Взаимодействие автора с редактором: тянитолкай или кентавр

И тут редактору не нужно настаивать: содружество писателя с редактором не измеряется только согласием писателя на указанные ему исправления. Редактору это надо правильно понять: непонимание иногда грозит срывом работы.

<...>

В издательствах много молодых редакторов, еще недостаточно уяснивших себе свою роль в работе с автором. Когда заведующий отделом видит, что молодой редактор недостаточно вникает в суть дела, ему следует направлять работу такого редактора.

Чем больше я думаю над работой писателя в наши дни подъема творческих сил человека любого труда, тем больше вижу, как необходимо писателю решаться на необычное! Он должен писать кровью сердца, о чем часто писатели забывали и забывают. Но когда его рука поднимается на необычное — фразу ли, характер ли,— писателю делается не по себе: он предвидит трудности, он знает, что многие редакторы будут стараться подогнать его работу под некоторое среднее качество хорошего, а то «вдруг найдется читатель, который не поймет!». Бывает, что редактор скажет: «Это хорошо, так сделаем еще лучше!» — и уберет лучшую находку автора. Необычное иногда находится в споре с грамматической догмой. Вспомним строки, дорогие нам с детства:

Вкруг ее стоит грозная стража,

 На плечах топорики  держат.

Убеждена, что у нас могут найтись редакторы, которые, не задумываясь, выправят такую строку.

Основная беда многих наших редакторов в том, что они недостаточно знакомы со всеми особенностями богатого русского языка и потому боятся отступить от догмы.

«Как пахарь, битва отдыхает...» — произносите вы, и трепет восторга проходит по сердцу, вы чувствуете себя богачом, вас охватывает гордость, волнение.

А как бы отнеслись к подобной строке девяносто из ста нынешних редакторов? Нет, я ничего не говорю против вкуса и культурности современных редакторов, способных наслаждаться великими творениями писателей-классиков, стоящими на книжных полках. Но по отношению к современному ему писателю, скромно сидящему рядом у редакторского стола, эта способность как бы приглушена у многих редакторов. Они равнодушны, тогда как им следовало бы быть широко восприимчивыми. Ведь именно в нашем отечестве мы и любим, и признаем своих пророков.

Но почему же так мало в рукописях знаков одобрения редактора? Почему все внимание его устремлено на одни недостатки? Он отвыкает радоваться хорошему, забывая, как радовались удаче писателя Белинский, Некрасов, Горький.

Менее опытный редактор не всегда может отличить сам живорожденное от мертворожденного, он должен услышать об этом от другого, проверить себя. Когда вы слушаете новую симфонию, то часто не улавливаете сразу, что в ней хорошо, а, одевшись и выходя из консерватории, слышите, как человек, идущий рядом, спел особо удавшуюся композитору тему и этим выделил ее и для вас. Человек с музыкальным ухом открыл вам то, чего вы сами не могли уловить сразу.

В сущности, роль музыкального соседа у нас в литературе принадлежит критику-первооткрывателю. Но ведь первым читает рукопись редактор. Больше того, он должен помогать автору не только отсеять ненужное, но иногда и понять свое лучшее,— как же важна и значительна его роль! Каким бережным должно быть его сотрудничество!

Думается, что многие редакторы наших прозаических произведений слишком мало прислушиваются к своеобразному языку писателя, торопятся скорее сгладить его по всем правилам грамматики, перевести то, что отличает его, в обычное. Но автор чувствует, что ему удался полет, и он не хочет снижаться. Товарищи редакторы! Прозаические произведения надо научиться править так же осторожно, с большим тактом по отношению к автору, как и стихи.

Надо не забывать, что и прозаики — поэты!