Чешское восприятие русской литературы в контексте XX века

Выполнила:

Тюхтяева Татьяна (4 курс, 2 группа)

Чешское отношение к русской  литературе, включающее в себя художественные переводы, читательский интерес, литературную критику и вообще рецепцию со стороны  всей культурной среды, прошло в течение XX века через несколько этапов. Они  всегда отражали актуальное состояние  культурных связей чешского и русского народов и, конечно, актуальную культурно-политическую обстановку, представляющую собой основу и рамку формирующегося русско-чешского межкультурного диалога. На практике они отличались меняющимся интересом к разным жанровым, тематическим, стилистическим, семантическим и художественным ценностям русской литературы и меняющимся количеством названий отдельных издаваемых артефактов последней.

Именно поэтому нельзя сказать, что повторяющиеся массовые издания определенной книги всегда соответствовали ее художественному  значению и ценностному вкладу в межкультурный диалог. Следует выделить минимально четыре основных периода, представляющих собой четыре исходные платформы чешской рецепции и интерпретации русской литературы в течение XX века.

В начале столетия чешское  отношение к русской литературе и культуре исходило из предыдущих традиций русофильства и уже существующей большой популярности русской классической литературы XIX века. Она была основана не только на многочисленных чешских изданиях произведений всех корифеев русской классики (начиная с А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя, через И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого к А. П. Чехову, однако известными были и такие писатели, как И. А. Гончаров, А. Н. Островский, В. М. Гаршин, В. Г. Короленко, Н. С. Лесков и др.), а также на театральных постановках, рецензиях и критических откликах.

Можно привести в пример известный роман в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Он был еще в течение XIX века два раза переведен на чешский язык (в 1860-м и в 1892 году), последний перевод этого произведения, появившийся в 1999 году, представляет собой, таким образом, уже седьмую чешскую переводческую интерпретацию данного произведения.

«Русская библиотека» («Ruska knihovna»), создателем которой был известный пражский издатель Ян Отто (1841-1916), на долгое время определила положительное чешское отношение к русской литературе и одновременно способствовала продолжению этой традиции в первой четверти XX века.

Для межвоенного периода (т.е. 20-30-х годов) стали, кроме того, типичными некоторые факторы, о влиянии которых на чешское восприятие русской художественной литературы нельзя забывать.

С одной стороны, необходимо учесть присутствие относительно многочисленной русской эмиграции после 1917 года, которая постепенно становилась  интегральной составной частью мультикультурного общества тогдашней Чехословакии (чехи, словаки, немцы, поляки, венгры, евреи, русины). Имеется в виду прежде всего наличие русских средних школ и вузов, русских издательств, книг и журналов вместе с личным присутствием многих выдающихся представителей русской культуры (Р. Якобсон, Л. В. Копецкий, М. Слоним, А. Бем, Е. Н. Чириков, М. Цветаева, В. Немирович-Данченко, А. Т. Аверченко, В. Лебедев, П. Богатырев, П. Савицкий, Н. Лосский, А. Флоровский и др.). Довоенная Чехословакия стала для этих людей временным или пожизненным убежищем, однако этот факт положительно отразился и в мультикультурном характере чешского общества, так как русский элемент в нем обогащал наднациональные подходы и межкультурные контакты. (К сожалению, эти традиции были после войны окружены «заговором молчания» и деформированы политическими интерпретационными подходами, что обеднило и ограничило русский вклад в многоязычную культуру чешского общества.)

С другой стороны, нельзя умолчать о сильном чешском интересе к  развитию новой русской послереволюционной литературы и культуры. Он был, конечно, вызван вышеупомянутой традицией, а также «левой» ориентацией значительной части европейской интеллигенции в атмосфере после первой мировой войны. Качественные изменения в рецепции и встречных отношениях стали сказываться лишь в 30-е годы, в связи с дошедшими до нас известиями о репрессиях сталинского режима.

Вообще можно сказать, что в течение межвоенного двадцатилетия на чешский язык было переведено большое количество произведений новой русской литературы (к примеру, А. Ахматова, И. Бабель, А. Блок, М. А. Булгаков, И. Бунин, М. Горький (произведения Горького были в чешской культуре известны уже с самого начала века; в межвоенный период М. Горький принадлежал вместе с И. Эренбургом к самым переводимым русским писателям в чешской среде.), С. Есенин, Е. Замятин, В. В. Маяковский, Д. С. Мережковский, Б. Пастернак, Б. Пильняк, А. М. Ремизов, А. Н. Толстой, М. Шолохов, И. Эренбург и др.). Нередко чешские переводы появлялись в течение короткого времени после русского издания данного произведения.

