О стиле "Сонетов" Уильяма Шекспира

О СТИЛЕ "СОНЕТОВ" ШЕКСПИРА

 

Самые общие черты стиля сонетов  Шекспира перечислены и подробно рассмотрены в моей статье («Возможен ли новый перевод «Сонетов» Шекспира?», см. http://shake-speare-sonnets.narod.ru): использование развёрнутых метафор; смысловая, ассоциативная и аллитеративная игра слов; «прозаическая» интонация сонетов со стремлением к непрерывному движению мысли и, в связи с этим, активное использование run-on-lines (выбеганий, или амбанжамантов), как из строки в строку, так и из строфы в строфу;современный Шекспиру (неархаичный для его времени) словарь; «эффект неожиданности», создаваемый двухстрочным «замком» при перекрестной рифме первых трех строф. Все это сказывается на нашем подходе к переводу сонетов (в том числе и 66-го), не в последнюю очередь – и на выборе типа используемых в переводе рифм: в русском переводе, в отличие от английского оригинала, перекрестная мужская рифма практически неупотребима.

В самом деле, русские стихи с  перекрестной мужской рифмой – чрезвычайная редкость из-за того, что в русской  поэтической речи мужская рифма  нами воспринимается как пауза, остановка (М.Гаспаров). Среди почти 700 оригинальных и переводных сонетов, опубликованных в антологии «Русский сонет» (М., 1983), не наберется и десятка, написанных с чередованием только мужских рифм. Не случайно и Пушкин, с его замечательным поэтическим слухом вводил в сонете чередование женской и мужской рифм: "Великий Дант не презирал сонета, В нём жар любви Петрарка изливал..." Замечательный перевод 66-го сонета, сделанный Пастернаком, – исключение, уместно проверяющее общее правило: удача связана с тем, что в 66-ом сонете каждая строка имеет законченный, формулировочный смысл, таких сонетов у Шекспира больше нет. Опубликованный Пастернаком одновременно с 66-м перевод 73-го сонета, тоже выполненный с чередованием только мужских рифм, из-за этого заметно проигрывает. Но мог ли гениальный поэт и переводчик не понимать это и почему он именно так перевел эти два сонета? Ответ нетривиален, и начать придется издалека, предварительно ответив на вопрос, зачем он вообще переводил 66-й сонет.

 

66-Й СОНЕТ

 

Суть этого сонета определена его  номером. Во времена Шекспира числовой символике придавали огромное значение, и зловещий номер 66 вполне соответствует  его содержанию: повсеместная и во всем победа зла над добром. Можно  сказать, что это – центральный  сонет цикла и что весь шекспировский  сонетный цикл – это противостояние сонету 66: любовь – единственное, что  можно противопоставить все заполонившему  злу. Привожу английский текст и подстрочник сонета:

 

1 Tired with all this, from restful death I cry,

2 As, to behold desert a beggar born,

3 And needy nothing trimm`d in jollity,

4 And purest faith unhappily forsworn,

5 And gilded honour shamefully misplaced,

6 And maiden virtue rudely strumpeted,

7 And right perfection wrongfully disgraced,

8 And strength by limping sway disabled,

9 And art made tongue-tied by authority,

10 And folly doctor-like controlling skill,

11 And simple truth miscall`d simplicity,

12 And captive good attending captain ill.

13 Tired with all this, from these would I be gone

14 Save that, to die, I leave my love alone.

 

Подстрочныйперевод:

 

1. Я призываю успокоительную  смерть, устав от всего этого  (такого) –

2. Как, например, достоинство, осужденное (рожденное) быть нищим,

3. И тот, кто ни в чем  не нуждается (убогое ничтожество), живущий в веселье,

4. И чистейшая преданность, злосчастно  обманутая (от чистейшей веры  зло отрекаются),

5. И позорно воздаваемые позолоченные  почести,

6. И девичья честь, жестоко  попранная (грубо продающаяся),

7. И истинное совершенство, зло  опозоренное (несправедливо оскорбляемое),

8. И сила, искалеченная хромающей  властью (затираемая кривыми путями),

9. И искусство (искусство + наука  + знание), творимое языком, связанным  властью,

10. И глупость, с ученым видом  контролирующая (критикующая) истинное  искусство (знание),

11. И простая правда (честность), обзываемая глупостью (простотой),

12. И порабощенное добро, вынужденное  служить торжествующему злу.

