Карамзин как литератор

Содержание

Введение	3
Глава 1. Биография	4-7
Глава 2. Карамзин как литератор	8-13
2.1. Издательская деятельность	10-12
Глава 3. Карамзин как историк	14-17
Глава 4. Заслуги Карамзина, исторического исследователя и исторического писателя	18
Глава 5. Труды	19-20
Глава 6. Память	21
Заключение	22
Список литературы	23
Приложение	24

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение

«Искал я к истине пути, Хотел узнать всему причину…»

(Н. М. Карамзин)

        Биографии даже самых знаменитых людей до начала 19 века страдают как нехваткой информации, так и простыми неточностями. Недаром П. А. Вяземский после смерти Карамзина умоляет его друга И. И. Дмитриева, чтобы тот как можно больше вспомнил: «Если этого не сделать, то жизнь Карамзина пропадет без следов».

        Цель моей работы: узнать о великой личности, Карамзине Николае Михайловиче. Услышав, много по истории, что этот человек знаменит не только как историк, но и как литератор, писатель, у меня возник интерес узнать о нем подробнее.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 1. Биография

 

«…чего стоит у нас человеку, родившемуся

 с великими способностями, сотворить

 себя хорошим писателем» Чаадаев

 

Характерно, что сам величайший российский историк до старости лет не знал точно года своего рождения. Благодаря архивам, он убедился, что его биография начинается не в 1765, как он полагал, а 1 декабря 1766 года, в Симбирской провинции (ныне Оренбургской области), деревне Карамзинки.

Карамзины ведут свой род от дворянина при Иване Грозном Семена Карамзина, чьи трое сыновей начали владеть землями на Волге. Отец Николая Михайловича – отставной капитан Михаил Егорович, после ранней смерти матери будущего писателя женился на тетке Ивана Ивановича Дмитриева, и две будущие знаменитости подружились. В Симбирске Карамзин был типичным барчуком внешне: «в шелковом перувьяновом камзольчике... с русской нянюшкой», - и романтиком в душе: «читал без разбора, пленялся славой воина, мечтал быть завоевателем чернобровой, пылкой черкешенки». С 14 до 15 лет учился в Москве в частном пансионе профессора Шадена, параллельно посещая лекции в Московском университете. Друг детства Дмитриев был свидетелем литературного дебюта Карамзина: «Разговор австрийской Марии-Терезии с нашей императрицей Елисаветой, переложенный им с немецкого языка. Я советовал ему показать книгопродавцу Миллеру, который покупал и печатал переводы, платя за них книгами из своей книжной лавки... С торжественным видом Карамзин вбежал ко мне, держа в обеих руках по два томика Фильдингова «Томаса-Ионесса». Это было первое вознаграждение за словесные труды его».

С раннего возраста Карамзин проявил себя человеком глубоко любознательным. Помимо основной программы, он с интересом изучал языки: французский, немецкий, церковнославянский, а в более зрелые годы еще и латинский, греческий, итальянский, польский; интересовался литературой, увлекался Шекспиром.

Несмотря на то, что, по описанию Дмитриева, «это был уже... благочестивый ученик мудрости, с пламенным рвением к усовершенствованию в себе человека!» - Карамзин оставался энергичным веселым юношей, и к друзьям доходили слухи, будто он «прыгает серною с кирасирскими офицерами» (позже Карамзин стал одним из старшин московского танцкласса). Оплата за литературный труд была грошовой, и «в молодости... прибегал он, как к пособию, к карточной коммерческой игре». Иван Петрович Тургенев, директор Московского университета, заметил талантливого юношу и «отговорил от рассеянной светской жизни и карт».

По выходе в отставку поручиком Петербургского Преображенского полка (1781-1783 гг) в 17 лет Карамзин, по собственному свидетельству, мечтал отправиться в действующую армию, но у него не нашлось денег для взятки. Жизнь пошла в другом направлении. В 1783 году Карамзин издал свой первый печатный труд – перевод идиллии С. Геснера «Деревянная нога». Очень скоро он уже переводит Шекспира, Камоэнса, печатает собственные стихи, каждую неделю «выдает печатный лист» в «Детское чтение для сердца и разума». Буквально за год Карамзин становится литератором, переводчиком, членом литературно-философского Дружеского общества – одного из ответвлений масонской ложи под руководством Николая Ивановича Новикова, переписывается с европейски известным швейцарским мыслителем Лафатером. Первым опубликованным произведением собственного сочинения стала повесть «Евгений и Юлия» 1789 года.

