Языковые средства выражения русского национального колорита в англоязычных произведениях В.В. Набокова

По мнению ряда исследователей[Анастасьев Н.А., 1992] в «The Real Life of Sebastian Knight» авторская стратегия заключается в игровом по своему характеру сопоставлении английского и русского культурных компонентов художественного целого. В «Pnin» проблематика русского дискурса сосредотачивается в «отстоянии» некоторой внутренней самости героя в ситуации культурного пограничья, при этом русское начало доминирует в художественной системе романа. В «The Real Life of Sebastian Knight» двойственность культурного кода становится ведущим приемом не только в создании образа главного героя, но и охватывает художественную систему романа в целом (включая сопоставительный аспект введения интертекстуальных отсылов), что выявляет двойственность авторской интенции. В романе «Pnin» субъектная структура представлена более целостно: русский герой оказывается в центре изображения, а субъекты авторского потенциала актуализируют оценочную сферу повествования.

Данная закономерность прослеживается и в речевой характеристике персонажей. Себастьян Найт в достаточной степени владеет и русским и английским языками, что постоянно приходится учитывать повествователю, чтобы описать его «подлинную» жизнь в сопоставлении этих разноязычных и разно культурных аспектов. В «Pnin» русская и русифицированная английская речь составляют сферу персонажа, англоязычный текст непосредственно романа - компетенция субъектов авторского потенциала. В автобиографическом романе русский дискурс представлен в «чистом» виде: как обобщающая авторская мысль. Преодолевая проблему языка и языковой культуры, В. В. Набоков выражает «русское» содержание в формах обоих языков, тем самым предлагая новый уровень взаимодействия разно культурных составляющих своего творчества: синтез различных культурных традиций, имеющий основание в личностном авторском потенциале. В субъектной структуре автобиографического романа представлена попытка «воскрешения» своего русского прошлого в предельно близкой автору художественной форме автобиографического «Я» и одновременно попытка раскрыть его метафизическое значение в судьбе англоязычного писателя, дистанцированного в авторской категории «другого».

Русский дискурс в ранних романах Набокова - «The Real Life of Sebastian Knight», «Pnin», «Speak, Memory» - организует систему художественного целого, ориентируя англоязычный контекст на функциональное включение семантического потенциала русской культурной традиции. Позиционирование системообразующего русского начала в каждом из рассматриваемых в настоящем исследовании произведений имеет различные нюансы в зависимости от изменения осознания В. В. Набоковым своей роли в ином социо-культурном пространстве по отношению к оставленной родине и русской эмигрантской среде. В первом англоязычном романе происходит становление англоязычного стиля, при этом превращение индивидуального писательского языка в стремлении преодолеть ограничения статуса эмигрантского автора имеет в основе уже сложившуюся стилистику русских его произведений.

В «Pnin» доминирующая роль русского дискурса определяется потребностью переосмыслить феномен русской эмиграции в контексте американского периода жизни и творчества, когда понятие «американский писатель» применительно к произведениям В. В. Набокова обозначает одну из множественных национально-культурных традиций, представляющих американскую литературу XX века.

 

2.2. Стилистические приёмы передачи русского национального колорита

Проанализируем текст произведения на предмет лексических свидетельств национального колорита русского языка и русской культуры.

Как мы вывели в теоретической части к ряду таких свидетельств можно отнести как чисто лингвистические способы отражения, те, что могут быть определены как варианты межъязыковых соответствий. Вторую группу таких способов передачи русского колорита можно определить как переведённые реалии, то есть английские слова, но служащие задаче смысловой передаче национального колорита.

В особую группу стоит отнести прямые транскрипции и транслитерации русских слов или русского акцента. Так, в первой главе, приводится один такой случай:

«How Pnin came to the Soedinyon nïe Shtatï (the United States) »

«Zdrastvuyte kak pozhivaete horosho spasibo, Entwistle rattled off in excellent imitation of Russian speech - and indeed he rather resembled a genial Tsarist colonel in mufti».

Здравствуйте, как поживаете хорошо спасибо, - прогремел Энтвисл, прекрасно подделывая русскую речь, - он и впрямь сильно смахивал на благодушного царского полковника в штатском.

В указанной главе, тот же персонаж продолжает:

'One night in Paris,' he went on, his eyes twinkling, 'at the Ougolok cabaret, this demonstration convinced a group of Russian revellers that I was a compatriot of theirs - posing as an American, don't you know.'

Выделим, здесь не только прямую транскрипцию русского слова «Уголок», средствами английского алфавита. Обратим внимание на то, как легко стилистически автор вносит игровой характер владения русским языком вообще. «Русский его отдавал анекдотом» - находим мы еще в первой главе произведения. Здесь и ранее подчеркивающийся «анекдотический» характер русского языка главного героя, здесь подтверждается другим персонажем. Так задаётся форма отношения к теме билингвизма.

В четвертой части второй главы произведения так же приводятся русские глаголы: mahnut', vsplesnut', razvesti. – транслитерированные английскими буквами.