13. Уставший от всего этого,  я хотел бы избавиться от  этого,

14. Если бы не то, что умри  я, я бы оставил мою любовь  одинокой.

 

В соответствии с задачей сонет  построен в виде «запева» – начальной  строки, свидетельствующей об утрате автором смысла жизни, 11 строк перечисления, объясняющего причину утраты, и сонетного  замка, первая строка которого начинается теми же словами, что и первая строка сонета, и повторяет ту же мысль  о желании умереть, а вторая –  антитеза этому желанию: любовь –  единственное, что еще удерживает Шекспира в этой жизни. Каждая из 11 строк  о «дьявольском засилье» – самостоятельная  формулировка, причем Шекспир собрал в сонете основные категории добра  и зла, даже простой «перечень» которых  дает представление о главных  направлениях их борьбы в земной жизни, а общее впечатление от этого  перечисления – сама жизнь в ее победительно-негативном, приземленном, бездуховном варианте.

Поскольку это соотношение добра  и зла в земной жизни имеет  место всегда (человек – точка  приложения борьбы Бога и Дьявола, его  душа – поле их битвы, и во все  времена победа темных сил в земном плане выглядела неоспоримой), 66-й сонет всегдабыл не просто современен – он злободневен. Поэтому сонет приобрел особую известность и стал знаменитым; я думаю, нет языка, на который он не был бы переведен. Русских переводов его сделано неисчислимо. Между тем из сказанного следует, что 66-й сонет представляет собой неординарную трудность для перевода, ибо переводчику важно не только не уйти в формальное перечисление категорий добра и зла и нигде не подменить общие категории на частные (что мгновенно приводит к снижению обличительного пафоса сонета и его мощи), но и необходимо освоить основной человеческий опыт: прожить жизнь и сохраниться как личности.

В этом отношении из всех русских  переводов явно выделяется пастернаковский: он гениален. Ни один русский перевод невозможно поставить с ним рядом, настолько он точен, прост и одновременно мощен. Единственный, кроме Пастернака, кто приемлемо перевел 66-й СОНЕТ, был В.Бенедиктов, но, помимо того, что он перевел его (как и другие 11 сонетов Шекспира) шестистопником и в форме итальянского сонета, в целом его перевод по словарю и интонации все-таки принадлежит XIX веку.

Когда я начинал работу над статьей и переводом "Сонетов" – в её первом варианте, опубликованном в альманахе «Поэзия» (1988, №50), она называлась «Сонеты Шекспира: проблема перевода или проблема переводчика?» (см. http://shake-speare-sonnets.narod.ru), – я уже знал перевод Пастернака наизусть и представить себе не мог, что кто бы то ни было станет переводить 66-йсонет вслед за гением, – если бы не мое участие в юбилейном семинаре 1985 года в Ленинграде, где организаторами (А.Аникст, Ю.Левин) в обязательное чтение 10 переведенных участниками сонетов был включен и 66-й. Эти попытки его перевода заставили меня продумать вопрос о целесообразности новых переводов вообще и сформулировать обоснование такой целесообразности. Решающим стало понимание того, что перевод обязан быть современным, что современность перевода – это вообще основная причина все нового и нового обращения переводчиков к оригиналам. В связи с этим мы и вернемся к вопросам о том, зачем Пастернак переводил 66-й сонет и почему он перевел его именно так.

 

ПЕРЕВОДЫ ПАСТЕРНАКА

 

В 1935-36 годах на кремлевских башнях меняли звезды на рубиновые, и крупным  поэтам было «ненавязчиво» предложено отметить это событие. Пастернак  так владел словом, что всегда мог  сказать – и говорил – в  лицо власти, что думал: например, в  том же 1936 году, откликаясь на принятие новой конституции газетной заметкой, он озаглавил ее: «Новое совершенноЛетие» (курсив и заглавная буква названия Леты мои – В.К.). На замену кремлевских звезд поэт «откликнулся» стихотворением, которое было опубликовано в первых числах января 1936 года в «Известиях»:

 

Я понял: все живо,

Векам не пропасть,

И жизнь без наживы –

Завидная часть.

 

Спасибо, спасибо

Трем тысячам лет,

В трудах без разгиба

Оставившим свет.

