Утопии и антиутопии: их прошлое и будущее

Любовь Романчук

Утопии и антиутопии:  
их прошлое и будущее 

// "Порог", 2003, №2, с.49-53.

Принято начало утопического жанра выводить из романа Томаса Мора «Утопия» (1516) (само слово «утопия» означает по-гречески «несуществующее, небывалое  место»). Однако, первой великой мессианской  утопией можно считать христианство, предвещающее наступление Царства  Божьего. Вовсе не случайно впоследствии утопии создавали наиболее набожные христиане: Томас Мор - враг реформации, Томас Мюнцер выступал против Лютера, Кампанелла был пламенным католиком  и доминиканским монахом.  
В России утопизм задолго до Чернышевского с его романом «Что делать?» тоже создавали идеологи православия, начиная с князя Михаила Щербатова, с его консервативной утопией о земле обетованной, где нет ничего нового, а все хорошее – старое. Это конец 18 века, а спустя 150 лет генерал Петр Краснов написал в эмиграции утопический роман о будущей России, о том, как победили белые и создали страну, где все хорошо, потому что истреблен еврейский дух. Подобную же попытку, только меньшего масштаба, предпринял В. Аксенов в романе «Остров Крым». Однако это уже относится скорее к сфере альтернативной социальной фантастики – тоже весьма модному в наши дни жанру. Мы его трогать не будем.  
Итак, первой грандиозной утопией явилось христианство. (Отдельные утопические элементы и образы, свойственные мифологической системе, в счет не идут, поскольку не создают единой обоснованной концеп-ции). Впрочем, никакая религия без утопизма и невозможна, поскольку цель ее – заложение в душе человека определенного идеала и трансляция на его жизнь образа жизни в идеальном вышнем мире.  
К. Манхейм в работе «Идеология и утопия» определил утопию как «мышление, стимулируемое не реалиями, а моделями и символами». Но именно таковым и было сознание христианского мыслителя во все времена. Все реальные противоречия, обобщенно схваченные в образах христианской религии, получили гарантию эсхатологического разрешения.  
Кстати говоря, отнесение сюда же и марксизма глубоко ошибочно. Исследователь утопии и английский историй Мелвин Ласки в книге «Утопия и революция» пишет, что порок марксизма состоял в отказе от конкретной и подробной картины будущего, что Маркс буквально приходил в бешенство, когда его просили объяснить подробно, каким он видит будущее, поясняя, что это всё досужие мечты, зачем сегодня вдаваться в детали, надо сделать, а там посмотрим. Либералы именно это и ставят в вину Марксу.  
Но не будем отвлекаться.

Своеобразным вариантом  религиозно-феодальной утопии стал фантастический мир рыцарского романа (цикл о короле Артуре, об Амадисе Галльском, о чаше Грааля и др.)  
В качестве литературного жанра утопия была введена в оборот с легкой руки Томаса Мора, а впоследствии усилиями французских утопистов Сен-Симона, Фурье и Оуэна получила статус социальной концепции. Конечно, возникновение нового жанра было обусловлено не простым капризом английского историка. Собственно, с утопии и начала развиваться фантастика как целиком самостоятельный вид искусства. Это было вызвано, прежде всего, кризисом религиозной системы и формированием научного мышления. Фантастика (существовавшая до того в форме рыцарских романов) перестала удваивать действительность введением особого мира (подобного миру короля Артура, волшебных зон пространства леса), а предложила свой фантастический мир как обобщенную модель единственной реальности; ее утопия развертывается как «посюсторонняя» утопия. Это стало особенно заметно в получивших широкое распространение собственно утопических произведениях, Система их образов подчеркнуто рационалистична, они сознательно «конструируются» в соответствии с представлениями о желаемом и должном. Утопический образ из категории «невозможного» сдвигается в более узкую категорию «несуществующего», но потенциально возможного; художественная глубина и многозначность образа при этом намеренно уменьшаются.  
Интересно высказывание американского историка Дж. Дэвиса о том, что утопия в некотором смысле видит в истории врага. По его мнению, утопией можно называть лишь такой проект будущего, который отвергает дальнейшую историческую динамику, ибо будет достижим некий идеал, проект, не предполагающий дальнейшее развитие по причине своей гармоничности. Утопический мир консервативен, поскольку лежит по ту сторону истории, на нем история должна кончаться.  
На некоторое время утопия как жанр выпадает из поля зрения писателей. У романтиков преобладали совсем иные задачи психологического свойства.  
Переход от традиционной статичной утопии (развивавшейся и в 19 в. в творчестве У. Морриса, Н. Г. Чернышевского) к современному научно-фантастическому роману произошел в творчестве Жюля Верна, создателя новой, романтически научно-технической и социальной утопии, действие которой развертывается, как правило, в экзотических условиях, а герои — яркие личности, находящиеся в разладе со средой и стремящиеся к осуществлению идеала на практике. Окончательное формирование этого жанра происходит в творчестве Г. Уэллса. 

