Чудесное и волшебное в романе «Сто лет одиночества», как отражение мистического реализма творчества Габриэля Гарсиа Маркеса

Есть в романе и Габо — это карточные гадания и предсказания судьбы. Эти пророчества поэтичны, загадочны и неизменно добры, но реальная жизненная судьба, которой ведает писатель Гарсиа Маркес, складывается им наперекор. Так, Аурелиано Хосе, которому карты наобещали долгую жизнь, семейное счастье, шестерых детишек, взамен этого получил пулю в грудь. «Эта пуля, очевидно, плохо разбиралась в предсказаниях карт», — грустно иронизирует писатель над телом очередной жертвы гражданской войны.

Гуманизм Гарсиа Маркеса активен, писатель твердо знает: наихудшее, что может случиться с человеком, — это потеря мужества, воли, забвение прошлого, смирение перед злом.

Образ смерти и призраки активно действуют в романе Маркеса. Но смерть здесь не карнавальная, гротескная маска с ее обязательными атрибутами: черепом, скелетом, косой — это простая женщина в синем платье. Она приказывает Амаранте шить себе саван, но если ты не глуп, то можешь обмануть и смерть: скажем, затянуть шитье на долгие годы. Призраки здесь также одомашнены. Они олицетворяют то угрызения совести у Пруденсио Агиляр, то родовую память у Хосе Арнадио. Мертвые появляются в романе как живые. Один из таких «живых мертвецов» — Пруденсио Агиляр, которого убил Хосе Аркадио Буэндиа. Они не призраки, а существа, с которыми можно поговорить и которые спокойно бродят по домам днем и ночью. Супруги обнаруживают Пруденсио даже в собственной комнате и вынуждены уйти из деревни. Аурелиано обладает редкой «алхимической» интуицией. Его не удивляет то, что мертвые живут вместе с живыми и даже реинкарнируются, как Мелькиадес. Когда персонажи бредят, в царстве подсознания они осуждают волшебные эффекты окружающего мира. Реальность в романе «Сто лет одиночества» не менее волшебна и загадочна. Аурелиано Печальный раскрывает, что привидение, обитавшее в «ничьем» доме — это всеми забытая Ребека. Вечный жид появляется в форме монстра; пергаменты оказываются магическими.

Буэндиа не выпускают из-под своей ненасильственной власти даже мертвых, и дом наполнен бесчисленными призраками, создающими впечатление, что в семье никто не умирает. В отличие от Ребекки, Пьетро Креспи, Геринельдо Маркеса, Фернанды, Санты Софии де ла Пьедад, Петры Котес, Маурицио Бабилоньи и прочих жертв, которые забрели в белый дом, пропитанный чумой одиночества, и заразились одиночеством насмерть, Мелькиадес поначалу кажется единственным существом, чья судьба не подчиняется ходу жизни рода Буэндиа, но, напротив, подталкивает его, как шарик на глади стола, меняя направление событий. И желающий определить роль Мелькиадеса невольно поддается соблазну сказать, что Мелькиадес есть Обстоятельства.

Однако эта красивая ассоциация оказывается несостоятельной, если проследить за приходами и уходами Мелькиадеса и его поведением на протяжении ста лет существования Макондо. В первый раз Мелькиадес появляется в жизни рода Буэндиа сорокалетним мужчиной. Он приходит во время ярмарки, поражает Хосе Аркадио Буэндиа своей великой мудростью и заражает основателя Макондо «магнитной лихорадкой». Когда же Хосе Аркадио Буэндиа приводит двух своих сыновей познакомиться с ученым цыганом во время следующего визита его племени в Макондо, выясняется, что Мелькиадес мертв. Это — его первая смерть, и Хосе Аркадио Буэндиа оплакивает цыгана, как родного брата, — но к этому моменту Аурелиано Буэндиа уже помогает ему в лаборатории, захлестнутый лихорадкой алхимических опытов так же сильно, как его отец.

Второй раз Мелькиадес приходит в мир живых, вызванный из царства мертвых тоской. Это происходит, когда Макондо погружен в эпидемию амнезии, вызванной бесконечной бессонницей. К этому моменту люди уже не помнят и не узнают друг друга, каждый отрезан от других и живет в своем собственном призрачном мире. В этот раз Мелькиадес оказывается дряхлым, разваливающимся стариком, его голос слаб, руки дрожат — однако он возвращает деревне память. Он окончательно поселяется в доме Буэндиа и начинает составлять свои загадочные манускрипты - манускрипты, которые впоследствии окажутся провиденной заранее печальной историей рода Буэндиа. В этот период все Буэндиа поглощены переживаниями: Аурелиано Буэндиа женится на маленькой Ремедиос, Амаранта и Ребекка борются за обладание сердцем Петро Креспи, Урсула охвачена строительной лихорадкой, — и Мелькиадес сходится с затворником Аркадио. Их дружба длится до тех пор, пока в жизни Аркадио не появляется Пилар Тернера. Тогда Мелькиадес умирает во второй раз.