С мая 1789 года по июль 1790 года Карамзин путешествовал по Европе: Рига - Кенигсберг - Берлин - Дрезден - Веймар - Швейцария - Париж - Лондон - Петербург. На время путешествия он «лишал себя ужина и на эти деньги накупил множество книг». В Петербурге он знакомится с Державиным, который обещает литературную поддержку. Новые страны дали пищу для анализа и оказали сильное влияние на творчество писателя.

Путешествие легло в основу труда «Письма русского путешественника», первую часть которых Карамзин опубликовал в изданном им по возвращении в Россию «Московском журнале». В отличие от типичных произведений стандартного тогда жанра путевых заметок, Карамзин создал сложный литературный текст, описывающий реальное путешествие с помощью художественных средств. «Письма» публиковались на протяжении ряда номеров. Проникнутые глубоким преклонением перед западной культурой, они, вместе с тем, убеждают читателей в единости  мировой цивилизации: Карамзин одним из первых заявил, что Россия идет той же дорогой просвещения, что и другие народы Европы.

Господствовавшее тогда на Западе сентиментальное направление в литературе получило отражение в повестях «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь», помещенных в том же журнале. В целом «Московский Журнал», заполнявшийся произведениями своего издателя, а также Державина, Дмитриева и других писателей, сыграл большую роль в развитии литературных вкусов русского образованного общества того времени, пропагандируя эстетическую программу русского сентиментализма. Вместе с тем, публиковавшееся там было столь ново и дерзко, что вызвало отрицание многими, в частности, друзьями по новиковскому кругу: «Не мог дочитать... Дерзновенный дурак... Быв еще почти ребенок, он дерзнул предложить свои сочинения публике». Карамзин покидает масонскую ложу, что не помешало ему в 1792 г опубликовать в журнале оду «К Милости» на арест Н.И.Новикова. Журнал был сразу закрыт.

В 1793-1795 Карамзин много времени проводит в деревне, где, несмотря на начавшее слабеть зрение и опасность слепоты, готовит  два сборника под названием «Аглая», изданные осенью 1793 и 1794 годов. В 1795 возвращается в Москву как журналист: ведет  раздел «Смесь» в «Московских ведомостях», публикует статьи о русской литературе и истории за границей в журнале «Spectateur du Nord». Логически это привело к основанию в 1798 второго собственного журнала «Пантеон иностранной словесности», регулярно поставлявшего русскому читателю образцы самой разнообразной переводной литературы. Не забывается и родная литература: в 1796 году Карамзин издает сборник стихотворений русских поэтов под названием «Аониды», а в 1801, совместно с родственником П.П.Бекетовым – иллюстрированную периодическую серию «Пантеон российских авторов, или собрание их портретов с замечаниями».

В это же время Павел, чья эпоха была, по мнению Карамзина, очень холодной (писатель даже вынашивал идеи пуститься в кругосветное путешествие, в Чили, Перу, лишь бы не быть дома) гибнет, на престоле Александр I, режим смягчен, просвещение амнистировано, Карамзин пишет «Оду на восшествие...»: «Весна у нас, с тобою мы...»

Постепенный рост журналистского и издательского мастерства привел к созданию в 1802 году журнала «Вестник Европы», ставшего первым образцом русского «толстого журнала». Здесь впервые печатается историческая повесть Карамзина «Марфа Посадница, или Покорение Новгорода». Это было первой серьезной заявкой журналиста на профессиональное описание исторических событий. К сотрудничеству Карамзин привлекает авторов, печатавшихся в его прежних журналах, а также В.А.Жуковского.

Карамзин провел реформу русского литературного языка, освободив его от славянизмов и длинных периодов латинско-немецкой конструкции, приблизил его к разговорному и оживил большим количеством новых слов и выражений, отчасти созданных им самим, отчасти перенесенных им из старинных литературных памятников, изучаемых им в качестве историка. Карамзин требовал «писать как говорят, при этом отмечая, что и русский разговорный язык, в том числе «общественно-бытовой», еще надлежит создать. Он мечтал о грамотном крестьянине, о светской даме, говорящей по-русски и читающей русские книги в противовес господствовавшим французским. Реформа коснулась и алфавита – так, Карамзин ввел в обиход букву «ё», по аналогии с умлаутом немецкого алфавита.

