Образ России в русской литературе, Пушкин-Гоголь-Достоевский

Несмотря на то, что противопоставление "тройки" и "колесницы" в речах "прелюбодеев  мысли" в романе "Братья Карамазовы" оказывается мнимым, не подлинным, оно  не может оставаться таковым вне  пространства "судебной ошибки". Само присутствие слова "ошибка" задает стремление к выходу из этого  пространства и, следовательно, к снятию образовавшегося комплекса мнимостей, фиктивных тождеств.

В уже цитированном выше монологе прокурора есть характерная  фраза о том, что "другие народы", сторонящиеся "от скачущей сломя  голову тройки", "возьмут да и  перестанут сторониться, и станут твердою  стеной перед стремящимся видением, и сами остановят сумасшедшую  скачку нашей разнузданности, в видах  спасения себя, просвещения и цивилизации!" (15;150). Причем атрибуты "просвещенности" и "цивилизованности" адресованы, несомненно, Европе. Однако изображение  подобного действия дано уже в  также цитированных словах "Медного  всадника" Пушкина, обращенных к  Петру I:                           

  О мощный властелин судьбы!                           

  Не так ли ты над самой бездной,                            

  На высоте, уздой железной                           

  Россию поднял на дыбы?

В рамках описанного смыслового контекста каждая деталь приведенного сравнения петровской России с памятником-всадником значима. Тот миг, который запечатлен в  данной яркой картине-сравнении, - безусловно, миг внезапно, резко остановленного стремительного движения (стремительность  акцентирована тем, что это бег  коня; "узда железная" употреблена  в применении к России). Более  того, остановка произошла не просто "на высоте", но "над самой  бездной", что, конечно, привносит  в понятие "высоты" признаки, сближающие ее с гадаринской горой, круто  обрывающейся у озера ("Бесы, выйдя  из человека, вошли в свиней, и  бросилось стадо с крутизны в  озеро и потонуло" - Лк.8, 33). Но спасенный  гадаринский бесноватый изображен  в Евангелии в статично-спокойном  состоянии: "И вышли видеть происшедшее; и, придя к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у  ног Иисуса, одетого и в здравом  уме" (Лк.8, 35). Пушкинское же "уздой  железной <…> поднял на дыбы" говорит  о состоянии напряженно-неестественном как результате "отчаянной" борьбы, результате вынужденном, но отнюдь не окончательном, что скорее можно  сравнить с "цепями и узами", которыми связывали гадаринского бесноватого: "его связывали цепями и узами, сберегая его; но он разрывал узы и  был гоним бесом в пустыни" (Лк.8, 29).

В упоминавшемся  исследовании М.Ф. Мурьянова символов и аллегорий Пушкина говорится  о "жуткой, апокалиптической картине  ночного преследования убегающего человека" в "Медном всаднике":                           

  И, озарен луною бледной,                           

  Простерши руку в вышине,                           

  За ним несется Всадник Медный                           

  На звонко-скачущем коне…

Показательна цветовая специфика картины: "бронзовый  по материалу, иззелена-черный по цвету  патины памятник Петру I, которого в  русском народе втайне считали антихристом, получил здесь подсветку луною  бледной. В этом - прозрачный намек  на св. Писание" (М. Ф. Мурьянов. Из символов и аллегорий Пушкина. М., 1996. С. 8). Имеется  в виду текст Апокалипсиса: "И  я взглянул, и вот, конь бледный, и  на нем всадник, которому имя "смерть"; и ад следовал за ним; и дана ему  власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом и голодом, и  мором и зверями земными" (Откр.6, 8).

Отмеченная подоплека  образа подчеркнута в произведении неоднократным именованием памятника  русскому императору "кумиром":            

                 …В неколебимой вышине,                           

  Над возмущенною Невою                           

  Стоит с простертою рукою                           

  Кумир на бронзовом коне.

Согласно определению  словаря Вл. Даля, "кумир" - "изображение, изваяние языческого божества; идол, истукан  или болван" (и только как второе, переносное, приводится значение "предмет бестолковой любви, слепой привязанности", в данном случае неактуальное) (Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. II. М., 1981. С. 217). Общеизвестна заповедь, полученная Моисеем от Бога на горе Синай: "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли" (Исход 20, 4; Второзак.5, 8). Т. е. употребление слова "кумир" имеет однозначно смысл богопротивления. Пушкинский "медный всадник" - ужасно-зловещий ("Ужасен он в окрестной мгле!"). В то же время он - преследующий:                           

  И во всю ночь безумец бедный                           

  Куда стопы ни обращал,                           

  За ним повсюду Всадник Медный                           

  С тяжелым топотом скакал.