1.2. Суть утопии

Итак, утопия – это проект лучшего будущего, попытка приподнять завесу тайны, наиболее важной и волнующей  – что будет завтра?  
Общий смысл утопий состоит в том, что описываются принципы построения и функционирования некоего идеального общества. Такими принципами, как правило, являлись научные основы («Город Солнца» Кампанеллы, 1602; «Иной свет, или Государство империи Луны» Сирано де Бержерака; «Новая Атлантида» Бэкона), где все регламентировано, вплоть до рождения ребенка, на основании строгих научных расчетов, т.е. научно подтверждено. Такими принципами могут выступать и иные системы ценностей, делающих бессмысленными пружину развития нынешней цивилизации (в «Утопии» Т. Мора благополучие островной жизни достигнуто на основе отмены денег, обобществления частной собственности и периодической смены профессии и места жительства островитян). В коммунистических утопиях основой благополучия и достижения идеального устройства выступает моральный фактор высокой сознательности, духовного роста человека.  
Так или иначе, утопическому обществу присуща гармония с природой, рост научных знаний, отсутствие преступности, развитие духовности, путешествия и т.п. прелести. Как к этому прийти, неизвестно. Можно обозначить 7 направлений движения: 1) научно-техническое (создание чего-то такого, что обеспечит всем идеальную жизнь – это направление уводит к искусственному интеллекту: вот создадим его, и всё будет тип-топ); 2) социальное (изменение строя); 3) морально-психологическое (т.е. совершенствование человека – на это ориентируются сейчас и различные мистические религиозные теории: надо начать с себя, а не с других, достичь гармонии в себе, и больше ничего будет не нужно, рай возможен и индивидуальный); 4) инопланетное, или божественное (придет Мессия и всё исправит и определит, мы же сами ничего решать не имеем права); 5) природное, или биологическое (вот научимся продлевать жизнь до бесконечности, воскрешать мертвых, создавать новую жизнь клонированием – и все образуется, потому что вечным не надо бороться за ресурсы, им спешить некуда); 6) интеллектуальное – создание мощной ноосферы обеспечит вхождение в Мировой Разум, и настанет иная жизнь.  
Как пишет В. Зубаков уже в наш час, и вовсе не в жанре фантастики:  
«Принципиальная схема выбора, а по сути творения двух альтернативных траекторий будущего развития Разума: эволюционного стихийно-рыночного перехода эволюции на вектор искусственного развития, с гибелью всей ядерной биоты, или революционного, сознательно регулируемого перехода к принципиально новой Организованности ноосферы – ноосимбиозу, объединенного человечества с поддерживаемой им биосферой. В первом случае… у технологической цивилизации не будет времени для радикальных преобразований, и, следовательно, цивилизация людей будет заменена природопокорительской же организованностью киборгов, которые, в отличие от человечества, способны адаптироваться к техносфере" [1]

3. Антиутопии

Однако выдумывать утопии тяжело. Способы ограничены, а претензий  потом не оберешься. Гораздо выгоднее оказалось переключиться на антиутопии, ставящие целью доказать невозможность  и кошмарность каких бы то ни было утопий. В получивших в ХХ веке распространение  антиутопиях, или, скорее, так называемых дистопиях ("Мы" Замятина, "О  дивный новый мир" О.Хаксли, "1984" Оруэлла), будущее изображено с позиций  либерального индивидуализма и социального  пессимизма, как неизбежное торжество  научно-тотализированного «ада». Сатанинской  выступает сама государственная  машина, аппарат управления, система, в которой сконцентрировано все  зло.  
Интересно заметить, что в свое время нам втолковывали, что в «1984» Оруэлл описал социалистическое общество – но, оказалось, отнюдь нет. Писатели все больше сходятся в том, что это общество как нельзя более соответствует США с царящим там полным личностным контролем, занесением всех «субъектов» в компьютерные базы и полным отслеживанием их жизней: покупок, женитьб, переездов, работ, выговоров, болезней и т.д. В Сети регистрируется любое упоминание о человеке. Да и так рекламируемая и воспитываемая «добропорядочность» граждан одним из элементов предполагает сообщение о любом проявлении «недобропорядочности» (иными словами, донос). Чем не «1984»? Как выразился один эмигрант, «бюрократия советского общества – это детские ясли по сравнению с бюрократией западной».