Последние 10 лет жизни Карамзин проводит в Петербурге и становится просвещенным советником императора Александра I, хотя тот относится к нему сдержанно со времени подачи «Записки о древней и новой Руси» (1811), в которой Карамзин подвергает критике правление Александра. Несмотря на эту критику, «увлечение свободолюбивой проповедью Руссо соединялось у Карамзина с довольно откровенным крепостничеством» и реакционерством: «В тревогу 14-го декабря я был во дворце с дочерьми; выходил на Исаакиевскую площадь. Какие лица я видел! И мы, русские, не лучше других!»; «Первые два выстрела рассеяли безумцев с Полярной звездою, Бестужевым, Рылеевым и достойными их клевретами... Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов».

        Карамзин умер незадолго до осуждения декабристов и казни над ними, от воспаления легких 22 мая (3 июня) 1826. По совету докторов он собирался весной ехать в Южную Францию и Италию, для чего император Николай I дал ему денежные средства и предоставил в его распоряжение фрегат. Поездка была отложена из-за ухудшавшегося здоровья.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2. Карамзин как литератор

 «Влияние Карамзина  на литературу можно 

сравнить с влиянием Екатерины

 на общество: он сделал 

литературу гуманною» ( А. И. Герцен)

        Белинский говорит, что Карамзин создал русскую публику, которой до него не было, создал читателей - а так как без читателей литература немыслима, то смело можно сказать, что литература, в современном значении этого слова, началась у нас с эпохи Карамзина и началась именно благодаря его знаниям, энергии, тонкому вкусу и незаурядному таланту. Карамзин не был поэтом: он лишен творческой фантазии, вкус его односторонен; идеи, которые он проводил не отличаются глубиной и оригинальностью; великим своим значением он более всего обязан своей деятельной любви к литературе и так называемым гуманным наукам. «Влияние Карамзина на литературу можно сравнить с влиянием Екатерины на общество: он сделал литературу гуманною», — писал А. И. Герцен. Подготовка Карамзина была широка, но неправильна и лишена солидных основ; по словам Грота, он "более читал, чем учился". Серьезное его развитие начинается под влиянием Дружеского общества. Глубокое религиозное чувство, унаследованное им от матери, филантропические стремления, мечтательная гуманность, платоническая любовь к свободе, равенству и братству с одной стороны и беззаветно-смиренное подчинение властям предержащим - с другой, патриотизм и преклонение перед европейской культурой, высокое уважение к просвещению во всех его видах, но при этом нерасположение к галломании и реакция против скептически-холодного отношения к жизни и против насмешливого неверия, стремление к изучению памятников родной старины - все это или заимствовано Карамзиным от Новикова и его товарищей, или укреплено их воздействием. Пример Новикова показал Карамзину, что и вне государственной службы можно приносить пользу своему отечеству, и начертал для него программу его собственной жизни. Под влиянием А. Петрова и, вероятно, немецкого поэта Ленца, сложились литературные вкусы Карамзина, представлявшие крупный шаг вперед сравнительно со взглядами его старших современников. Исходя из воззрения Руссо на прелести "природного состояния" и на права сердца, Карамзин, вслед за Гердером, от поэзии прежде всего требует искренности, оригинальности и живости. Гомер, Оссиан, Шекспир являются в его глазах величайшими поэтами; так называемая ново-классическая поэзия кажется ему холодной и не трогает его души; Вольтер в его глазах - только "знаменитый софист"; простодушные народные песни возбуждают его симпатию. В "Детском чтении" Карамзин следует принципам той гуманной педагогики, которую ввел в обиход "Эмиль" Руссо, и которая вполне совпадала со взглядами основателей Дружеского общества. В это время постепенно вырабатывается и литературный язык Карамзина, более всего способствовавший великой реформе. В предисловии к переводу Шекспировского "Юлия Цезаря" он еще пишет: "Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерять", "великие духи" (вместо гении) и т. п. Но Петров смеялся над "долгосложно-протяжнопарящими" славянскими словами, и "Детское чтение" самой целью своей заставляло Карамзина писать языком легким и разговорным и всячески избегать "славянщины" и латинско-немецкой конструкции. Тогда же, или вскоре после отъезда за границу, Карамзин начинает испытывать свои силы в стихотворстве; ему нелегко давалась рифма, и в стихах его совсем не было так называемого парения, но и здесь слог его ясен и прост; он умел находить новые для русской литературы темы и заимствовать у немцев оригинальные и красивые размеры. Его "древняя гишпанская историческая песня": "Граф Гваринос", написанная в 1789 г., - первообраз баллад Жуковского; его "Осень" в свое время поражала необыкновенной простотой и изяществом. Путешествие Карамзина за границу и явившиеся его результатом "Письма русского путешественника" - факт огромной важности в истории русского просвещения. О "Письмах" Буслаев говорит: "многочисленные читатели их нечувствительно воспитывались в идеях европейской цивилизации, как бы созревали вместе с созреванием молодого русского путешественника, учась чувствовать его благородными чувствами, мечтать его прекрасными мечтами". По исчислению Галахова, в письмах из Германии и Швейцарии известия научно-литературного характера занимают четвертую часть, а если из парижских писем исключить науку, искусство и театр, останется значительно менее половины. Карамзин говорит, что письма писаны "как случалось, дорогой, на лоскутках карандашом"; а между тем оказалось, что в них немало литературных заимствований - стало быть, они написаны хотя отчасти "в тишине кабинета". Во всяком случае значительную часть материала Карамзин действительно набирал дорогой и записывал "на лоскутках". Другое противоречие существеннее: каким образом пылкий друг свободы, ученик Руссо, готовый упасть на колени перед Фиеско, может так презрительно отзываться о парижских событиях того времени и не хочет в них видеть ничего, кроме бунта, устроенного партией "хищных волков"? Конечно, воспитанник Дружеского общества не мог относиться с симпатией к открытому восстанию, но, боязливая осторожность также играла здесь немалую роль: известно, как резко изменила Екатерина свое отношение к французской публицистике и к деятельности "Генеральных штатов" после 14 июля. Самая тщательность обработки периодов в апрельском письме 1790 г. свидетельствует, по-видимому, о том, что тирады в восхваление старого порядка во Франции писаны на показ.

