Автор работы: Пользователь скрыл имя, 16 Ноября 2013 в 22:35, контрольная работа
”Романтический эгоист” Бегбедера - это, по его собственным словам, “Лего из Эго”: под маской героя то исповедуется сам автор, то наговаривает на себя выдуманный писатель, пресыщенный славой. Клубы, где флиртует парижская литературная богема, пляжи и дискотеки модных курортов, “горячие кварталы” и престижные отели, светская и художественная жизнь крупнейших мегаполисов, включая Москву, - детали головоломки мелькают вперемешку с остроумными оценками нашей эпохи и ее героев на фоне смутного осознания надвигающегося краха.
Какой-то тип останавливает меня на улице и говорит: «Вы так мило пишете». Я благодарю его, но, пройдя несколько метров, вдруг соображаю, что в этом-то и затык: я пишу мило, ладно, но когда же я буду писать хорошо?
Все сходят с ума по нечитабельному Томасу Пинчону. Phony! Я вспоминаю три разновидности людей, с которыми сталкивается Холден Колфилд в «Над пропастью во ржи» Дж. Сэлинджера (еще один американец-затворник): это bastards, jerks и phonies. Человечество делится на три категории – сволочей, мудаков и пошляков. Бывают и смешанные варианты. Я уверен, что Сэлинджер за нами наблюдает исподтишка и частенько усмехается в своей хижине в Корнише, штат Массачусетс. Сэлинджер – это наша статуя Командора.
В программе празднеств в «Квин» фигурируют новые модные аббревиатуры:
ДВД – Декольте Великолепное от Диора
УКВ – Удивительно Красивый Взгляд
NB – Нижний Бар
ДНК – Днем Не в Кайф
ТВ – Тусанемся Вместе
«В настоящий момент все зажигавшие меня телки потухли». Я в бешенстве – фраза недели принадлежит Яну Муаксу, а не мне.
Решил изобрести антипонты, которые заложили бы основу для новых понтов. Открываю специальную неделю «Французская глубинка». Сегодня, например, отправился пропустить стаканчик в «Бальто», прокуренной забегаловке на Порт-де-Клиньянкур. Я даже поскреб лотерейный билетик «Морпион», но ничего не выиграл. Надо бы раскрутить в будущем году новую литературную премию «Бальто». Шагая по улице, слежу за тем, чтобы из кармана у меня вылезал номер «Паризьен». В киоске покупаю «Джихад», последний выпуск САС.[63]
Жена Людо, которая ушла было от него после очередного скандала, вернулась назад. Людо в кусках – я уже успел вновь приобщить его к радостям холостяцкой жизни. Ясное дело: одну нашел, десятерых потерял. Так что мы с Анн Скотт, очарованной моей концепцией шикарного антишика, пошли дегустировать восхитительный кебаб на Северном вокзале. Я с белым соусом, она с «хариссой».[64] Люблю женщин, которые едят «хариссу». Это трогательно до слез. Анн взяла три порции, а прослезился я.
Встретил СМИ (Сексуальную Милую Идиотку), ДСП (Девчонку, Свихнувшуюся на Порнухе), БТР (Блядь с Тоскливой Рожей), ОРЗ (Обдолбанную Развратную Злючку), НДС (Нимфетку, Дающую Сразу), ТНТ (Тупую Недотраханную Телку), КПД (Клевую Похотливую Датчанку). Клею их походя – краткость сестра таланта. Мы живем в мире сокращений и аббревиатур. Потом догонялись на вечеринке «Фарма» в банкетном зале Ножан-ле-Ротру. Некая Мануэла компрессом ложится на мою хандру. Оказавшись у нее, только в ней почувствовал себя как дома. Проснувшись, увидел, что она страшна, как моя жизнь: оргазм называют маленькой смертью, а все потому, что, кончив, лучше уж не просыпаться. Ничего не поделаешь – то мы предаемся любви, то любовь предает нас.
Меня ломает не отсутствие Клер, это ломка по тому времени, когда меня без нее не ломало. Ломка – всего лишь передозировка пустоты. Я упрекаю жизнь вообще в моем существовании в частности. Хотел шикануть своей антишикарной неделей, но выяснилось, что антинебытие – это все равно небытие.
Монреаль – это Нью-Йорк, говорящий по-французски. Ультрасовременный муравейник, сплошной фэшн, total hype[65] и андерграунд в буквальном смысле слова (мороз минус двадцать, так что все сидят под землей). Квебек – это Франция через 10 лет. Даже комичный акцент местных жителей очень быстро забывается, и отеческая снисходительность заносчивого парижанина преобразуется в комплекс неполноценности. Понятно, что только франкофонные канадцы начинают по-умному сопротивляться американизации. Они сохраняют то, что им нравится на этом континенте (скорость, эффективность, технологию), и выкидывают все остальное (меркантильность, англицизмы и Рока Вуазина[66]).