Но мы отвлеклись. Нас  интересует утопия как разновидность  фантастического жанра. Хотя, как  мы установили, она практически полностью  вытеснена антиутопией. Что же отличает антиутопию и дистопию?  
Дистопия - изображение идеально плохого общества, изображение еще не существующего социального зла, зла чисто житейского, глубоко личностного. Антиутопия же обычно направлена на развенчивание утопических тенденций (в частности, высмеивание увлечения НТР). У Замятина и Оруэлла разные представления о главном зле будущего. У Замятина это технология, у Оруэлла - психологический контроль. По художественным достоинствам "О дивный новый мир" О.Хаксли несколько слабее в этом ряду, зато в нем наиболее конкретизирован источник зла, берущий начало в системе пробирочного размножения методом Бокановского и выращивания соответственно альф, бетт, гамма и эпсилонов - кирпичиков "дивного мира", обеспечивающих его существование и стабильность.  
Впрочем, как и положено манере постмодерна, жанр антиутопии и утопии ныне размывается и определить точно, описывает ли художественное произведение общество утопическое или его антипод, зачастую невозможно. Но основное, что обрело в нем выражение – уход от научно-технократических концепций и замена их концепциями изменения самой человеческой породы.  
Вот один из последних романов Уэльбека «Элементарные частицы», в котором автор предлагает по-иному взглянуть на человеческую сексуальность и тот культ, в который превратилось молодое, здоровое и красивое тело в современном обществе. Масс-медиа давно внушили истину: если ты обладаешь таким телом – ты хозяин этого мира, нет – влачишь жалкое существование, прозябая у подножия социальной пирамиды. Мнение Уэльбека иное: он предлагает общество, в котором отмирает мотив секса, поскольку люди обретают способность, благодаря открытию ученого, жить практически вечно и, следовательно, тяга к размножению затухает. На повестку дня выходят совсем иные интересы и ценности.  
Или вот как описывает общество будущего Сол Беллоу в романе «Планета мистера Сэммлера» (сам роман – не утопический): «Человек будущего, грандиозная личность красивого зеленого цвета, с рукой, развившейся в набор универсальных инструментов, приборов точных и тонких, с указательным и большим пальцами, способными передать тысячи фунтов давления. Каждый разум превратится в часть замечательного аналитического организма… Раса полубессмертных гигантов, наших зеленых потомков, нашего роду и племени, неизбежно несущих в себе обрывки и остатки наших огорчительных странностей, так же, как и силу нашего духа».  
Если раньше утопии видели своей целью лишь устройство общества, то ныне к этому присоединилось еще одно важное условие: бессмертие. Какой толк от идеального устройства, если в нем царит смерть? Начиная с самого начала 20 в. усердно ищутся пути, как обмишулить старую плутовку, начиная с релизиозно-философских поисков путей всеобщего воскрешения Н. Федорова. Тема бессмертия (с его критикой как естественного зла) оригинально трактуется в романе Хаксли «О, дивный новый мир», где сопряжена с вырождением человека (продление жизни человека вызывает в нем все большее развертывание программы «взросления», т.е. приближения по стандартам к облику обезьяны, и превращения в конце концов в монстра). А в романе А, Плеханова «Душа Клауса Даффи» бессмертие, обретенное для избранных путем создания и постижения специальных рун, оборачивается неимоверной скукой и преступлением по отношению к нормальному человечеству, исчезнувшему с лица земли по причине исчезновения способности к размножению.  
Утопия и антиутопия становятся часто неразлучными спутниками, как добро-зло, жизнь-смерть.  
Антиутопические романы, в общем-то, не выдумывают новых идей и концепций, они просто имитируют жизнь в ее наиболее драматических и трагических изломах. Поэтому их успех огромен. К тому же, антиутопию и критиковать то не за что: ведь автор ничего и не предлагает.  
Не то с утопиями. Стругацких в свое время обвинили в «коммунистическом утопизме», проповедуемом ими в своих романах 60-х годов. А утопический роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» (1957), описывающий на Земле коммунистический рай, ныне кажется почти постыдным.  
Нынешняя фантастика – это зазеркалье утопической мечты, где клубятся зловещие тени, громоздятся искаженные, изломанные контуры утопического идеала. Никакого рая, ничего светлого, никакой надежды – под такими лозунгами выступает антиутопия и одерживает победу.  
К какому, например, виду отнести роман Эдмунда Купера «Наследники Сверхчеловека» о возрождении машинами человечества через 10 000 лет после его гибели на основе оставленного сверхчеловеком генетического материала? Или повесть Фрица Лейбера «Грешники», в основе сюжета которой лежит идея о том, что наш мир уже давно наполнен автоматами, проявляемыми свою истинную сущность лишь в экстремальных условиях? Казалось бы, антиутопия: «Люди суть машины, созданные для того, чтобы выполнить определенную работу и умереть. И если ты остаешься частью системы, с тобой все будет в порядке. Но если ты начинаешь действовать самостоятельно, другие люди перестают на тебя реагировать. И продолжают делать то, для чего предназначены». Однако с утопическими элементами: в наличие сильные герои, которые разворачивают борьбу с автоматизмом и пытаются распознать и мобилизовать среди ходячих людей-роботов живые организмы.  
Этот вариант механизированного ада, законспирированного иллюзиями, распознать которые мы можем лишь при определенных условиях, идеально воплощен в фильме «Матрица» (1999), где весь мир погружен в виртуальную реальность, воспринимаемую людьми как полноценная жизнь, в то время как на дворе 22 век и светом управляют захватившие власть машины. Они-то и посадили людей в пробирки, крутя им грандиозное кино о несуществующем уже мире – тотальную иллюзию.  
По сути, антиутопии уводят от мечтаний. Предельной мечтой в созданном ею кошмаре становится просто желание выжить, возродиться, вернуть свой мир, приняв его таким, каков он есть.