 

Спасибо предтечам,

Спасибо вождям.

Не тем же, так нечем

Отплачивать нам.

 

И мы по жилищам

Пройдем с фонарем,

И тоже поищем,

И тоже умрем.

........................ .

И вечно, обвалом

Врываясь извне,

Великое в малом

Отдастся во мне:

 

И смех у завалин,

И мысль от сохи,

И Ленин, и Сталин,

И эти стихи.

 

Железо и порох

Заглядов вперед,

И звезды, которых

Износ не берет.

 

Советские критики разглядели, о  каких звездах идет речь, и хотя никто из них не решился объяснить это вслух, поскольку такого рода объяснения могли оказаться смертельно опасными для них самих, количество злобных криков в адрес Пастернака увеличилось; вообще же сила давления на поэта все это время росла, и Пастернак с середины 1936 года практически перестает писать и печатать новые стихи.

Я не думаю, что Пастернак не осознавал  риска, публикуя это стихотворение, даже если формально оно было приурочено к кремлевскому событию, – просто он не мог иначе. «Мы были музыкой во льду – я говорю про всю среду, с которой я имел в виду сойти со сцены, и сойду,» – писал он в «Высокой болезни». Этой среде и были адресованы стихи конца 1935 года – он чувствовал свою ответственность перед всеми, кто прислушивался к нему, обязанность говорить вслух.

Все предвоенные годы Пастернак  был на грани посадки, и именно в эти годы – и по причине  все заполонившего расстрельного  безумия, и по причине того, что  надо было как-то существовать, – Пастернак  уходит в переводы. «Избранные переводы»  выходят в 1940 году, следовательно, большинство  переводов сборника были выполнены  в 1937-39 годах, и по той же причине, по какой он в 1935 – 36 годах написал  и опубликовал стихотворение «Я понял: все живо...», Пастернак переводит для этого сборника 66-й СОНЕТ – он должен быть услышан (Е.Б.Пастернак, прочитав эту главку, подтвердил, что сонет был переведён в 1938 году – В.К.):

 

Измучась всем, я умереть хочу:

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится  ко дну,

И знать, что ходу совершенствам  нет,

И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли  заткнут рот,

И разум сносит глупости хулу,

И прямодушье простотой  слывет,

И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,

Да другу трудно будет  без меня.

 

Перевод говорил сам за себя, но необходимо было обезопасить издателей  и, по возможности, себя от ретивых стукачей. Поэтому, во-первых, Пастернак переводит  не один сонет, а два: перевод 66-го сонета был настолько злободневен, что его "гордое одиночество" стало бы вызывающим; во-вторых, чтобы избежать даже формальных нападок, он переводит оба сонета – в полном соответствии с требованием советской переводческой школы «точности перевода» – размером подлинника, т.е. пятистопным ямбом с использованием только мужских рифм, хотя и понимает, что 73-й сонет в таком переводе, с доведёнными до одной строки смысловыми периодами, теряет в проникновенности лирической интонации (даже несмотря на то, что образы Шекспира Пастернаку удалось передать с редкостной полнотой):

 

То время года видишь ты во мне,

Когда из листьев редко  где какой

Дрожа желтеет в веток  голизне,

А птичий свист везде  сменил покой.

Во мне ты видишь бледный  край небес,

Где от заката памятка одна,

И, постепенно взявши перевес,

Их опечатывает темнота.

Во мне ты видишь то сгоранье пня,

Когда зола, что пламенем была,

Становится могилою  огня,

А то, что грело, изошло дотла.

И, это видя, помни: нет  цены

Свиданьям, дни которых  сочтены.

 

В 1957 году Г.Козинцев для своей постановки просит Пастернака перевести еще  один сонет Шекспира, и его перевод  ставит точку в этой истории: как  бы извиняясь за совершенное когда-то насилие над русской поэтической  традицией, поэт переводит 74-йсонет, являющийся продолжением 73-го (у Шекспира в «Сонетах», помимо этой, несколько таких «пар»: 5 и 6, 15 и 16, 27 и 28, 44 и 45, 50 и 51, 71 и 72) в естественном и привычном для него и для нас чередовании мужских и женских рифм (в оригинале, как и в 73-м сонете, – только мужские рифмы):

 

Но успокойся: в дни, когда в острог

Навек я смертью буду взят под стражу,