Накачиваюсь портвейном в «Софе» (Рэйчел Уэст, 451) в компании юных писюшек, которые запросто могут подхватить пупочный насморк. За окном полярный холод, но они упорно щеголяют в коротеньких майках. Позже я засну в своих апартаментах «Королевы Елизаветы», и мне приснятся чихающие пупки. (Попробую завязать с травкой Мориса Г. Дантека: в ней слишком высокое содержание ТГК.[67])
Здесь динамисток называют «раздражалками». Снова здорово: пялишься прямо в лицо красотке, а она глядит в пространство. Унылая картина весь этот нетающий снег. Лучшее средство избавиться от хорошенькой девицы – это переспать с ней. Квебекцы правы: динамистки нас раздражают. Проблема в том, что мы обожаем этот раздрай по имени желание.
Жюль Ренар, раздавший всем сестрам по серьгам в своем «Дневнике», нашел прекрасное определение для подобных мне бабников. Он пишет 31 мая 1892 года: «Сердце на 25 приборов». Он только забыл уточнить, много ли побьют посуды, убирая со стола.
В чем мой секрет? Притворяюсь, что пишу, и незаметно начинаю писать на самом деле.
Клер пишет мне: «Я буду ждать тебя всю жизнь с условием, что ты поторопишься мне перезвонить».
Но поезд ушел, я предпочитаю вспоминать о наших муках и не превращать невозможную страсть в любовную несовместимость. Сегодня меня занимает моя следующая женщина. Поэтому я их часто меняю: ищу не очередную, а самую последнюю. Я знаю, что где-то меня уже ждет та, с которой я пока не знаком.
Приятно двадцать лет спустя вновь испытать действие, которое на меня, пятнадцатилетнего, оказывали песни Элтона Джона. «Friends», «Border Song», «Tiny Dancer», «Skyline Pigeon», «Mona Lisas and Mad Hatters», «Levon», «Grey Seal», «I Need You to Turn to», «This Song Has no Title», «Goodbye Yellow Brick Road», «Sixty Years On», «Michelle's Song», «Into the Old Man's Shoes», «We All Fall in Love Sometimes», «Pinky» – это самые лучшие песни моей жизни. Убедительно прошу всех читателей, незнакомых с сочинениями Элтона Джона 70-х годов и принимающих его за коротышку в смешных очечках от английского шоу-бизнеса, немедленно закрыть эту книгу. Сидя у себя в комнате, обтянутой зеленой или синей тканью, я часами смотрел, как крутятся на проигрывателе пластинки моей матери – они трескались реже, чем теперь, – и мне становилось горячо в животе, я был счастлив и несчастлив одновременно и влюблялся во всех девчонок лицея Монтеня… Я сексуально озабоченный романтик. И тут нет никакого противоречия. Я ведь существую и часто лью слезы, валяясь с голыми ногами на кровати.
Вот три фразы, которые следует произносить при разрыве с женщиной: «Я от тебя ухожу», «Между нами все кончено» и «Я тебя разлюбил». Пока они не произнесены, все еще поправимо. Можно сколько угодно ссориться и посылать друг друга подальше. Но в тот день, когда они сказаны, пиши пропало. Эти слова производят эффект разорвавшейся бомбы – вылетели, не поймаешь. Словно код доступа в тупик, «сезам, закройся» любви.
Господи, я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи слово, и испепелится душа моя.[68]
Чтобы позлить Летицию из Лилля, я говорю, что буду трахать другую, думая о ней. Она нежно улыбается – как я ни стараюсь, мне не удается вывести ее из себя – и сообщает мне медовым голоском:
– Лучше трахать ее, думая обо мне, чем трахать меня, думая о ней.
Тяжелая это работа – ждать женщину в людном месте (бросаю полные надежд взгляды на незнакомок, входящих в кафе, и после каждого облома вынужден снова причесываться, сохраняя при этом видимость достоинства). Еще хуже – никого не ждать в том же людном месте. Лучше, чтобы тебя продинамили, чем не иметь никого, кто мог бы тебя продинамить.
Пересеклись с Клер: страшное разочарование. В моих воспоминаниях она была гораздо красивее, я любил ее гораздо больше и наслаждался каждым мгновением. (С Клер мгновения длились дольше мгновения. И каждое мгновение было первым.) А тут – фюить, магия испарилась, чары рассеялись. Что тому виной – лень, гордость, боязнь страданий, но мы отдалились друг от друга, наши чувства вдруг устарели, и реанимировать их невозможно. Передо мной стояла рыжая истеричка с опавшими грудями, вульгарно одетая и чрезмерно размалеванная. Только бабочка, вытатуированная у нее на ноге, напоминала мне о женщине, которую я дико хотел еще пару недель назад. Я вспомнил, что пишет Поль-Жан Туле в «Моей подружке Нан»: «И он знал также, что сойтись с женщиной после долгого перерыва будет несуразным святотатством; и что, если, выпив „Жюрансона“, оставить вино выдыхаться в бутылке, оно превратится вскоре просто в безвкусную желтую жидкость». Это одни из самых жестоких и верных слов, написанных о конце любви, об этом пламени, ставшем чуть теплым, о прокисшем благородном вине. Завершение кристаллизации[69] – святотатство; смертный грех упущения. Презирая того, кого любил, оскорбляешь самого себя.