4. Антиутопии с  искусственным интеллектом

Антиутопий, посвященных  обществу, в котором власть захватили  машины (искусственный интеллект, роботы, киберы и т.д.), такое множество, что  сразу возникает недоверие: а  почему машины непременно должны быть злее нынешних воротил? Может, как раз  ничего страшного и не будет, а  подобного рода антиутопии просто выполняют  социальный заказ?  
Запугивание эрой машин началось с драмы К. Чапека “Расумовские Универсальные роботы” (1921). Эту тему развил в своем романе роман «Утопия-14» К. Воннегут, где описана цивилизация, в которой кибернетизация общественного производства привела к господству автоматов и думающих машин над людьми, к абсурду ненужности самого человечества. Да, собственно, почти все фантасты так или иначе касались этой темы.  
Ныне всем нам хорошо знакомы американские фильмы-антиутопии “Терминатор” (1985), “Судья Дрэд” (1995), “Машина смерти” (1994), “Матрица”, “Дознание пилота Пирса” (Польша, 1977), “Лекс” (2000), «Тринадцатый этаж», где роль стражей цивилизации отведена мыслящим машинам - роботам, которые взбунтовались против своего творца (повторение библейского бунта) и либо создали свою машинную цивилизацию, враждебную человеку, либо ограничились одиночным бунтом. Именно в таком, эсхатологическом ключе видится многим фантастам проблема искусственного интеллекта со всеми ее опасными последствиями. [2]  
Возникает парадоксальная ситуация: человек отчаянно боится механического двойника и в то же время усиленно создает его. Между тем преимущество механических стражей очевидна: они глухи к проблемам власти, славы и денег, следовательно, их нельзя “купить”; четки в выполнении и застрахованы от случайных или намеренных ошибок; более быстры в анализе ситуации и выборе действий; максимально объективны, неподкупны, умны, способны к обучению, беспристрастны, логичны, долговечны, бесстрашны, надежны, им не нужны меры наказания за нарушение закона, который служит основой их программ, и т.д. Можно сразу отметить и очевидные недостатки: зависание в ситуации размытой неопределенности, возможность сбоя (хотя его можно отнести к разряду “болезней”, которым подлежит и человек, например, заражение вирусом, потеря памяти и т.д.); неприспособленность к выполнению незапрограммированных физических действий (задержка преступника, оперативный поиск, непредусмотренная ситуация) и, в конце концов, прогнозируемая учеными и угрожающaя катастрофическими последствиями возможность выхода из-под контроля. Именно последний момент был долгое время причиной запрета создания программы искусственного интеллекта Римским клубом. Мыслящая машина, искусственно созданный (пусть и с добрыми намерениями) интеллект воображается непременно бездушной, глубоко антигуманной сущностью. А право его создания отрицается как покушение на права Бога, единственно которому принадлежит прерогатива и функция Создания.  
Однако основная проблема искусственного интеллекта состоит вовсе не в технической сложности, а в возможности очеловечивания автомата и права машины на это.  
Решение этой проблемы можно проследить еще в сказочных историях о Пиноккио (Буратино) – деревянной игрушке, превратившейся в конце концов в настоящего мальчика (эта тема легла в основу «Искусственного разума» Спилберга).  
Страх перед машиной овладел человеком в эпоху романтизма в связи с начатой интенсивной механизацией общества, за которой не поспевало мышление. Это было время, когда заводная кукла почиталась вершинным достижением техники, и это имело смысл: техника – в идеале, в потенции – стремилась заменить человека воскресшей вещью. Это нашло отражение и в самом определении робота, появившемся в середине ХХ в.: “Робот – автомат в виде человека-куклы, управляемой телемеханически».  
В наше время отношение к способной мыслить машине, роботу во многом напоминает полные мистики ощущения людей эпохи романтизма.  
Искусственный интеллект – робот, мыслящая машина – часто отождествляется с ожившим мертвецом, восставшим трупом, схожим с запрограммированной машиной смерти (вспомним фильмы “Совершенный солдат”, “Зомби”, “Судья Дрэдд”, “Газонокосильщик” и др.). Правда, есть и добрые машины-роботы ("Терминатор-2", "Робокоп", «Звездные войны»), но они выступают лишь как помощники, приставки, а не самостоятельные объекты. [3]  
Конечно, общая компьютеризация, создание виртуальных программ, игр, сети Интернет и возможности, открывшиеся в связи с этим, существенным образом изменили отношение к способным мыслить машинам в сторону положительного, свидетельством чему есть милый искусственный мальчик Дэвид из фильма Спилберга «Искусственный разум» (2001).  
Но не будем радоваться. Ведь причина этого может крыться и в ином - в жажде (осознанной или неосознанной) сопричастности к зловещим прогнозам.  
Все фильмы этого плана мусируют по сути одну и ту же проблему, заключающуюся в общем виде в следующем: человечество подошло к такому рубежу, на котором оно приветствует сотворение иного античеловеческого мира, где ему как виду нет места. Более того, этот мир оно всякими способами создает. Объяснение видится в том, что люди видят в непосредственной близости не только рай, но и катастрофу, страх перед которой почти тождественен желанию ее. [4]  
Этот страх-желание и отображают нынешние антиутопии.

