Арсений Александрович Тарковский

      Сравнивая это стихотворения с первым, можно  отметить то, что во втором жизненное пространство ещё более сжимается для лирического героя, усиливается ощущение непрочности земной жизни.  Рассматривая проявление в этом стихотворении мотива бренности человеческой жизни и всего сотворенного руками человека, отмечается ненадежность игрушек, сделанных пленником для детей:

      Не  испытав закала в  печке

      Должно  быть, вскоре на куски

      Ломались  козлики, овечки,

      Верблюдики  и петушки…

      В этом стихотворении жизнь лирического  героя в яме – это пребывание вне времени и пространства.

      «Яма» является своеобразным воплощением  не жизненного пространства, а «нижнего мира», для которого характерны забвение, полусон. В этом мире нет живых: животные представлены здесь глиняными фигурками, ибо «в нижнем мире живое становится мертвым».

      И вот появляется муза, «во спасение души» лирического героя:

      Как мимолетное виденье,

      Опять явилась муза мне,

      И лестницу мне опустила,

      И вывела на белый свет,

      И леность сердца мне  простила,

      Пусть хоть теперь, на склоне лет.

      В третьем произведении цикла, видим  «прямое» обращение героя к Пушкину:

      Разобрал  головоломку – 

      Не  могу её сложить.

      Подскажи  хоть ты потомку,

      Как на свете надо жить…

      Основным  является образ болота, как яма, поглотить  героя. Потеря ориентации во времени  намечена образом «чужого поколения», «хмель» которого «и тревожит, и  влечет».

      Я кричу, а он не слышит…

      Я не стою ни полслова

      Из  его черновика,

      Что ни слово – для  другого,

      Через годы и века.

      Эти строки свидетельствуют о том, что  остро переживаемая отторженность  лирического героя Тарковского от героя Пушкина воспринимается поэтом XX века как отторженность от цельного в своем единстве времени и пространства вечного мира высшего бытия.

      Собеседники героя – это Бог и Пушкин:

      Боже  правый, неужели

      Вслед за ним пройду и  я

      В жизнь из жизни  мимо цели,

      Мимо  смысла бытия?

      В четвертом стихотворении представлено своеобразное решение ситуации. Но если во втором и третьем стихотворениях представлено по одной ситуации, то в последнем тексте содержится своеобразная их энциклопедия (на него клеветали, его  предавали, обворовывали и тому подобное). Сопоставимо и психологическое состояние лирического героя. Если в двух предыдущих текстах герой испытывает отчаяние и даже отрешается от жизни, то в четвертом стихотворении у него уже нет ни гнева, ни ожесточения:

      Мой целковый кассирше нужней…

      Клевета расстилала мне сети,

      Голубевшие, как бирюза…

      При завершении анализа цикла Арсения  Тарковского «Пушкинские эпиграфы», намечается лирический сюжет, являющийся отражением архетипического сюжета о движении от временного, бренного к высшей истине – к Богу. В общих чертах он таков: жизненная катастрофа (первый текст) завершается выходом из темного мира на землю (второй текст), что, в свою очередь, вызывает размышления о пути и цели движения (третий текст) и приводит к признанию высшей ценностью земной жизни свободную от сиюминутных интересов речь (четвертый текст).

      Таким образом, осмысление Тарковским жизни  в «первообразах» (земля-небо, хлеб, сад, кража, ревность), с одной стороны, способствует возможной в лирике предельной конкретизации переживаний лирического героя, а с другой стороны, приводит к усилению притчевости текста и его философичности, что в целом и является характернейшей чертой идиостиля поэта.