Корни сатирического изображения «бедного человека» и структурная перестройка зощенковских произведений анализируемого периода

Жанровое своеобразие больших прозаических полотен Зощенко бесспорно. Если «Возвращенную молодость» еще можно было с некоторой долей условности назвать повестью, то к остальным произведениям лирико-сатирической трилогии («Голубая книга», «Перед восходом солнца», 1943) испытанные жанровые определения - «роман», «повесть», «мемуары» и т.п. - уже не подходили. Реализуя свои теоретические установки, которые сводились к синтезу документальных и художественных жанров, Зощенко создавал в 30-40-е годы крупные произведения на стыке беллетристики и публицистики.

Хотя в «Голубой книге» общие принципы совмещения сатирического и дидактического, пафоса и иронии, трогательного и смешного оставались прежними, многое по сравнению с предшествующей книгой изменилось. Так, например, прием активного авторского вмешательства в ход повествования остался, но уже не в - виде научных комментариев, а в иной форме: каждый основной раздел «Голубой книги» предваряется введением, а завершается послесловием. Переделывая свои старые новеллы для этой книги, Зощенко не только освобождает их от сказовой манеры и полублатного жаргона, но и щедро вводит элемент поучения. Ко многим рассказам дописываются вступительные или заключительные строки явно дидактического свойства.

Общая тональность «Голубой книги» тоже меняется по сравнению с «Возвращенной молодостью» в сторону дальнейшего просветления фона. Здесь автор по-прежнему выступает преимущественно сатириком и юмористом, но в книге «больше радости и надежды, чем насмешки, и меньше иронии, чем настоящей, сердечной и нежной привязанности к людям».

Сюжетной близости между этими произведениями нет. Вместе с тем «Голубая книга» не случайно названа писателем второй частью трилогии. Здесь получила дальнейшее развитие тема гуманизма, проблема подлинного и мнимого человеческого счастья. Это придает цельность разнородному историческому и современному материалу, сообщает повествованию внутреннюю грацию и единство.

В «Возвращенной молодости» впервые у Зощенко с большой силой прозвучал мотив исторической обреченности наследия старого мира, каким бы незыблемым и живучим вначале оно ни казалось. Под этим углом зрения по-новому была определена первоочередная задача сатирика: «выколачивать из людей всю дрянь, которая накопилась за тысячи лет».

Углубление социального историзма - вот завоевание автора «Голубой книги». Перед читателем проходит как бы комический парад вековых ценностей собственнического общества, показаны их нищета и убожество на фоне тех идеалов и свершений, которые демонстрирует миру социалистическая революция. Зощенко исторически обозревает далекое и относительно близкое прошлое человечества, нравственные нормы, порожденные моралью собственников. В соответствии с этим замыслом книга распадается на пять основных разделов: «Деньги», «Любовь», «Коварство», «Неудачи» и «Удивительные события».

В каждом из первых четырех разделов Зощенко проводит читателя по разным векам и странам. Так, например, в «Деньгах» сатирик рассказывает, как в Древнем Риме преторианцы торговали троном императора, как папы отпускали грехи за деньги, как окончательно проворовался светлейший князь Меншиков, позарившись на червонцы, которые петербургское купечество преподнесло на именины Петру И. Сатирик в комически сниженной манере пересказывает события мировой истории, связанные с неизменным торжеством золотого тельца, говорит о крови и грязи, за долгие годы прилипших к деньгам.

Зощенко использует материал исторического анекдота, чтобы сделать из него не только убийственную сатирическую зарисовку рыцарей наживы, но и притчу, то есть подвести современника к постижению генезиса тех пороков прошлого, которые сохранились в мещанине и обывателе наших дней.

Исторические экскурсы Зощенко имеют точный и выверенный адрес. Сатирик, поминая императоров и королей, князей и герцогов, метит в доморощенных рвачей и выжиг, о коих и ведет речь в комических новеллах.

История и современность завязаны здесь в тугой узел. События прошлого отражаются в комических новеллах сегодняшнего дня, как в серии кривых зеркал. Используя их эффект, сатирик проецирует ложное величие былого на экран новой эпохи, отчего и минувшее, и еще сохранившееся нелепое в жизни приобретают особо глупый и неприглядный вид.

В ряде откликов на «Голубую книгу» верно было отмечено принципиальное новшество этой работы писателя. «Зощенко увидел в прошлом, - писал А. Дымшиц, - не только прообразы современных мещан, но и разглядел в нем ростки нашей революции, о которых с большим лиризмом рассказал в лучшем во всех отношениях разделе «Голубой книги» - ее пятом разделе - «Удивительные события» . Пафосно-лирический пятый раздел, венчая книгу в целом, придавал ей возвышенный характер.

Героико-романтическое и просветительное начало все смелее и решительнее утверждалось в прозе Зощенко второй половины 30-х годов. Художественные принципы «Возвращенной молодости» и «Голубой книги» писатель развивает в серии новых повестей и рассказов.