В третий раз Мелькиадес появляется в доме Буэндиа, когда Аурелиано Бабилонья — Аурелиано Последний, освобожденный от насильственного затворничества, выбирает для себя затворничество добровольное. Юноша немедленно узнает Мелькиадеса, ни разу не виденного им ранее, — той «наследственной памятью», которая до этого послужила Аркадио Буэндиа. Именно тогда Мелькиадес начинает вместе с Аурелиано расшифровывать пергаменты, тайну которых он отказывался открыть предыдущим поколениям Буэндиа. Но по мере того, как любовь захватывает Аурелиано и Амаранту-Урсулу, Мелькиадес начинает таять и, наконец, исчезает — в третий и последний раз.

И когда после гибели Амаранты-Урсулы Аурелиано возвращается к пергаментам Мелькиадеса, оказывается, что он способен читать их с листа, — и читает, пока в Макондо поднимается ветер. Этот ветер сметет Макондо с лица земли — вместе с Аурелиано, последним представителем рода Буэндиа. Пергаменты Мелькиадеса рассказывают Аурелиано историю рода Буэндиа — и эта история заканчивается, как только Аурелиано прочитывает последний лист…

Судя по всему, Мелькиадес есть Одиночество. Он приходит к тем, кто не может заполнить свою жизнь повседневной суетой, — и уходит от них, когда суете удается проникнуть в их души. Эти люди приходят жить в «комнату Мелькиадеса», ведомые инстинктом, похожим на тот, который ведет животное к воде. Эта комната никогда не меняется, в ней всегда чистота, и всегда март, и всегда понедельник, — ибо все одиночества одинаковы. Пергаменты Мелькиадеса, расшифровкой которых начинает заниматься каждый Буэндиа, едва познает одиночество, — это тот внутренний мир, который открывается только людям, наконец переставшим искать любви в мире внешнем. Впрочем, для такой задачи ста лет запросто может не хватить.

Куда более многозначным, чем это обычно считается, является последний аккорд «Ста лет одиночества» — притча о муравьях, которые пожирают последнего отпрыска рода Буэндиа. Вспомним, что Хосе Аркадио, основателю Макондо, привиделся будущий изумительный город с «зеркальными стенами». В конечном счете эта утопия восходит к Апокалипсису, согласно которому на месте павшего Иерусалима воздвигнется новый град: «город был чистое золото, подобен чистому стеклу» (От. 21,18) Мы вправе рассматривать ее как антиутопию Гарта Маркеса о грядущем муравейнике (хотя и без обычной в таких случаях однозначной политической направленности). Длинная вереница утопий цепко удержала в памяти мотив “прозрачного стекла”, который затем обернется и хрустальным зданием-дворцом у Фурье, и чудесным хрустальным дворцом в Четвертом сне Веры Павловны, героини романа Чернышевского “Что делать?”. Утопии преодолеваются антиутопиями, поэтому если в утопиях грядущий муравейник навсегда счастливых людей обосновывается в городах с “зеркальными стенами”, то у Гарсиа Маркеса муравьи пресекают жизнь города, населенного людьми, более чем далекими от совершенства. В сущности, муравьи здесь — это аналог тех же людей из социалистических утопий, лишенных страстей, чудачеств, увлечений и заблуждений. Поэтому-то им и суждено сменить род Буэндиа на земле. Кстати говоря, именно поэтому и не поддается однозначному толкованию как финал романа, так и весь его замысел. Величие чудачеств, или предостережение от чрезмерностей? Однозначно лишь само предостережение, заложенное в книгу. Но герои, с которыми мы расстаемся («С той же безумной отвагой, с которой Хосе Аркадио Буэндиа пересек горный хребет, чтобы основать Макондо, с той же слепой гордыней, с которой полковник Аурелиано Буэндиа вел свои бесполезные войны, с тем же безрассудным упорством, с которым Урсула боролась за жизнь своего рода, искал Аурелиано Второй Фернанду, ни на минуту не падая духом»), несмотря на всю их ущербность и неспособность к любви, — не предпочтительнее ли они лишенных страстей, обреченных на счастье и побеждающих муравьев?

