого эпитета, охотнее всего называет себя "профаном"; важнейшая часть его литературных заметок — "Записки Профана" (т. III). Этим самоопределением он хотел отделить себя от цеховой учености, которой нет дела до жизни и которая стремится только к формальной истине. "Профан", напротив того, интересуется только жизнью, ко всякому явлению подходит с вопросом: а что оно дает для уяснения смысла человеческой жизни, содействует ли достижению человеческого счастья? Насмешки М. над цеховою ученостью дали повод обвинять его в осмеивании науки вообще; но на самом деле никто из русских писателей новейшего времени не содействовал в такой мере популяризации научного мышления, как М. Он вполне осуществил план Валериана Майкова (см.), который видел в критике "единственное средство заманить публику в сети интереса науки". Блестящий литературный талант М., едкость стиля и самая манера письма — перемешивать серьезность и глубину доказательств разными "полемическими красотами", — все это вносит чрезвычайное оживление в самые абстрактные и "скучные" сюжеты; средняя публика больше всего благодаря М. ознакомилась со всеми научно-философскими злобами дня последних 25—30 лет. Больше всего М. всегда уделял место вопросам выработки миросозерцания. Борьба с холодным самодовольством узкого позитивизма и его желанием освободить себя от "проклятых вопросов"; борьба с писаревщиной и в том числе протест против воззрений Писарева на искусство (отношение Писарева к Пушкину М. назвал вандализмом, столь же бессмысленным, как разрушение коммунарами Вандомской колонны); выяснение основ общественного альтруизма и вытекающих из них нравственных обязанностей; выяснение опасных сторон чрезмерного преклонения перед народом и одностороннего народничества; борьба с идеями гр. Толстого о непротивлении злу, поскольку они благоприятствуют общественному индифферентизму; в последние годы горячая и систематическая борьба с преувеличениями "экономического материализма" — таковы главные этапные пункты неустанной, из месяца в месяц, журнальной деятельности М. Отдельные литературные явления давали М. возможность высказать много оригинальных мыслей и создать несколько проницательных характеристик. "Кающийся дворянин", тип которого выяснен М., давно стал крылатым словом, как и другое замечание М., что в 60-х гг. в литературу и жизнь "пришел разночинец". Определением "кающийся дворянин" схвачена самая сущность освободительного движения 40-х и 60-х гг., отдавшегося делу народного блага с тем страстным желанием загладить свою историческую вину перед закрепощенным народом, которого нет у западноевропейского демократизма, созданного классовой борьбой. Льва Толстого (статьи "Шуйца и десница гр. Л. Толстого" написаны в 1 8 75 г.) М. понял весьма рано, имея в своем распоряжении только педагогические статьи его, бывшие предметом ужаса для многих публицистов "либерального" лагеря. М. первый раскрыл те стороны духовной личности великого художника-мыслителя, которые стали очевидными для всех только в 80-х и 90-х гг., после ряда произведений, совершенно ошеломивших прежних друзей Толстого своею мнимою неожиданностью. Таким же критическим откровением для большинства была и статья М. "Жестокий талант", выясняющая одну сторону дарования Достоевского. Великое мучительство Достоевский совмещает в себе с столь же великим просветлением; он в одно и то же время Ариман и Ормузд. М. односторонне выдвинул только Аримана — но эти Аримановские черты выяснил с поразительною рельефностью, собрав их воедино в один яркий образ. "Жестокий талант" по неожиданности и вместе с тем неотразимой убедительности выводов может быть сопоставлен в нашей критической литературе только с "Темным царством" Добролюбова, где тоже критический анализ перешел в чисто-творческий синтез. Ср. о М.: П. Л. Лавров в "Отечественных записках" (1870 г., № 2); в "Заре" 1871 г., № 2; С. Н. Южаков в "Знании" 1873 г., № 10; Цитович, ответ на "Письма к ученым людям" (Одесса, 1878); П. Милославский в "Православном собеседнике" (1879 г.) и отд. ("Наука и ученые люди в русском обществе", Казань, 1879); М. Филиппов в "Русском богатстве" (1887 г., № 2); В. К. в "Русском богатстве" (1889 г., № 3 и 4); Л. З. Слонимский в "Вестнике Европы" (1889, № 3 и 5); Н. Рашковский, "Н. К. Михайловский перед судом критики" (Одесса, 1889); Н. И. Кареев, "Основные вопросы философии истории"; Я. Колубовский, "Дополн. к Ибервег-Гейнце (С. Южаков в "Русском богатстве", 1895, № 12); А. Волынский, в "Северном вестнике" 90-х гг. и отд. "Русские критики" (СПб., 189 6)