4. Как же создать  антиутопию?

Путь первый. Надо взять наш мир, сгустить в нем краски, выпятить негативные черты и подать как общество будущего, либо как альтернативную ухудшенную реальность общества нынешнего. По сути, такой метод был использован при дискредитации советского общества. Возникшие тогда в немалом количестве отечественные антиутопии (В. Пелевин, А. Столяров – «Монахи под луной», да и иные) ставили перед собой как раз такую цель. За рубежом аналогичного рода попытки были предприняты в «Заводном апельсине» и «Сумасшедшем семени» Э. Берджеса, где современное общество подано в утрированном виде. Сюда можно отнести и всю сатирическую фантастику, начиная от Салтыкова-Щедрина с его невообразимо искаженным городом Глуповым в «Истории одного города». Любимая тема антиутопий такого рода – тоталитаристическое общество, полицейское государство («1984» Дж. Оруэлла, «Мы» Замятина, «Концлагерь» и «304» Диша, «Тоже цивилизация Р. Шелли – в мире будущего Шелли каждый человек путем специальной психотропной обработки в школе превращен в собственного доносчика, полицейского агента самого себя, в результате чего отпала необходимость во внешнем разведывательном аппарате).  
 
Путь второй. Можно атомистическую модель нашего мира перенести в космос и населить монстрами, пытающимися захватить всю Вселенную и перестроить по своему образу и подобию (тут можно вспомнить и «Звездную тень» С. Лукьяненко с описанием множества антиутопических миров, где наиболее антиутопическим назван в общем-то самый нормальный, и «Черную армаду» И. Стальнова, из фильмов – «День независимости» (1997), «Маркс атакует» (1996), «Лекс» - такого рода фильмо-книг вагон и маленькая тележка).  
 