2.1. Издательская деятельность

Карамзин усердно работал за границей (между прочим, выучился по-английски); его любовь к литературе укрепилась, и немедленно по возвращении на родину он делается журналистом. Его "Московский Журнал" - первый русский литературный журнал, действительно доставлявший удовольствие своим читателям. Здесь были образцы и литературной, и театральной критики, для того времени превосходные, красиво, общепонятно и в высшей степени деликатно изложенные. Вообще Карамзин сумел приспособить нашу словесность к потребностям лучших, т. е. более образованных русских людей, и притом обоего пола: до тех пор дамы не читали русских журналов. В "Московском Журнале" (как и позднее в "Вестнике Европы") Карамзин не имел сотрудников в современном значении этого слова: приятели присылали ему свои стихотворения, иногда очень ценные (в 1791 г. здесь появилось "Видение Мурзы" Державина, в 1792 г. "Модная жена" Дмитриева, знаменитая песня "Стонет сизый голубочек" его же, пьесы Хераскова, Нелединского-Мелецкого и других), но все отделы журнала он должен был наполнять сам; это оказалось возможным только потому, что он из-за границы привез целый портфель, наполненный переводами и подражаниями. В "Московском Журнале" появляются две повести Карамзина: "Бедная Лиза" и "Наталья, боярская дочь", служащие наиболее ярким выражением его сентиментализма. Особенно большой успех имела первая: стихотворцы славили автора или сочиняли элегии к праху бедной Лизы. Явились, конечно, и эпиграммы. Сентиментализм Карамзина исходил из его природных наклонностей и условий его развития, а также из его симпатии к литературной школе, возникшей в то время на Западе. В "Бедной Лизе" автор откровенно заявляет, что он "любит те предметы, которые трогают сердце и заставляют проливать слезы тяжкой скорби". В повести, кроме местности, нет ничего русского; но неясное стремление публики иметь поэзию, сближенную с жизнью, пока удовлетворялось и этим немногим. В "Бедной Лизе" нет и характеров, но много чувства, а главное - она всем тоном рассказа трогала душу и приводила читателей в то настроение, в каком им представлялся автор. Теперь "Бедная Лиза" кажется холодной и фальшивой, но по идее это первое звено той цепи, которая, через романс Пушкина: "Под вечер осенью ненастной", тянется до "Униженных и оскорбленных" Достоевского. Именно с "Бедной Лизы" русская литература принимает то филантропическое направление, о котором говорит Киреевский. Подражатели довели слезливый тон Карамзина до крайности, которой он вовсе не сочувствовал: уже в 1797 г. (в предисловии ко 2-й книге "Аонид") он советует "не говорить беспрестанно о слезах... сей способ трогать очень не надежен". "Наталья, боярская дочь" важна как первый опыт сентиментальной идеализации нашего прошлого, а в истории развития Карамзина - как первый и робкий шаг будущего автора "Истории Государства Российского". "Московский Журнал" имел успех, по тому времени весьма значительный (уже в первый год у него было 300 "субскрибентов"; впоследствии понадобилось второе его издание), но особенно широкой известности достиг Карамзин в 1794 г., когда он собрал из него все статьи свои и перепечатал в особом сборнике: "Мои безделки" (2-е изд., 1797; 3-е - 1801). С этих пор значение его, как литературного реформатора, вполне ясно: немногочисленные любители словесности признают его лучшим прозаиком, большая публика только его и читает с удовольствием. В России в то время всем мыслящим