Она прокричала мне:
– Ты кончишь, как последнее дерьмо!
Я ответил:
– Это лучше, чем кончать с последним дерьмом!
Звонит Пенелопа, чтобы сообщить мне, что она наконец нашла свое счастье – оно имело место в прошлую субботу с 21 ч 17 мин до 21 ч 42 мин. Я умоляю ее ничего мне не рассказывать. Я противник счастья. Надо будет организовать демонстрацию против счастливчиков. Депрессушники с вытянутыми рожами пройдут в молчаливом марше, потрясая лозунгами: «Нет – радости жизни!», «Долой счастье!», «Гедонизм? Спасибо, не надо!»
Мне следовало бы сойтись с Пенелопой, когда она этого еще хотела. Она восхитительна и лукава. Но мне казалось, что у нее слишком маленькая грудь. И потом, она трахалась с Людо тайком от меня. Вот дура: если бы она мне об этом сказала, я бы дико возбудился. Что компенсировало бы нехватку грудей!
Людо хандрит.
– Ты чего хандришь?
– Я бросил любовницу.
– Да что ты? У тебя новая любовница?
– Ну да. А то зачем было тогда жениться?
– Так почему ты ее бросил?
– Она слишком сильно душилась.
– Что?!
– Ну да: жена орала на меня, когда я возвращался домой, поэтому я решил завязать.
Дамы и барышни, дорогие читательницы, если у вас есть женатый любовник, сжальтесь над его женой, не душитесь хмельными пахучими духами. К черту «Коко», «Пуазон», «Обсессьон» и, главное, никакого «Раша». Будьте милосердны. Заранее благодарен вам за тех и за других.
Как, в сущности, легко испортить хорошие отношения – достаточно сказать: «Я тебя люблю».
Мне сплошь и рядом попадаются юные кретины, которые не хотят «брать в голову». Тогда как я, разменяв пятый десяток, люблю как раз «брать в голову»: разбирать по косточкам то, что не ладится в моей дурацкой жизни, и переделывать окружающий мир. Хочешь жить – бери в голову. Бери в голову и бейся ею об стенку. Сегодня Декарт сказал бы: «Я беру в голову, следовательно, я существую».
Людо ждет второго ребенка! Он сообщает об этом с похоронной физиономией, что выводит меня из себя:
– Проблема в том, что, женившись, трахаешься без резинки. Черт возьми, ты не обязан перенаселять планету!
– Пошел ты, я очень рад! Обожаю делать детей.
Охотно верю. В моем присутствии он всегда принимает несчастный вид (чтобы доставить мне удовольствие), но на самом деле он в восторге. Потомство – доказательство его потенции. Но я не сдаюсь:
– Ты только глянь на их растопыренные пальчики, это же завоеватели, они проникают к нам, чтобы занять наше место!
– Да что ты понимаешь, когда эти ручки тянутся к тебе… А вообще-то, с чего это я вдруг занялся любовью с собственной женой…
– Это вредно для здоровья! В наше время никто уже этого не делает!
– Знаешь анекдот про мужика, который поехал в Лурд[70] со своей женой?
– Нет.
– Чуда не произошло, они по-прежнему вместе.
За что люблю Людо: он всегда рассказывает застольные анекдоты до начала ужина.
Почему так приятно трахаться без резинки? Потому что рискуешь дважды и по полной программе: дать жизнь и заразиться смертью.
Бежать, нестись не переводя дыхания. А потом, в один прекрасный день, остановиться и сказать ей, глядя прямо в глаза: мне нужна только ты, честное слово. И поверить в это. Хорошо бы еще не расхохотаться в эту минуту, немножко испугаться, рискнуть, совершить какой-нибудь дурацкий поступок, например, подарить цветы – в любой день, кроме 14 февраля, или трахнуться на трезвую голову.
Мне кажется, я наконец понял, в чем прокол: я бы хотел быть героем. Стоять на носу «Титаника» и кричать, что я властитель мира. Я бы хотел пить цикуту, завоевывать империи, изменить Солнечную систему, свергнуть «Данон». Я хочу, чтобы со мной случались исторические события, а у меня в жизни сплошь анекдоты, еще хорошо если исторические. Мир на замке, я не могу к нему подступиться.
Мне худо, но никто этого не понимает, потому что я сохраняю хорошую мину при плохой игре. Остается мне только моя способность увлекаться. Писатель – это не профессия, а диагноз. Надо уметь изумляться при виде чего-то обычного и спокойно взирать на безумие.
Короткая стрижка –
– Подумаешь, дело, Оскар, принимай бром, и все тут!
И жизнь моя превратится в нескончаемую военную службу, освобожденную от сексуальных обязательств.
На днях зашел к Людо, чтобы
оказать ему моральную