Философия Платона

В заключение скажем о восприятии Платона  в  России.  На  русский  язык сочинения  Платона  были  переведены  в  70-ые  годы  ХVIII   века   трудами переводчиков Императорской Академии наук  в  Санкт-Петербурге.  Во  введении переводчики (священник Иоанн Сидоровский  и  коллежский  регистратор Матфей Пахомов) пишут: "Весь свет со удивлением взирает на  то  блаженство  России,  Отечества нашего, до коего возвысилась она в настоящем златом веке. Но  может  ли  что иное быть источником благосостояния какого-либо царства, как не едина  токмо мудрость  предержащия  власти?  Платон,  знаменитейший   из   всех   древних философов, полагая сию истину всякого сомнения чуждою, в пятой книге  своего гражданства (речь идет о диалоге "Государство" - И.Л.) сказует,  что  всякое царство  тогда  достигнет  своего   блаженства,   когда   или   цари   будут любомудрствователи,  или  любомудрствователи   сделаются   царями.   Таковой истины, как бы прорекательне Платоном  изреченной,  зрится  в  России  ныне, паче  нежели  в  предшедшие  веки,  самое  событие.  Отечество  наше,   коль величайшею ни блистает теперь пред  прочими  державами  славою,  коликим  ни наслаждается благоденствием всему  сему  есть  виновница  державствующая  во днех сих августейшая монархиня наша[...]”

В этом же  введении  дается  краткая  биография  Платона  и  обзор  его творчества. В частности, авторами введения говорится, что  "многие  порицают сего писателя (Платона - И,Л.) за то, что он не предлагает о вещах просто  и ясно,   и    сим    самым    причиняет    читателям    своим    темноту    и неудобовразумительность".  Отвечая  на  это  обвинение  в   адрес   Платона, переводчики пишут: "Известно, что  обретаются  два  образа  сочинений.  Един есть  простый  и  сухий  образ,  свойственный  мафиматикам,   представляющий истины, чуждые  всяких  украшений[...]  Сей  образ  тогда  бывает  изящен  и полезен, когда употребляется  пред  человеками  просвещенными,  разумными  и непричастными предрассуждениям. Вопреки, он лишается всея своея  силы,  если предлагаем будет людям предубежденным, легкомысленным и жестоковыйным[...]"

Это введение к Собранию сочинений  Платона  представляет  собой  первый

отечественный опыт анализа  философии выдающегося греческого мыслителя.

При жизни Платона  ходили слухи о том,  что  в  Академии  преподается  в устной форме особая  тайная философия, о которой в диалогах ничего прямо  не говорится.  Диоген  Лаэртский  свидетельствует:"Словами  Платон  пользовался очень разными, желая, чтобы его учение не  было  легко  уяснимым  для  людей несведущих". Из этого следует, что Платон свои диалоги предназначал как  для сведущих,  так  и  для  несведущих.  И  действительно,   любое   иносказание предполагает разделение читателей по крайней мере на двух  типов.  Их  можно назвать по разному Диоген называет их сведущими и несведущими,  я  -  А.Т.Геворкян называв их первыми и вторыми. Первые читатели  не  улавливают  цели иносказаний, или вовсе не воспринимают иносказаний; вторые  же  обнаруживают иносказательный покров и выявляют то,  что  скрыто  под  различными  Формами иносказания. Сам Платон также разделял своих читателей на два типа. Об  этом свидетельствует Седьмое письмо, где  он  говорит:"Если  бы  показалось,  что следует написать или сказать это в понятной  для  многих  форме,  что  более прекрасного могло быть сделано в моей  жизни,  чем  принести  столь  великую пользу людям, раскрыв всем в письменном виде сущность  вещей?  Но  я  думаю, что подобная  попытка  не  явилась  бы  благом  для  людей,  исключая  очень немногих, которые и сами при малейшем указании способны все это  найти".  Из этого можно видеть, что сам Платон разделял своих читателей  на  "многих"  и "немногих". Именно на этих немногих  и рассчитывал Платон  при построении сложной структуры диалогов, в которых под различными формами иносказания  он скрыл свои подлинные воззрения.

Начиная  с  древности  в  платоноведении  существовала  точка   зрения, согласно которой диалоги - экзотерические (внешние) сочинения не содержат  в явном   виде    эзотерических    (внутриакадемических)    учений,    которые преподавались ученикам Платона устно и хранились в тайне от  внешнего  мира. В этом свете основной проблемой платоноведения стало  выявление  соотношения двух  Платонов:   автора   диалогов   и   наставника   Академии.   Об   этом свидетельствует, в частности; А. Клеванов, который  в  1861г.  писал:  "Было высказано  некоторыми  довольно  странное  мнение,  будто  и  из   подлинных сочинений Платона нельзя извлечь истинного понятия об его учении, что оно  в полной ясности преподано им  тайно только  ученикам  его,  а в сочинениях внутренний смысл учения скрыт под намеками и  образами,  частью  с  умыслом, частью из осторожности". Сам А. Клеванов называет эту точку зрения  странной и, вероятно, солидаризируется со Ф. Шлейермахером, который,  как  утверждает А. Клеванов, опроверг эту догадку и с  его  времени  почти  потеряли  в  нее веру. И действительно, Ф. Шлейермахер в XIX веке был  авторитетным  теологом и своими  переводами  сочинений  Платона  на  немецкий  был  известным  и  в платоноведении.  Он  своими  интерпретациями  христианизировал  Платона,   а свидетельства  Диогена  Лаэртокого  и   других   он   объявил   несерьезными анекдотами ненаучной традиции и категорически отверг их. Воззрения.