Так, быстро появились, например, чешские переводы «Конармии» И. Бабеля (1928), «Анны Снегиной» С. Есенина (1927), романа «Мы» Е. Замятина (1927) и многие другие. Интерес к русской проблематике охватывал все слои тогдашней чешской культуры.

Своеобразная обстановка возникла после 1945 года. Повышенный интерес  ко всему русскому был, разумеется, априорно вызван атмосферой конца войны  и решающим участием русских (советских) солдат в освобождении тогдашней  Чехословакии. Популярность русской  литературы поднялась в намеченной ситуации до такой степени, что часть  общества после 1948 года в первые моменты  даже не замечала коренных изменений в иерархии ценностей, определяющей с идеологической и политической точек зрения норму чешской рецепции и интерпретации.

К сложнейшим результатам  данного периода следует отнести строгое ограничение стилистического и, прежде всего, семантического богатства русской литературы, вызванное тенденциями к идейной и политической нивелировке. Это способствовало постепенному зарождению определенного недоверия ко всему русскому: немалая часть переводов русских книг, издаваемых массовым тиражом под знаком «классовой чистоты искусства социалистического реализма» и распределяемых при помощи политической поддержки, лежала часто невостребованной читателями на полках публичных библиотек.

Приведенный процесс особенно усилился после известных событий 1968 года. В 1979 году появился (лишь маленьким тиражом!) новый отличный перевод известного романа «Жизнь Арсеньева» И. Бунина (причем первый перевод был в Праге издан уже в 1935 году); в магазинах люди шептались по секрету, что эту книгу продавец не заказывал, так как речь ведь идет о каком-то русском писателе. О Нобелевской премии и стилистическом мастерстве автора никто, конечно, ничего не знал.

Понятно, что подобный подход оказался вредным и деформирующим  не только для образа и положения  русской литературы в чешском  общественном контексте, но также для  самой чешской культуры, так как  он вызывал всеобщее обеднение культурного  уровня и способности выделять настоящие  ценности мирового искусства.

Однако было бы ошибочным  воспринимать данный период русско-чешского культурного диалога односторонне негативно. Лучшие чешские русисты  постепенно возвращались к принципам  восприятия русской литературы в  традициях довоенного периода и  хорошо ориентировались в создавшейся  сложной культурной обстановке. Конечно, существовал ряд «конъюнктурных» переводов, однако нередко они возникали не только под влиянием политического режима, но и как своего рода ширма для высококачественных переводов произведений действительно обогащающих чешскую культуру. Щедро переиздавалась русская классика, относительно быстро появлялись переводы произведений, отражавших новые нравственные, психологические и гуманные веяния, нарастающие в русской (и даже нерусской, т. е. вообще советской) литературе - особенно начиная с 60-х годов.

Иногда некоторым русистам почти как «контрабандистам» удавалось раскрывать занавес над некоторыми темами, которые, с одной стороны, официально не считались запрещенными, однако, с другой стороны, были окутаны таинственным молчанием. Наглядным примером является антология русского символизма «Zlato v azuru» (Прага, 1977), тщательно подготовленная и дополненная квалифицированными комментариями И. Гонзика. Подобную роль сыграли, например, компетентные послесловия И. Гонзика, В. Сватоня, В. Новотного, Л. Задражила, М. Еглички, Э. Фринты, Р. Паролека и других русистов.

Важнейшие творческие завоевания этого периода положительно сказались  в последнем десятилетии.

Это время было не только периодом «великого распада», но и временем перелома и поисков подлинных и естественных контактов. (Между прочим, они нужны не только для того, чтобы найти ориентиры в обстановке релятивно меняющейся иерархии традиционных ценностей и временного отклонения от всего русского. Они нужны также для естественного и объективного возобновления диалога русской и чешской культур, основанного на более глубоком взаимопознании с учетом национального своеобразия.) Опыт девяностых годов показал, что контакты чешской культуры с русской являются естественной потребностью, вытекающей из открытого общения каждой «зрелой» национальной культуры с лучшими культурами всего человечества. Дело в том, что в многообразном мировом спектре русской культуре принадлежит незаменимая часть, которую нельзя игнорировать.