Еще один пример этого ряда из третьей главы произведения:

Russian-intelligentski way. – это уже не только собственно транслитерация русского эпитета, это уже попытка воссоздать средствами английского языка расхожее выражение – идиому: «русский интеллигентский путь». Интересно что выражение изначально выдаётся в контексте как легко понимаемое, и как бы уже имеющее хождение. Этим стилистическим приёмом автор добивается ощущения присутствия русских реалий в английской языковой системе.

Другой способ использования приёма транслитерации это передача её средствами несовершенства владения героя английскими звуками, передача его национального акцента и индивидуальных особенностей произношения.

Так, в конце второй главы произведения мы видим такую прямую речь главного героя: 'I haf nofing,' wailed Pnin between loud, damp sniffs, 'I haf nofing left, nofing, nofing!'. В русском переводе Ильина - Ай хаф нафинг, - причитал он между звучными, влажными всхлипами. - Ай хаф нафинг лефт, нафинг, нафинг!

К числу реалий, или точнее такого их подвида как «местный колорит», а в данном случае указаний на колорит не столько национальный, сколько собственно на приметы национальной культуры можно считать упоминания русских писателей и деятелей искусства– в тексте неоднократно встречаются фамилии: Грибоедова, Достоевского, Шостаковича, Тургенева.

Во второй части третьей главы приводится: «It was Volume 18 - mainly devoted to Tolstoyana - of Sovetskiy Zolotoy Fond Literaturï (Soviet Gold Fund of Literature), Moskva-Leningrad, 1940.» Наличие перевода так же подчёркивает чужеродность вставной конструкции, от которой автор однако не отказался. Именно фонетическое наполнение текста словами русской речи, или непереводимыми названиями, фамилиями, то есть словами, которые при всём желании не могут переводиться, и должны быть транслитерированы, при этом всё же звучат чужеродно – на наш взгляд становится сознательной установкой автора. Таким приёмом он добивается увеличения русского звучания романа без того, чтобы его можно было упрекнуть в нежелании переводить русские слова на английский.

Это ощущение становится особенно сильным, когда дословно цитируется часть русской песни:

'Ya nadela tyomnoe plat'e,

I monashenki ya skromney;

Iz slonovoy kosti raspyat'e

Nad holodnoy postel'yu moey.

No ogni nebïvalïh orgiy

Prozhigayut moyo zabïtyo

I shepchu ya imya Georgiy -

Zolotoe imya tvoyo!

(I have put on a dark dress

And am more modest than a nun;

An ivory crucifix

Is over my cold bed.

But the lights of fabulous orgies

Burn through my oblivion,

And I whisper the name George -

Your golden name!)'

Названная раньше авторская установка на сближение языковых систем, обыгрывание простоты перехода между ними тем более стирается, что эта песня, или стихи принадлежат не русскоговорящему персонажу произведения.

Еще один способ передачи колорита, не вписывающийся в классификацию переводческих реалий и межъязыковых соответствий, это прямые указания в тексте на наличие того самого колорита, о котором мы говорим.

Пример: «Professor Pnin laboriously translated his own Russian verbal flow, teeming with idiomatic proverbs, into patchy English.».

Таким образом указывая в тексте на обилие идиом русского языка, автор напрямую даёт нам понять, о живой русской речи своего персонажа. Еще более ярким свидетельством этого ряда в первой главе произведения можно считать приведенные там описания того, как профессор Пнин зачитывает устаревшие анекдоты, которые его слушатели «вежливо» считали русским юмором.

« but since to appreciate whatever fun those passages still retained one had to have not only a sound knowledge of the vernacular but also a good deal of literary insight, and since his poor little class had neither, the performer would be alone in enjoying the associative subtleties of his text.»

Первым сюжетным «приветом» из России становится галлюцинация Пнина на собственном выступлении в Кремоне.

In the middle of the front row of seats he saw one of his Baltic aunts, wearing the pearls and the lace and the blonde wig she had worn at all the performances given by the great ham actor Khodotov, whom she had adored from afar before drifting into insanity.

В переводе Ильина: «В середине первого ряда он увидел одну из своих прибалтийских теток в жемчугах, кружевах и накладных белокурых буклях, надеваемых ею на все выступления знаменитого, хоть и бездарного актера Ходотова, которого она издалека обожала, пока не сошла с ума окончательно».

Этот и другие примеры этого ряда, можно считать прямыми свидетельствами в пределах инструментария английского языка на реалии русской жизни героя. Такие явления мы будем условно относить к ряду – реалии, как они понимаются в контрастивной лингвистике. Итого пять примеров только в первой главе произведения.

Интересен приём, который автор реализует в шестой части третьей главы: V boyu li, v stranstvii, v volnah? In fight, in travel, or in waves?.

Здесь он пользуется своим талантом поэта для ритмического объединения русской и английской речи. Это создаёт эффект неразрывности словарного потока. Это еще один способ сближения, размывания границ языковых систем.