Ф. Шлейермахера  о  Платоне  оставались  господствующими  в  XI  Яз.  В особенности трудно было выйти из-под  его  влияния  мыслителям  христианской направленности. В этом отношении интересна позиция  Гегеля,  который  отверг концепцию  двух  Платонов:  "Это,  впрочем,  дурное  различение,   так   как получается вид, будто у Платона были две философии: одна для внешнего  мира, для людей, а другая -  внутренняя,  сохраняемая  для  интимного  круга".  Он полагал, что у Платона одна философия. Однако,  его  интуиция  исследователя заставляет  его  частично  признать  то,  что  он  в  общем  отвергает:  "Но эзотерическим является спекулятивное, которое, хотя бы оно было  написано  и напечатано, все же, не будучи тайной, остается  сокрытым  для  тех,  кто  не хочет делать усилия мысли". Таким образом, Гегель фактически  признает,  что диалоги Платона рассчитаны на читателей двух типов: тех, которые  не  делают усилия  мысли  и  тех,  которые,  делая  усилие  мысли,  правильно  понимают спекулятивное сокрытое.

В ХХв. эзотерические  тенденции в платоноведении начали  усиливаться.  В 1912г. В. Егер безоговорочно провозгласил, что настоящая философия Платона не  может  быть  найдена,  в  его  диалогах,  которые  следует  считать   не философскими сочинениями, а произведениями искусства. Подлинно  платоновские воззрения содержались  в  его  устном  учении  -  том,  которая  может  быть восстановлена по свидетельствам  Аристотеля  и  других  его  учеников.  Этой концепции  В.  Егера  придерживаются  представители  известной  тюбингенской школы Г. Кремер и К. Гайзер, которых обычно  называют  эзотеристами,  Е.  Н. Тигерштедт  говорит:"Если  бы  диалоги  вдруг  бесследно  исчезли,  это   не повлияло бы на эзотерические концепции платонизма,  поскольку  последние  не основываются на анализе диалогов, хотя эзотеристы  последовательно  пытаются найти в них обоснование своих мнений".

Итак, можно  ли  считать  философское  наследие  Платона  артистическим философствованием,   местами   гениально   прозорливым,   однако    лишенным систематической   строгости   и   методически   исчерпывающей   полноты?   О большинстве диалогов, за исключением Тимея и Законов,  действительно,  можно сказать, что построение их прихотливо, логика изложения определяется  скорее художественными или пропедевтическими задачами, нежели логикой  философского предмета. Тем не менее об отсутствии системы в философском наследии  Платона не  может  быть  и  речи.  Внимательное   изучение   Платоновского   корпуса показывает, что в нем всесторонне и полно выражена  тщательно  проработанная философская концепция, диалектически изощренная и, что самое  замечательное, свободная от догматической косности и окостенелости.

Душа платоновского  идеализма учение о Благе. Из платоновской  философии вошло в культурный обиход человечества не только понятие идеи, но и  понятие идеала.  Идеализм  Платона  идеализирующее  учение.  Прежде   всего   Платон идеализирует познавательную деятельность человека. Платоновская  гносеология менее всего хлопочет  об  адекватности  человеческих  познаний  познаваемому миру, главное в познании усмотрение  перспективы  движения  к  совершенству. Познание постигает вещи только тогда, когда оно  постигает  меру  возможного совершенства каждой вещи, ее идеал, а также  место  этого  идеала  в  Едином Благе  Бытия.  Соединение  в  одной  высшей  идее  Блага,  Бытия  и  Единого обусловило    сквозное    единство    этического,     космологического     и гносеологического  уровней  его  философского  учения.  Сущность   человека, согласно этому учению, заключается в безостановочном устремлении к  познанию совершенства бытия, своего собственного совершенства, своего идеала,  и  тем самым к самоусовершенствованию.  Подобным  же  образом  Платон  идеализирует природу мироздания, общественный порядок, да и все, к чему  прикасается  его мысль. Философия, по Платону, начинается с удивления, а держится и питается любовью, любовью к идеалу  и  к  любому  объекту  мысли  как  к  возможности идеала.

Философия Платона не раз возрождалась на протяжении истории  под  именем платонизма. Этим именем называется всякое учение, которое в основание  бытия кладет  идеальные  сущности,  в  основу  познания  интеллектуальное  усилие, отправляющееся от интуиции, в опыте имеющее лишь результат, но не  источник, а в этике проповедующее превосходство вечных ценностей над заботой и  злобой дня.