В контексте сказанного о связи такого преследования  с библейским повествованием о чудесном избавлении народа израильского от преследовавших его египтян в пушкинском образе-сравнении ("Не так ли ты над самой бездной, / На высоте, уздой железной / Россию поднял на дыбы?") можно увидеть  двойное содержание. С одной стороны, - видимое спасение от падения в  бездну. Но для того, чтобы усматривать  причину этого спасения в действии всадника, дано достаточно предостережений. С другой стороны, текст "петербургской  повести" свидетельствует:                           

  …В тот грозный год                           

  Покойный царь еще Россией                           

  Со славой правил. На балкон,                           

  Печален, смутен, вышел он                           

  И молвил: "С Божией стихией                           

  Царям не совладеть"…

Поэтому есть основания  толковать образ Петра-всадника, поднявшего коня на дыбы, как преследование-борьбу-обуздывание  коня всадником, чудесно остановленное  в решающий момент силой, с которой "царям не совладеть". (Ср. евангельское повествование об искушении Христа в пустыне, положенное Достоевским  в основу поэмы о великом инквизиторе  в романе "Братья Карамазовы": "Потом берет Его диавол в  святой город и поставляет Его  на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз" - Мф.4, 5 - 6).

К "Петра творенью" в "Медном всаднике" применен образ "окна", "прорубленного" в  Европу:                           

  Сюда по новым им волнам                           

  Все флаги в гости будут к нам,                           

  И запируем на просторе.

А в стихотворении  Пушкина "Была пора: наш праздник молодой…" (П.1; 586 - 588), когда речь идет о "народов друге, спасителе  их свободы" Александре I - победителе Наполеона в "грозе двенадцатого года", Русь, которая "обняла кичливого  врага", вновь изображена "взнесенной им (т.е. Александром-победителем - Ф.Т.) над миром изумленным". В обоих  случаях образ "взнесенной" Руси оказывается в смысловом пространстве Россия - Европа. Но во втором случае "мир  изумленный" (ср. "пораженный Божьим чудом созерцатель" у Гоголя) - это "кичливый враг", спасенный "объятием" победительницы-Руси, а не тот эталон, на который следует взирать в "прорубленное окно". Ситуация "все  флаги в гости будут к нам" через "племена сразились" превращается в зеркальную противоположность. Об этом красноречиво говорят отрывки III и IV строф десятой главы "Евгения  Онегина", где, как и в стихотворении "Была пора: наш праздник молодой…", речь заходит о "грозе двенадцатого года" (П.2;349):                           

  Гроза двенадцатого года                           

  Настала - кто тут нам помог?                           

  Остервенение народа,                            

  Барклай, зима иль русский Бог?     

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .                           

  Но Бог помог - стал ропот ниже,                            

  И скоро силою вещей                           

  Мы очутилися в Париже,                            

  А русский царь главой царей.

Русский царь стал главой царей и спасителем народов  не своей силой, но "силою вещей" - действенной помощью "русского Бога"; он - орудие Его воли.

Употребленное Пушкиным выражение "русский Бог", уникальное по неимению в христианском мире этнических аналогов и построенное по образцу  Бога Израиля (выведшего Свой народ  из Египта), вводит мысль поэта в  пространство, в котором формировались  и функционировали концепции  религиозного предназначения России. (Анализ истории и содержания понятия "русский Бог" дан в кн.: М. Ф. Мурьянов. Из символов и аллегорий  Пушкина. М., 1996; глава "Русский Бог". C. 256 - 266). Филологические разыскания указывают  на бытование выражения "русский  Бог" в течение не одного столетия: оно обнаружено в изданиях рукописей XV - XVI вв. (Б. А. Успенский. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. C. 120). Т.е. это как  раз время, когда, после Флорентийской  унии и падения Константинополя  в 1453 году, воспринятого на Руси как  апокалиптическое предзнаменование, формировалась  общеизвестная теория "Москва - третий Рим". Исследователь "путей русского богословия" пишет, что "это была эсхатологическая теория, и у самого старца Филофея она строго выдержана  в эсхатологических тонах и категориях <…> Схема взята привычная  из византийской апокалиптики: смена  царств или, вернее, образ странствующего Царства, - Царство или Град в странствии и скитании, пока не придет час бежать в пустыню". Далее отмечаются два  аспекта схемы: апокалиптический минорный и мажорный хилиастический. Именно первый был основным "в русском  восприятии". "Чувствуется сокращение исторического времени, укороченность исторической перспективы. Если Москва есть Третий Рим, то и последний, - то есть: наступила последняя эпоха, последнее земное "царство", конец приближается". И только если "забыть о Втором Пришествии, тогда уже совсем иное означает утверждение, что все православные царства сошлись и совместились в Москве, так что Московский Царь есть последний и единственный, а потому всемирный Царь" (Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937. C. 11)