Более тонким проявлением лингвистичских параллелей являются случаи, когда герой выбирает для выражения слова международного обихода, близко звучащие и в разговорном русском, и в словарях английского. Однако на деле в обиходе американского разговорного языка такие слова звучат диковато. Переводчик на русский старается подчеркнуть или даже прямо указать на такие несоответствия.

'Quittance?' queried Pnin, Englishing the Russian for 'receipt' (kvtantsiya).

Квиттэнс? -- поинтересовался Пнин, заменяя английский "receipt"

англизированной русской "квитанцией". (пер.С. Ильина)

В этом же ряду: 'No douche?' inquired Pnin, looking up.

Еще более забавными выглядят вставки с использованием примет других языковых систем. Например ссылка на немецкий язык, который как известно Набоков не любил, и почти преднамеренно не изучал.

'Ach nein, nein, nein,' said Pnin. 'Let us finish this nightmare conversation (diese koschmarische Sprache).

Здесь внутренняя речь героя, обращенная к самому себе, представлена лексическим казусом, формально близкая к немецкой речи она использует французский корень с той смелостью словообразования, которая характерна почти исключительно русской речи.

Более часто встречаются примеры с вставлением русских флексий в английскую речь: 'It is nothing but a kind of microcosmos of Communism - all that psychiatry,' rumbled Pnin, in his answer to Chateau. '

К числу реалий как категории перевода русского колорита могут быть отнесены целые персонажи. Кроме очевидного главного героя, следует выделить более короткий и яркий в этом отношении эпизод, с супругами Комаровыми.

This Komarov, a Cossack's son, was a very short man with a crew cut and a death's-head's nostrils. He and Serafima, his large, cheerful, Moscow-born wife, who wore a Tibetan charm on a long silver chain that hung down to her ample, soft belly, would throw Russki parties every now and then, with Russki hors d' ?uvres and guitar music and more or less phony folk-songs - occasions at which shy graduate students would be taught vodka-drinking rites and other stale Russianisms; and after such feasts, upon meeting gruff Pnin, Serafima and Oleg (she raising her eyes to heaven, he covering his with one hand) would murmur in awed self-gratitude: 'Gospodi, skol'ko mï im dayom! (My, what a lot we give them!)' - 'them' being the benighted American people.

«Тот Комаров, сын донского казака, был коротышкой с короткой же стрижкой и с ноздрями "мертвой головы". Он и Серафима - его крупная и веселая москвичка-жена, носившая тибетский талисман на свисавшей к вместительному мягкому животу длинной серебряной цепочке, -- время от времени закатывали русские вечера с русскими hors d'oeuvres, гитарной музыкой и более или менее поддельными народными песнями, -- предоставляя застенчивым аспирантам возможность изучать ритуалы "vodka-drinking" и иные замшелые национальные обряды; и встречая после этих празднеств неприветливого Пнина, Серафима с Олегом (она возводила очи горе, а он свои прикрывал ладонью) лепетали с трепетным самоумилением: "Господи, сколько мы им даем!", -- под словом "им" разумелось отсталое американское население.»

С появлением этого эпизода становится понятно и личное отношение автора к русскому колориту, который передаётся в его произведении – то есть собственно к предмету настоящего исследования. На семантическом уровне даются отчётливые, если не сказать навязчивые приметы понимания автором русского колорита – как смеси стереотипов восприятия с той и другой стороны. Завершая анализ, мы можем констатировать, что только в первых трёх главах произведения то есть чуть менее чем половине всего текста, были обнаружены следующие авторские стилистические и лингвистические приёмы передачи русского колорита:

Транслитерации – Более семи отдельно стоящих случаев, включая цитирование трёх строф стихов на русском.

К транслитерациям примыкает попытка передачи неграмотности, неточности произношения главным героев английских слов. Способ передачи автором – так же графический, хотя в данном случае скорее формально графический, по сути фонографический. Таких случаев в данной работе анализируется два, в тексте их значительно больше.

Использование героем международных слов, имеющих хождение в русском языке, в ущерб более употребительным исконно английским – описаны два случая.

Смешивание словообразовательных моделей разных языковых систем: Russian-intelligentski way, diese koschmarische, vodka-drinking. Описаны три случая. Наличие реалий, передающих русский колорит, не поддаётся счету, приведённые примеры позволяют принять во внимание, что их наличие достаточно обильно для англоязычного произведения с «русской» тематикой. Гораздо интересней для анализа авторское применение приема реалий. Как удалось выявить в проведённой работе, применяя реалии автор неоднократно затрагивал тему владения языком, и различными способами сближал две языковые системы, фигурирующие в данном произведении. Англоязычные персонажи у него легко говорят по-русски и даже сочиняют на русском. Автор позволяет себе ритмическое объединение русских и английских слов, в некое подобие одностиший, чем добивается эффекта фонетического сближений русской и английской речи.