Подытоживая восприятие русской  литературы в течение последнего периода, мы можем сказать, что именно подобные «здоровые» тенденции отразились на стратегии отбора книг для перевода, на политике отдельных издательств в интересах читательской публики и вообще на чешском восприятии. Многие качественные изменения следует, конечно, рассматривать с учетом меняющейся в целом обстановки распространения и восприятия информации, нарастающей компьютеризации и определенного падения интереса к чтению как форме проведения свободного времени.

Хотя в чешском обществе появилось заметное отклонение «от всего русского», представляющее собой стихийную реакцию на возникшую возможность свободного мышления и поведения и отражающее стремление отделиться от предыдущего историко-политического этапа, ожидания некоторых скептиков, что русские артефакты теперь на долгое время исчезнут из чешской культурной среды, не оправдались.

Конечно, некоторое время  закономерно господствовала атмосфера  активного неприятия, переплетающаяся со стремлением быстро «заполнять белые пятна», ориентируясь на русскую литературу внешней и внутренней эмиграции. В связи с этим появились, например, издания переводов произведений писателей, о которых раньше почти не говорили - таких, как Е. Замятин, В. Набоков, А. Солженицын, И. Бродский, или таких, которые раньше представлялись чешскому читателю в неполном виде (это касается, прежде всего, А. Ахматовой, М. Цветаевой, О. Мандельштама, Б. Пастернака или М. Булгакова). Появившиеся переводы были в относительно короткое время полностью распроданы. И речь притом идет не только о случайных явлениях, но даже о широких и тщательно подготовленных публикациях, приносящих богатый материал и подчеркивающих контекстовые взаимосвязи творчества данных писателей с развитием русской, чешской и мировой культур.

В качестве примера можно  привести первоклассную антологию, посвященную А. Ахматовой, "Vestalka pameti" в переводе Г. Врбовой (книга содержит также замалчивавшуюся до 1989 года поэму "Реквием"), или несколько изданий произведений М. Булгакова в переводах А. Моравковой и Л. Душковой с квалифицированными статьями Л. Задражила и М. Гралы. В случае М. Цветаевой эти «новые чешские возвращения», корректирующие предыдущее замалчивание некоторых важных фактов биографии и творчества великой поэтессы, получили наиболее яркое выражение в репрезентативном сборнике «Lichy strevic», в котором представлены работы ведущих чешских переводчиков поэзии Цветаевой (Г. Врбова, Я. Забрана, Я. Штроблова, И. Гонзик) и сведущая статья несомненно лучшего чешского знатока русской поэзии XX века 3. Матхаузера.

Следует подчеркнуть, что  намеченная обстановка в результате способствовала формированию объективного общего чешского взгляда на русскую  литературу, на ее жанровое, стилистическое и семантическое богатство.

Снова утверждались настоящие  ценности русского художественного  слова, его влияние и естественные взаимосвязи не только с чешским, но также мировым культурным контекстом.

В чешской издательской политике девяностых годов, конечно, не отсутствовали  и некоторые произведения русского «постмодернизма». Например, известный роман В. Ерофеева «Русская красавица» в переводе М. Дворжака. В контексте восприятия русской литературы и чешских подходов к последней накануне третьего тысячелетия очень ценным стало появление некоторых новых (или переизданий старых) переводов произведений авторов, которых мы можем отнести к «золотому фонду» русской культуры. Они доказывают не только устойчивость чешского восприятия настоящих ценностей, но также высокую актуальность художественного и общечеловеческого значения данных произведений в атмосфере исторического баланса на переломе столетий. Свою роль притом играет своеобразная интерпретация основных произведений мировой культуры, раскрывающая для каждого нового поколения в старых художественных артефактах (в связи с устареванием семантического подтекста переводимого произведения в диалоге с актуальным временным и культурным контекстом) новые семантические и стилистические подтекстовые богатства. Наглядным примером могут служить по крайней мере три переводческо-издательские инициативы.

В начале 90-х годов появились  новые переводы кульминационного произведения С. Есенина, поэмы «Анна Снегина», и «минипоэмы» «Черный человек». Несомненно, амбивалентный подтекст обеих есенинских поэм вызывал в прошлом их политически упрощенную и деформированную интерпретацию. Новый чешский перевод открыл, однако, сверхвременную связь есенинской художественной исповеди со сложной и трагической историей России и всего человечества в причудливом XX веке и помог, таким образом, чешскому реципиенту понять все художественные, этические и онтологические коннотации данного произведения, включая наднациональное значение последнего.