людям жилось так плохо, что, по выражению Карамзина, "великодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности" ("Записка о древней и новой России"). При Павле I Карамзин готов был покинуть литературу и искал душевного отдыха в изучении итальянского языка и в чтении памятников старины. С начала царствования Александра I-го Карамзин, оставаясь по-прежнему литератором, занял беспримерно высокое положение: он стал не только "певцом Александра" в том смысле, как Державин был "певцом Екатерины", но явился влиятельным публицистом, к голосу которого прислушивалось и правительство, и общество. Его "Вестник Европы" - такое же прекрасное для своего времени литературно-художественное издание, как "Московский Журнал", но вместе с тем и орган умеренно-либеральных взглядов. По-прежнему, однако, Карамзину приходится работать почти исключительно в одиночку; чтобы его имя не пестрило в глазах читателей, он принужден изобретать массу псевдонимов. "Вестник Европы" заслужил свое название рядом статей о европейской умственной и политической жизни и массой удачно выбранных переводов (Карамзин выписывал для редакции 12 лучших иностранных журналов). Из художественных произведений Карамзина в "Вестнике Европы" важнее других повесть-автобиография "Рыцарь нашего времени", в которой заметно отражается влияние Жан-Поля Рихтера, и знаменитая историческая повесть "Марфа Посадница". В руководящих статьях журнала Карамзин высказывает "приятные виды, надежды и желания нынешнего времени", разделявшиеся лучшей частью тогдашнего общества. Оказалось, что революция, грозившая поглотить цивилизацию и свободу, принесла им огромную пользу: теперь "государи, вместо того, чтобы осуждать рассудок на безмолвие, склоняют его на свою сторону"; они "чувствуют важность союза" с лучшими умами, уважают общественное мнение и стараются приобрести любовь народную уничтожением злоупотреблений. По отношению к России Карамзин желает образования для всех сословий, и прежде всего грамотности для народа ("учреждение сельских школ несравненно полезнее всех лицеев, будучи истинным народным учреждением, истинным основанием государственного просвещения"); он мечтает о проникновении науки в высшее общество. Вообще для Карамзина "просвещение есть палладиум благонравия", под которым он разумеет проявление в частной и общественной жизни всех лучших сторон человеческой природы и укрощение эгоистических инстинктов. Карамзин пользуется и формой повести для проведения своих идей в общество: в "Моей Исповеди" он обличает нелепое светское воспитание, которое дают аристократии, и несправедливые милости, ей оказываемые. Слабую сторону публицистической деятельности Карамзина составляет его отношение к крепостному праву; он, как говорит Н. И. Тургенев, скользит по этому вопросу (в "Письме сельского жителя" он прямо высказывается против предоставления крестьянам возможности самостоятельно вести свое хозяйство при тогдашних условиях). Отдел критики в "Вестнике Европы" почти не существует; Карамзин теперь далеко не такого высокого мнения о ней, как прежде, он считает ее роскошью для нашей, еще бедной, литературы. Вообще "Вестник Европы" не во всем совпадает с "Русским путешественником". Карамзин далеко не так, как прежде, благоговеет перед Западом и находит, что и человеку, и народу нехорошо вечно оставаться в положении ученика; он придает большое значение национальному самосознанию и отвергает мысль, что "все народное ничто перед человеческим".