Предостережение от страстей, чрезмерностей, утопии, иллюзий, и в то же время восхищение человеческой способностью к ним, рассказ о них с улыбкой и любовью. Вряд ли случайна эта, казалось бы, нелогичность человеческой и писательской позиции. Буйство страстей сродни чувству красок, запахов, чрезмерностей латиноамериканской природы, окружавшей Гарсиа Маркеса с детства. Поэтому особенно знаменательны знаки неотторжимости его героев от природной стихии. Всевластие запахов властно подчиняет нас себе в «Ста годах одиночества». Звериный запах Пилар Тернеры — запах жизни — явно полярен таинственному аромату Ремедиос Прекрасной, от которой исходило «не дыхание любви, а губительное веяние смерти». Нерасторжимое единство стихии природы и человеческих страстей — камертон всего творчества Маркеса.

 Одна из ключевых тем в романе «Сто лет одиночества»: противостояние природы, стихии, с одной стороны, и цивилизации, культуры — с другой. И конечная победа первой из-за вырождения второй: природа постепенно отвоевывает у человека, беспомощного в мире ложной и лживой цивилизации, его дом и само его право на место на земле: «Они убирали только свои спальни, все остальные помещения постепенно обволакивала паутина, она оплетала розовые кусты, облепляла стены, толстым слоем покрывала стропила». Природа, не облагороженная культурой, — разрушительна, культура, не погруженная в природу, не вскормленная ею, — бессильна. Между тем у писателя все время угадывается — и только угадывается — закон, по которому культура может сомкнуться со стихией, а не поглощаться ею. И закон этот, видимо, состоит в том, что противоборство должно разрешиться лишь союзом, возможность которого, по Гарсиа Маркесу, можно лишь представить, но не увидеть, не осуществить.

На последних страницах «Ста лет одиночества» сквозь призму семейных воспоминаний последних отпрысков семьи Буэндиа подводится своеобразный итог рода: «Они слышали, как Урсула ведет битву с законами творения, чтобы сохранить свой род, как Хосе Аркадио Буэндиа ищет бесплодную истину великих открытий, как Фернанда читает молитвы, как разочарования, войны и золотые рыбки доводят полковника Аурелиано Буэндиа до скотского состояния, как Аурелиано Второй погибает от одиночества в разгар веселых пирушек, и поняли, что главная неодолимая страсть человека одерживает верх над смертью, и снова почувствовали себя счастливыми, уверившись, что они будут продолжать любить друг друга и тогда, когда станут призраками, еще долго после того, как иные виды будущих живых существ отвоюют у насекомых тот жалкий рай, которые скоро насекомые отвоюют у людей».

Заключение

Является ли роман «Сто лет одиночества» мрачной притчей о человечестве? Конечно же нет, несмотря на апокалипсические ноты финала, на мифологический размах обобщений, на всю серьезность разговора о смысле человеческой жизни, несмотря на то, что роман, без сомнения, прозвучал как предостережение. И трагизму, и серьезности разговора, и предостережению, и апокалипсическим нотам в романе Гарсиа Маркеса неизменно сопутствует смех. В одном из интервью Гарсиа Маркес сказал: «Когда-нибудь мы возьмемся за разбор «Ста лет одиночества», повести «Полковнику никто не пишет», «Осени патриарха» и тогда увидим, сколько шуток, забав, веселья, радости работы заложено в этих книгах, потому что нельзя создать ничего великого ни в литературе, ни в чем-либо вообще, если не испытывать счастья, создавая это, или по крайней мере не считать это средством достижения счастья». Поэтому с таким же успехом можно сказать, что смеху, шуткам, игре, розыгрышам в творчестве Гарсиа Маркеса сопутствует серьезность разговора о вечных, неразрешимых вопросах, о человеческом предназначении. Нелишне вспомнить, что Достоевский считал самой грустной книгой, созданной гением человека, «Дон Кихота», одну из самых веселых книг мировой литературы, кстати говоря, бесконечно любимой Гарсиа Маркесом. Именно об одной из самых веселых книг в мировой литературе сказаны эти замечательные слова: «Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения. Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: «Что вы, поняли ли вы вашу жизнь на земле и что об ней заключили?» — человек мог бы молча подать «Дон Кихота»: “Вот мое заключение о жизни и — можете ли вы за него осудить меня?”» (*9).

Более того, разговору об исчезновении с лица земли рода Буэндиа, «ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто одиночества, не суждено появиться на земле дважды», смех сопутствует еще и потому, что, вопреки исчезновению, смех издавна способствует переходу из смерти в жизнь. «Мы видели, — утверждал В. Я. Пропп, — что смех сопровождает переход из смерти в жизнь. Мы видели, что смех создает жизнь, он сопутствует рождению и создает его. А если это так, то смех при убивании превращает смерть в новое рождение, уничтожает убийство. Тем самым этот смех есть акт благочестия, прекращающий смерть в новое рождение»(*10).

Гарсия Маркес показывает в романе «Сто лет одиночества», что чудесное может существовать наряду с обыденным, и с помощью образного и ясного языка превращает невероятное в правдивое и поэтичное.