У Пушкина апокалиптическая перспектива не "забывается". Об этом свидетельствуют апокалиптические реминисценции в описании "суда" Александра I над Европой в стихотворении "Недвижный страж дремал на царственном  пороге…" (П.1;303) (См.: N. N. "Апокалиптическая песнь" Пушкина (опыт истолкования стихотворения "Герой") // Русская литература, 1995, № 1). Образ Наполеона, павшего  кумира, "всадника, перед кем склонилися цари" из этого стихотворения  присутствует и в десятой главе "Евгения Онегина": "Сей всадник, папою венчанный, / Исчезнувший как  тень зари". Т.е. Пушкин, создавая в  очевидной взаимоориентированности  двух кумиров-всадников, русского и  французского, одновременно непосредственно  предвосхищает тему антихриста у  Достоевского (Там же. C. 113).

В черновых записях  Достоевского к роману "Бесы" есть кратко обозначенная концепция предназначения России в мировой истории: "Россия есть лишь олицетворение души Православия (раб и свободь). Христианство <…> Апокалипсис, царство 1000 лет <…> Мы несем миру <…> Православие, правое и славное вечное исповедание  Христа <…> Мы несем 1-й рай 1000 лет, и от нас выйдут Энох и Илия, чтоб сразиться с антихристом, т. е. духом  Запада, который воплотится на Западе. Ура за будущее" (11; 167 - 168). Про царство 1000 лет, о котором идет речь в процитированной  записи, говорится в конце Апокалипсиса: "И увидел я Ангела, сходящего  с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который  есть диавол и сатана, и сковал его  на тысячу лет, и низверг его в  бездну, и заключил его, и положил  над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится  тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время. И увидел я престолы и сидящих  на них, которым дано было судить, и  души обезглавленных за свидетельство  Иисуса и за слово Божие, которые  не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою. Они ожили  и царствовали со Христом тысячу лет" (Откр.20, 1 - 4).

Под 1000 лет в  Апокалипсисе подразумевается время  от воплощения Христова до пришествия антихриста, время проповеди Евангелия (См.: св. Андрей, архиеп. Кесарийский. Толкование на Апокалипсис. Иосифо-Волоколамский  монастырь, 1992. C. 171, 175). Тысячелетнее царствование - до второго пришествия Христа ("блаженное  царствование кончится тогда, когда  после кратковременного господства на земле антихриста наступит день второго пришествия Господа, день общего воскресения (Святого Иоанна Богослова  Откровение (Апокалипсис). С толкованием  проф. Лопухина. Киров, 1992. С. 106"). Это  царствование - участие в "первом воскресении" как "возрождении  от мертвых дел" (Св. Андрей, архиеп. Кесарийский. Указ. соч. С. 174) ("Они  ожили и царствовали со Христом  тысячу лет <…> Это - первое воскресение" - Откр.20, 4 - 5).

Вторая смысловая  часть записи Достоевского ("от нас  выйдут Энох и Илия, чтоб сразиться  с антихристом, т. е. духом Запада") указывает на период, последующий  за тысячелетним царством, период трех с половиной лет владычества  антихриста, в течение которого будет  продолжаться проповедь двух пророков: "И дам двум свидетелям Моим, и  они будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней, будучи облечены во вретище. Это суть две маслины и два светильника, стоящие пред Богом земли <…> И когда кончат они свидетельство свое, зверь, выходящий из бездны, сразится с ними" (Откр.11, 3 - 12).