Осип Эмильевич Мандельштам

Удручающее впечатление  на Мандельштама произвели старинные  питерские особняки, превращенные в  коммуналки, где в каждой квартире могло проживать до 50-60 человек. Она из таких коммуналок стала домом и для Осипа Мандельштама с супругой. Но поэт был по-настоящему счастлив, пообещав себе, что больше никогда не покинет этот удивительный город. Тем не менее, в 1930 году ему пришлось по просьбе члена Политбюро ЦК ВКП(б) Николая Бухарина отправиться в командировку на Кавказ, где поэт, к тому времени уже практически переставший писать стихи, проводит несколько месяцев. По возвращении из командировки он создает стихотворение «Ленинград», в котором не только признается в любви своему городу, но и словно бы открывает его для себя вновь.

Действительно, всего  за 13 лет город, созданный Петром I, изменился до неузнаваемости, однако для Мандельштама он по-прежнему «знакомый  до слез», и «рыбий жир ленинградских  речных фонарей» дарит поэту давно забытое чувство умиротворения. Тем не менее, автор ощущает себя в родном городе чужестранцем, который словно бы совершил путешествие во времени, зловещее и необратимое. Обращаясь к любимому городу, поэт заявляет: «Петербург, я еще не хочу умирать». Он словно бы предвидит свою судьбу и предчувствует, что стрелка часов, именуемых жизнью, лично для него уже начала свой обратный отсчет. Цепляясь за прошлое и, вместе с тем, не видя себя в будущем, Мандельштам отмечает, что где-то в недрах города еще сохранились телефонные номера, принадлежащие поэту, а также старые адреса, по которым он может найти «мертвецов голоса». Последнее образное выражение, к сожалению, не является преувеличением, так как большинство друзей юности автора давно уже нашли свой последний приют в болотистой питерской земле. А их квартиры, знавшие звонкий смех и жаркие споры литераторов, теперь служат пристанищем для вчерашних крестьян, которые даже понятия не имеют о том, чьи именно занимают апартаменты.

Сам же поэт утверждает: «Я на лестнице черной живу, и в висок ударяет мне вырванный с мясом звонок». Это заявление соответствует действительности, так как семья Мандельштама действительно снимает каморку под лестницей в бывшем доходном доме на 8 линии Васильевского острова. При этом поэт опасается ареста, отмечая: «И всю ночь напролет ожидаю гостей дорогих».

Предчувствия Мандельштама не обманывают, так как спустя 3 года он первый раз будет взят под стражу, а в 1937 году вновь попадет в  застенки НКВД. Но это случится в  Москве, чужой и холодной. А угрюмый послереволюционный Ленинград навсегда останется для поэта самым уютным и дорогим местом на земле.

Анализ стихотворения  Мандельштама "За гремучую доблесть грядущих веков..."

    В своем  творчестве Мандельштам опирается  на богатые традиции мировой культуры, включая в свои произведения идеи и образы художников разных эпох и разных народов, события многовековой истории и нетленного искусства. Это было общей чертой поэзии Серебряного века. Но Мандельштам в подходе к культурно-историческому наследию отличается от многих своих современников. У Мандельштама культурно-исторические реалии вплотную приближены к современности, входят в сегодняшнюю жизнь. 
 
    Одна из его излюбленных тем - политическая. Еще со времен революции, когда Мандельштам уже был сложившимся поэтом, его волновало происходящее вокруг. Поэт готов добровольно присоединиться к усилиям тех, кто пытается двинуть человечество в новом, неведомом направлении: «Ну что ж, попробуем огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля...» Но он знает, что наступили «сумерки свободы» и «мы будем помнить и в летейской стуже, что десяти небес нам стоила земля!» В этой оде - явная готовность принять революцию, при полном сознании размеров уплаты. 
 
    Быть пассивной, безличной жертвой, «неизвестным солдатом» колеса истории Мандельштам не хотел и не мог - и вступил в беспримерный поединок со своим временем. Поэзия Мандельштама в начале 30-х годов становится поэзией вызова. Так появилось произведение «За гремучую доблесть грядущих веков…» (1931-35 гг.). 
 
    Стихотворение написано разностопным анапестом, это должно было сделать тон и ритм стихотворения мягким и плавным. Но перекрестная мужская рифма, а также отсутствие пиррихиев сообщает всему произведению жесткий, устойчивый ритм, который отвечает идейному содержанию. 
 
    Поэт пишет о доле благородного человека, о том, что его окружают только «трусы», «хлипкая грязца». Достаточно вспомнить, в какое время написано стихотворение, и станет все понятно. Это время радикальных чисток среди русского народа, время коллективизации, время, когда человек должен был безропотно подчиняться партии, иначе - «черный воронок». Все происходило под лозунгом «Все для коммунизма!», но под этим лозунгом скрывались не только светлые идеи, но и грязь, подлость, жестокость и глупость. Поэт пишет в первом четверостишии: 
 
    За гремучую доблесть грядущих веков, 
 
    За высокое племя людей 
 
    Я лишился и чаши на пире отцов, 
 
    И веселья, и чести своей. 
 