Когда думаешь о главном в творчестве Зощенко, на память приходят слова его соратника по литературе. Выступая на обсуждении «Голубой книги», В. Саянов отнес Зощенко к самым демократическим писателям-языкотворцам:

«Рассказы Зощенки демократичны не только по языку, но и по действующим лицам. Не случайно, что сюжет рассказов Зощенки не удалось и не удастся взять другим писателям-юмористам. Им не хватает больших внутренних идейных позиций Зощенки. Зощенко так же демократичен в прозе, как был демократичен в поэзии Маяковский».

Принципиальное значение для характеристики вклада М. Зощенко в советскую сатирико-юмористическую литературу имеют горьковские оценки. М. Горький внимательно следил за развитием таланта художника, подсказывал темы некоторых произведений, неизменно поддерживал его поиски в новых жанрах и направлениях. Так, например, М. Горький увидел «скрытую значительность» [11] повести «Сирень цветет», энергично поддержал новаторскую книгу «Писем к писателю», кратко проанализировал «Голубую книгу», специально отметив:

«В этой работе своеобразный талант ваш обнаружен еще более уверенно и светло, чем в прежних.

Оригинальность книги, вероятно, не сразу будет оценена так высоко, как она заслуживает, но это не должно смущать вас».

Особенно высоко ценил М. Горький комичевское искусство писателя: «Данные сатирика у вас - налицо, чувство иронии очень острое, и лирика сопровождает его крайне оригинально. Такого соотношения иронии и лирики я не знаю в литературе ни у кого».

Произведения Зощенко имели большое значение не только для развития сатирико-юмористической литературы в 20-30-е годы. Его творчество стало значительным общественным явлением, моральный авторитет сатиры и ее роль в социально-нравственном воспитании благодаря Зощенко необычайно возросли.

Михаил Зощенко сумел передать своеобразие натуры человека переходного времени, необычайно ярко, то в грустно-ироническом, то в лирико-юмористическом освещения, показал, как совершается историческая ломка его характера. Прокладывая свою тропу, он показывал пример многим молодым писателям, пробующим свои силы в сложном и трудном искусстве обличения смехом.

2.1 Мир персонажей М.Зощенко и их характеристики в период зрелости творчества писателя

С 30-х годов в мире Зощенко над пафосом критики «старой» культуры преобладает пафос создания новой культуры, обладающей чертами «некультурности», отношение к которой у автора ( как и к героям его «классических» рассказов) с самого начала было двойственным: высокую ценность уже для самого Зощенко, а не только для его героев в это время приобретают и простота (в том числе пушкинская простота стиля), и материализм (совершенно искренняя вера в «условные рефлексы» как основу человеческого поведения), и непосредственность (обращение к «простому» человеку и предоставление ему права голоса, например, в повестях «Возмездие» и «История одной жизни»).

Как уже говорилось, задача «оздоровления» «неживой» декадентской культуры встала перед Зощенко в то время, когда задумывалась книга «На переломе». Поиски путей «оживления» продолжаются и в повестях об интеллигентах, написанных в 1923-1924 гг.: «Аполлон и Тамара», «Мудрость» и «Люди».

Герои всех этих трех повестей - «неживые люди»: мотив смерти постоянно сопутствует описанию их судеб. Так, Аполлон Перепенчук, уйдя на фронт, считается погибшим, потом предпринимает попытку самоубийства и, наконец, становится могильщиком. Зотов, герой «Мудрости», разочаровывается в жизни и одиннадцать лет пребывает в «неживом» состоянии, живя «уединенно и замкнуто»: «Какое-то веяние смерти сообщалось всем вещам. На всех предметах, даже самых пустяковых и незначительных, лежали тление и смерть, и только хозяин квартиры по временам подавал признаки жизни.» Историю Белокопытова автор уже в начале называет повестью о «гибели человека». Все три героя в конце повести погибают.

Однако гибели героев предшествуют попытки преодолеть свою «неживую» натуру. В сущности, уже в это время в прозе Зощенко рождается сюжет «Возвращенной молодости» и «Перед восходом солнца» - сюжет о «возрождении» «неживого человека».

Одним из ключевых мотивов повести становится генетически, видимо, связанный с Ницше мотив жизни: все три героя пытаются дать определение этому понятию - и приходят примерно к одному и тому же результату. Аполлон, став могильщиком, «сознавал, что ему не понять, как надо жить и какую ошибку он совершил в своей жизни. Да и была ли эта ошибка? Может быть, никакой ошибки и не было, а была жизнь, простая, суровая и обыкновенная, которая только двум или трем человекам из тысячи позволяет улыбаться и радоваться». Белокопытов определяет жизнь как «смертельную борьбу за право существовать на земле», так же, как и Аполлон, называя ее «простой и примитивной». Интересно сравнение этих слов ( и формулы простой жизни) со стихами Ахматовой, которые, по словам Чуковского, Зощенко любил цитировать:

«Ведь где-то есть простая жизнь и свет

Прозрачный, теплый и веселый...