Путь третий. Можно выдумать какое-либо прогрессивное изобретение и оплевать его последствия (например, клонирование уже было обыграно в куче фильмов – «Двойник», «Судья Дрэдд», «Чужой-4», «Звездные войны: Атака клонов»). Атомное будущее ретранслировано в такой массе фильмов и книг, что перестало считаться фантастикой. Изобретение бессмертия тоже изрядно раздолблено. Генная инженерия, методы очеловечивания и т.п. получили полное фиаско в фильме «Остров доктора Моро» и ему подобных. Идея восстановления разнообразия вымершего животного мира, равно как и умерших людей по сохранившимся остаткам начисто разгромлена еще во «Франкенштейне» М. Шелли (1818) (фильм - 1994 года), а в наши дни - в «Парке юрского периода», «Кладбище для домашних животных» и различных фильмах о воскрешении мумий фараонов («Мумия», «Возвращение мумии», «Тьма» и т.д.) либо простых людей. Основная идея такова, что все воскрешенное непременно обладает сущностью монстра, абсолютно злого начала – по сути, это профанация христовой идеи о воскрешении, необходимом для вхождения в рай [5].  
 
Путь четвертый. Очень избитая тема – машинизация, создание искусственного интеллекта и захват им власти, однако, как показывают события, далеко не исчерпанная. Об этом мы сказали достаточно раньше. Отметим только, что можно пойти не по пути компьютеризации, виртуализации и машинизации общества, а выдумать нечто оригинальное: например, искусственный интеллект, который вселяется и преобразует под себя людей. Или люди, которые из жажды бессмертия добровольно вступают в информационно-генетическую связь с ИИ и становятся биокиборгами (этот путь рассмотрен в романе С. Бескаравайного «Жажда Всевластия»). И т.д. Аспектов тьма. И психологический план тут очень силен.  
 
Путь пятый. Экстраполяция Апокалипсиса на современность: Страшный Суд, конец времен, наступление царства ада и т.п. Это – эсхатологический вариант мира. В этом случае можно ничего особого не выдумывать: все готовое уже есть в Евангелиях. Дело лишь за художественными образами.  
 
Путь шестой. Создание альтернативной реальности – часто не утопия и не антиутопия, просто – другое, либо же экстраполяция какого-то жесткого режима в будущее, или, напротив, показ истории при каком-то ином повороте ключевого события в обход жестокой реальности. Примеров тут масса – «Гелиополь: Ретроспектива города» Ернста Юнгера, «Свободное радио Альбемута» и «Человек в высоком замке» Филиппа К. Дика, «Остров Крым» Аксенова, Что плохо в этой серии – так это явная подчиненность социальному заказу. Например, «Свободное радио Альбемута», последний роман в общем-то классного писателя, - дешевый агитпропагандистский памфлет времен «холодной войны», в которой Советский Союз (и красный режим США) представляются единственной (последней) угрозой свободе и миру, для уничтожения которой из дальней звездной системы Альбемут к Земле направляются плазматические посланники (делать им больше нечего?), которые совершенно в духе идеологической пропаганды ведут направленную трансляцию, в том числе запрещенным ныне методом «26-го кадра» (через подсознание). Читать это ныне совершенно смешно. Чего только стоят такие, например, штампы: «А это означает – так следует из передаваемой мне информации, - что компартия совместно с советскими политическими убийцами, руководимая КГБ и под прикрытием антикоммунистических лозунгов, захватила власть в США» (и это в серии СУПЕРФАНТАСТИКА!). Из сего можно заключить, что писать фантастику на злобу дня, по соцзаказу, привязывая ее к тому же конкретным политическим образованиям, по меньшей мере чревато комизмом.  
 
Путь седьмой. Представить утопическое общество (из уже существующих проектов – коммунизм, рай, теократия, царство разума) как антиутопическое (путем манипулирования словами и перерасстановки акцентов). Пример – изображенный С. Лукьяненко мир Геометров в «Звездах – холодных игрушках» весьма похож на земной, только в отдаленном идеале, но постоянно подается с негативной оценкой как самый кошмарный из возможных, при этом сам «кошмар» высасывается из пальца, но впечатление негатива тем не менее остается. Аналогично поступил еще Свифт в «Путешествии Гулливера», когда описывал летающий остров ученых Лапуту (интеллектуалократия) и общество рациональных гуигнгнмов (рациократия).  
 
Путь восьмой. Изображение жизни после глобальной катастрофы – иными словами, экстраполяция в будущее далекого прошлого (предельный регресс): хороший пример – «Кысь» Т. Толстой. Обожает эту тему и американский кинематограф: тут и «Судья Дрэдд», и  
 
Путь девятый. Выдумать свой вариант возможного глобального кошмара. В психоделической области тут неплохо работает Филипп К. Дик («Пролейтесь, слезы…» и др.).