    Да, то время лишало чести, так как ради того, чтобы выжить, необходимо было «искренне» поддерживать политику, иначе, опять же, - «черный воронок». Выбор стоял между жизнью и честью. Жестокость этого выбора поэт выражает в эпитете «век-волкодав»: 
 
    Мне на плечи кидается век-волкодав, 
 
    Но не волк я по крови своей. 
 
    Поэт не желает делать выбора, так как понимает, насколько это глупо и нелепо. Подлость нельзя поддерживать своей жизнью. Поэтому лирический герой решает уйти от этого общества. Он согласен на ссылку: 
 
    Запихай меня лучше, как шапку, в рукав 
 
    Жаркой шубы сибирских степей. 
 
    Природа русской земли, вдали от цивилизации, а самое главное - вдали от директив партии, представляется поэту раем. 
 
    Для описания счастья свободы и того настоящего ужаса, который окружает лирического героя, автор использует прием антитезы. В третьем четверостишии первые две строки описывают окружающую реальность, вторые – недостижимый рай, природу Сибири: 
 
    Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, 
 
    Ни кровавых кровей в колесе, 
 
    Чтоб сияли всю ночь голубые песцы 
 
    Мне в своей первобытной красе... 
 
    Антитеза усиливается и цветовым противопоставлением: красный («кровавых кровей») и голубой («голубые песцы»). Сибирь вообще описывается поэтом в ассоциативной голубой гамме: «Енисей», «до звезды» (небо): 
 
    Уведи меня в ночь, где течет Енисей 
 
    И сосна до звезды достает... 
 
    Последние две строки стихотворения являются как бы квинтэссенцией всего произведения. В них лирический герой не только еще раз подчеркивает свою непринадлежность к «волкам» (на тюремном жаргоне это означает «предатели»), но и указывает на то, что его «убийцам» до него не дотянуться. То есть не сломить дух героя, не заставить его стать «волком», не заставить его предать:  
 
    Потому что не волк я по крови своей, 
 
    И меня только равный убьет.

    Анализ стихотворения 

 "На бледно-голубой эмали..." 1909 года:  
 
На бледно-голубой эмали,  
Какая мыслима в апреле,  
Березы ветви поднимали  
И незаметно вечерели.  
 
Узор отточенный и мелкий,  
Застыла тоненькая сетка,  
Как на фарфоровой тарелке  
Рисунок, вычерченный метко, -  
 
Когда его художник милый  
Выводит на стеклянной тверди,  
В сознании минутной силы,  
В забвении печальной смерти.  
 
Это стихотворение О. Мандельштама - своего рода словесная акварель, но живописное начало подчинено здесь задаче сугубо литературной. Весенний пейзаж - лишь повод для размышления о мире, сотворенном Богом, и произведении искусства, которое материализовано в вещи, созданной человеком; о сущности творчества художника.  
 
Эти строки можно было бы назвать декларацией поэтического импрессионизма, если бы не одно обстоятельство: живописный образ здесь сменяется графическим, "пятно" - рисунком, преходящее - устойчивым. Сначала в поле зрения поэта-созерцателя попадают "вечереющие" березы, а затем его зрение как бы суживается и улавливается "тоненькой сеткой" мелких веточек. Взгляд останавливается не на стволах, говорящих нам о росте, о стремлении вверх, а именно на этом "отточенном и мелком" узоре. Если признать, что дерево - символ жизни в нашем коллективном бессознательном, то здесь чувство жизни явно ослаблено. Да и вся картина заключает в себе некое противочувствие: весна, пробуждение земли, и в то же время - вечер, угасанье, умиранье. Такая же двойственность и в образе художника: это не живописец, создающий некую "вечную ценность", а художник по фаянсу, расписывающий хрупкое изделие, могущее в любую минуту разбиться. То есть здесь те же "стекла вечности", ощущение хрупкости бытия.  
 
Очень важно для этого стихотворения взаимопроникновение природного и искусственного начал. Ведь настоящие деревья здесь как бы нарисованы на "бледно-голубой эмали". Такое восприятие природы как некой декорации еще резче выражено в других стихах того же, 1909 года: "На темном небе, как узор, / Деревья траурные вышиты" или: "Простор, канвой окутанный, / Безжизненней кулис, / И месяц весь опутанный, / Беспомощно повис" / ("Сквозь восковую занавесь...").  
 
Впоследствии это взаимоотражение природного и искусственного приобретет у Мандельштама культурологический смысл, но здесь смысл - экзистенциальный: поэт осознает себя пребывающим в неком замкнутом пространстве, в "темнице мира", в "голубой тюрьме", по выражению Андрея Белого. Природа - это только декорации, за которыми пустота, ничто. Прорыв декораций - провал в пустоту.... 
 
Образ “незаметно вечереющих” берез поражает нас глубиной ощущения поэтом природы, осознания себя ее частью.  
Уже в раннем творчестве О. Мандельштама начинает обрисовываться главная тема его поэзии — тема общечеловеческой, не знающей границ культуры. В стихах Мандельштама мы не найдем прямого изображения важных общественных событий того времени. Каждый этап развития человечества оценивается поэтом как новая степень развития культуры.