Семантика игры в романе Ф.М.Достоевского "Бесы"

Верховенский -младший находится за пределами добра и зла, это ложный Проповедник, как и шуты. Но он не стремится быть смешным, он убежден в собственной правоте, в его характере нет трусости и ощущения стыда. Верховенский-отец тоже ложный Проповедник, но в его характере нет цинизма, бесстыдства, он не стремится быть смешным, а смешон лишь потому, что «идеалист». В нем много «детского», что и спасает его в конце концов. История карнавальной маски Петра Верховенского представляется самой любопытной в романе. Верховенский (младший) — двойник ("обезьяна", "червяк") Николая Ставрогина — лишен внутренних психологических противоречий и метаний; он сознательный и активный деятель социального хаоса, некоторые видимые противоречии в его поведении и манерах — плод откровенного лицемерия. "Как будто какой-то чудак, и однако же все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу", "ходит и движется очень торопливо, но никуда не торопится". "Его мысли спокойны, несмотря на торопливый вид, отчетливы и окончательны, — и это особенно выдается" [1,с.149]. Ставрогин называет его "всеобщим примирителем" [1, с.160], а он только и занят провоцированием ссор и скандалов, "никогда не прощал обиды" [1, с. 230]. За всем этим стоит лицемерие и хитрость: "фальшивый, порочный молодой человек" [1,с.282], "я хитрил много раз... я... хотел взять роль дурачка" [1, с.175], т. е. Петр Верховенский не отказывается от роли шута, как раз подчеркивает свое положение "трикстера" при Ставрогине, Шатов говорит о нем: "клоп, невежда, дуралей, не понимающий ничего в России" [1,с.193] . Однако Ставрогин не без основания говорит, что "есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в... полупомешанного" (193), что в нем "есть энтузиазм" (408). Петр Верховенский — настоящий провокатор, организатор в городе позорного праздника в честь гувернанток, к чему он подталкивает наивную губернаторшу, мечтающую о достижении гармонии поколений, правых и левых. Он причастен к писанию листовок, к устройству пожара, к организаций революционных "пятерок" и скреплению их общей виной убийства (в данном случае — Шатова, на которого он и губернатору клевещет).

 Так о нем писал С. Н. Булгаков:  «Петр Верховенский есть то, что можно назвать провокатором политическим… Провокатор — предатель, «сотрудник», за деньги выдающий тайны партии, есть вырождение этого типа… Он циник, который откровенно презирает и водит за нос свои «пятерки», рассматривая их как пушечное мясо… Как будто у него кем-то выедено нравственное нутро, а в мозгу засела одна лишь фанатическая и фантастическая идейка».[11,с.89

Действительно, на первый взгляд, деятельность Петра Верховенского - политическая интрига и не более того. Но если присмотреться не только к тому, что он говорит, но и к тому, как он говорит, то мы обнаружим, что перед нами не просто ловкий интриган и мошенник. Ставрогин видит перед собой «исступленного», «как будто пьяного» человека, говорящего «каким-то любовным шепотом». Это не увлечение, политика, а экстаз языческого жреца, вершителя обряда184 - сакральной игры. Манипулятор может заменять фигурки в своей игре, а Ставрогин для Верховенского незаменим. Он влюблен в своего Ивана-царевича, как язычник в идола и, подобно язычнику, готов наказать своего кумира, если тот не оправдывает возложенных на него надежд: «Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного, как вы!» [1,с.418].

Мысль о том, что человек долго играя какую-то роль, становится  помешанным  подтверждает  Роже Кайуа  (в уже упомянутой мною книге),  он говорит об искажении игры. Оно (искажение) происходит тогда, когда подобие больше не считается подобием, когда ряженый сам  верит в реальность своей роли, костюма и маски.  Он больше не играет  того другого, которого изображает. Уверившись, что он и есть тот другой, он ведет себя соответствующим образом  и забывает, кто он есть на самом деле. Утрата своей глубиной личности – таково  наказание тех, кто не умеет ограничить одной лишь игрой  свою склонность приписывать себе чужую личность.  Это самое настоящее отчуждение, то есть сумасшествие.

Существенно и то, что Верховенский в поисках имени своего кумира обращается к сказочному образу (о мифологических корнях образа Ивана-царевича см. выше). «Культурно-историческим субстратом волшебной сказки» является обряд инициации, который становится, как пишет В.И. Тюпа, «древнейшим прообразом художественной сюжетики». Ученый считает, что «мировой археосюжет (явственно восходящий к протосюжету инициации) есть рассказ о действительно необратимом историческом событии - о перемене власти, о воцарении пришельца, доказавшего свою искушенность в смертельно опасном испытании (порой в поединке с прежним царем) и ставшего мужем царской дочери». Вот этот-то сюжет и хочет использовать в своей игре Петр Верховенский, который творит на основе существующих в народном сознании представлений свой миф о новом (настоящем) царе, оставляя за собой право скрыто управлять и этим царем, и народом. Но и здесь он не выходит за рамки сказочного сюжета, а лишь перемещает границы его пространственных констант. Если провести сказочную аналогию до конца, то Петр Верховенский предназначает себе роль Серого Волка. Роль Серого Волка в сказках двойственна: с одной стороны, он служит Ивану-царевичу и выполняет все его желания, с другой - он знает о мире гораздо больше своего временного хозяина и исподволь руководит всеми его действиями.

В романе «Бесы» Петр Верховенский действительно  выполняет все эти действия, с одной стороны, он не может обойтись без Ставрогина, с другой пытается подчинить все его действия.

 Верховенский-младший, единственный герой романа, признающийся в том, что он "решился взять роль"(« Я то шут, но не хочу, чтоб вы, главная моя половина, были шутом»), парадокс состоит только в том, что его маска есть его "собственное лицо».

Как писал Ю. А. Карякин "Достоевский и канун XXI века"7: "Все отчуждается. Все переворачивается. Все переименовывается, лишь бы не быть узнанным. Все - в масках, и маски эти уже приросли к лицам, и нельзя их уже просто снять, не сдирая вместе с кожей."

Из всего сказанного можно сделать вывод, что образ Петра Верховенского очень многогранен. Он одновременно играет  в романе и шута и провокатора-интригана, и Серого Волка, если обращаться к фольклорным образам. Одной ролью его образ невозможно исчерпать. Роли Петра Верховенского переплетаются, его игра уже выходить «за рамки», в результате чего герой теряет самого себя и приобретает черты сумасшедшего.

1 Хейзинга Й.Homo ludens. В тени завтрешнего дня. М.:Прогресс-Академия,1992.С.24.

2Кайуа Р. Игры и люди; Статьи и эссе по социологии и культуре. М.:ОГИ,2007. С.49.

3 Миловидов В.А. Семиотика скандала // Критика и семиотика. Новосибирск, СО РАН, 2004. С.68–77.

4 Барт Р. S/Z. М.: Ad Marginem, 1994

5 Сухих И. Н Два скандала: Достоевский и Чехов // Семиотика скандала. Париж; М., 2008. С. 254–259

6 Дудкин В.В.Достоевский и Ницше: эффект взаимопросвечивания // Достоевский и современность. Новгород. Часть 2. 1994.

7 Карякин Ю. Ф. Достоевский и канун XXI века. — М.: Советский писатель, 1989. — 656 с.