Там с девушкой через забор сосед

Под вечер говорит, и слышат только пчелы

Нежнейшую из всех бесед.»

Идея «простоты» жизни присутствует и в «Мудрости»: «Мудрость не в том, чтобы людей презирать, а в том, чтобы делать такие же пустяки, как они: ходить к парикмахеру, суетиться, целовать женщин, покупать сахар», - внезапно открывает для себя Зотов.

Мотив зверя, изначально связанный для Зощенко именно с идеей простой, не искаженной культурой жизни, тоже присутствует в этих повестях, но несколько иначе: по сравнению с «Любовью», «Рыбьей самкой» и самыми ранними неопубликованными рассказами, где, как правило, мотивы зверя и неживого человека связывались с разными персонажами, мотив зверя экспансируется, сфера применения этого образа расширяется: зверьобнаруживается и внутри неживого героя: звериное мыслится теперь как универсальное свойство человека, независимо от его культурного уровня. Так, в зверя превращается Аполлон, вернувшись с фронта и потеряв все, что имел:

«...Иногда он вставал с постели, вынимал из матерчатого футляра завязанный им кларнет и играл на нем. Но в его музыке нельзя было проследить ни мотива, ни даже отдельных музыкальных нот - это был какой-то ужасающий, бесовский рев животного.»

Постепенно просыпается зверь и в Белокопытове. Этот мотив становится в повести «Люди» сквозным, входя в повествование с первых строк, где «автор советует читателю не придавать большого значения и тем паче не переживать с героем его низменных, звериных чувств и животных инстинктов.» Затем мотив появляется в монологе героя, обозначая нечто принципиально чуждое Белокопытову:

«...Он буквально хватался за голову, говоря, что он не может жить больше в России, этой стране полудиких варваров, где за человеком следят, как за зверем».

Далее, потерпев неудачу на поприще интеллектуальных занятий, которые оказались никому не нужными в провинциальном городе, Белокопытов пытается жить простой жизнью - здесь «зоологические» мотивы появляются в его монологе уже в ином качестве:

«Он тотчас и немедленно развил им целую философскую систему о необходимости приспособляться, о простой и примитивной жизни и о том, что каждый человек, имеющий право жить, обязан, как и всякое живое существо и как всякий зверь, менять свою шкуру, смотря по времени.»

Обвешивая покупателей, герой утверждает, что «цинизм - это вещь совершенно необходимая и в жизни нормальная, что без цинизма и жестокости ни один даже зверь не обходится.» В конце концов используемые самим Белокопытовым «животные» метафоры материализуются в его собственной жизни, становясь сюжетообразующими: он опускается, уходит в лес и живет в землянке. При встрече с приятелем он, «потрясая лохмотьями своего заграничного костюма, громко смеялся, говоря, что все вздор, что все слезает с человека, как осенью шкура животного». «Звериные» аналогии сопровождают героя до самой его гибели: Белокопытов бесследно исчезает, «как зверь, которому неловко после смерти оставлять на виду свое тело».

Мир Зощенко 20-х гг., таким образом, - это мир всепобеждающей простой жизни и «звериного», антикультурного, начала, которые торжествуют как в его рассказах ( в образе некультурного рассказчика), так и в повестях, где «звериное» начало неизбежно обнаруживается у всех без исключения персонажей, иногда скрытое под эфемерной оболочкой культуры (автор «Людей» во вступлении предупреждает читателя, что «это будет несколько грустная повесть... о том, какая, в сущности, пустяковая вся человеческая культура и о том, как нетрудно ее потерять.»)

Обращает на себя внимание необъяснимая, фатальная невозможность для неживого человека войти в чуждый ему «звериный» мир. Все герои повестей о «неживых» интеллигентах погибают именно тогда, когда путь к «правильной» простой жизни уже найден и начат, а противоречие между интеллигентом и простой жизнью,казалось бы, снято: Аполлон погибает, почувствовав, что «живет и хочет жить»; Зотов - постигнув «мудрость»простой жизни; Мишель Синягин - захотев «работать, бороться и делать новую жизнь».

Путь к простой жизни ищет и сам автор, формируя свою концепцию литературы, принципиально ориентированную на жизнь, а не на культурные образцы. Уже в набросках к книге «На переломе» Зощенко оценивает современную ему литературу с точки зрения присутствия в ней жизни. Впоследствии в «Письмах к писателю» (1929) Зощенко, настаивая на том, что пишет на языке, «на котором сейчас говорит и думает улица», объясняет, что делает это для того, «чтобы точнее копировать нашу жизнь». О внекультурной ориентации Зощенко 20-х годов свидетельствует и история «обиды» Зощенко на Горького, косвенно упрекнувшего его в подражании Гоголю.