В политике это выражается в примате общегосударственных  интересов перед частными;   закон   подчинения   гражданина   государству   понимается   как справедливость и становится залогом спасения и  будущего  блаженства  каждой человеческой души.

В логике это означает превосходство общего над единичным  и более общего над менее общим, в гносеологии суверенитет понятия  и  приоритет  его  перед чувственным опытом. Истина это закон подчинения знания идее.

В  космологии  это  сказывается   в   низведении   самодостаточного   и самодвижущегося космоса досократической философии на уровень производного  и произведенного механизма, скопированного с внеположенного космосу образца  и приводимого в движение силой, лишь отчасти заключенной в космосе  и  ведущей свое происхождение  от  внекосмических  начал.  Закон  приближения  копии  к образцу именуется у  Платона  истиной,  закон  подчинения  частей  целому  и соподчинения  частей  внутри  целого   соразмерностью,   закон   полного   и совершенного единения многого в  одном  красотой.  Истина,  соразмерность  и красота сводятся в наивысшее единство, именуемое Благом.

Тем не менее  философия  Платона  это  не  философия  приоритетов,  это философия меры. Крайности Платона это не области  существования,  а  пределы понимания. Истина бытия и понимания каждой вещи и ее идеи  определяется  как мера.  Мера  это  количественно  определенное  среднее,  узел   связи   двух крайностей многого и  единого,  частного  и  целого,  единичного  и  общего, соотношение которых в их  смеси  определяется  числом.  Число  это  то,  что объединяет физическое существование космоса  и  метафизическое  бытие  идей. Самое конечное единство определяется числом единица  .  Отношения  любой  из идей к идее единого составляет меру и число этой идеи.  Мера  и  число  вещи это отношение наличного соотношения между соединившимися в  ней  крайностями к тому, которое задано ей идеей. Мир вещей,  таким  образом,  от  мира  идей отличается тем, что у идеи свое число,  целое,  а  у вещи  всегда  дробное, знаменатель которого может увеличиваться или сокращаться,  обнаруживая  меру совершенства вещи; мир вещей именуется миром становления,  поскольку  каждая вещь в  нем  находится  в  движении,  направленном  к  совершенствованию,  к сокращению разрыва между  действительностью  и  истиной.  Вещь  всегда  лишь становится тем, что есть ее идея, путь ее становления бесконечен,  а  разрыв между   совершенствующимся   и   совершенством   всегда   сохраняется,   ибо отягощенная несовершенством индивидуальности вещь  всегда  чуть-чуть  не-до-идея, как бы ни блистала она соразмеренностью, добротностью и красотой.

Добротность, или добродетель, это та же мера, но понятая в эстетическом или этическом смысле. В  государстве  мера-добродетель  гражданина  это  его сословная принадлежность. В космосе мера-добротность вещи дается ей  как  ее возможность, то  есть  как  диапазон  ее  перемен  в  процессе  становления, определенный ее включенностью в соразмерное единство целого.

Мера и возможность  философии  состоят  в  очищении  и  возвышении  души человеческой,  во  всемерном  развитии  способности   бессмертной   души   к припоминанию тех созерцаний, какие  доступны  душам,  поднявшимся  до  края, отделяющего небо от занебесной области идей.

Ближайшим образом душе требуется припоминание  идеи  справедливости  (и Блага, ибо верховная идея Блага познается в каждой из прочих идей  как  цель и  основание  всего),  дабы  справедливой  жизнью  заслужить  себе  право  в последующих воплощениях подниматься раз от разу все выше и выше по  ступеням совершенствования. Однако  познание  этой  высшей  справедливости  в  земных условиях оказывается едва ли  не  самым  трудным  познанием,  к  нему  ведет долгий путь воспитания и образования, развития мыслительных способностей.

Конечная цель философии  привести к осуществлению все  лучшие возможности души, ее способность путем мнения,  состоящего  из  веры  и  уподобления,  и мышления, состоящего из познания и рассуждения, находить верную  дорогу  как в лабиринтах становления, так и на магистралях бытия.

Наконец, какова  та  картина,  то  зрелище,  которое  душа,  получившая посредством философии свое полное развитие, может  составить  как  идеальный образ своего двойного обиталища? Это должно быть зрелище  космоса,  с  одной стороны, и вечного прообраза этого космоса бытия с другой.  Однако  истинное бытие лишено  не  только  материи,  но  и  формы,  к  тому  же  оно  просто, односоставно и тем самым  неподвластно  логосу-отчету,  разбирающему  состав многосложного. Высшая ступень истины неизреченна, постичь ее можно самое по себе, в свете ее собственного сияния, но  выразить  лишь  в  отображении,  в эйконе. Таковы эйконы пещеры в  Государстве  ,  земли  в  Федоне  ,  неба  и занебесной области в Федре . Наиболее правдоподобным эйконом бытия  является сделанный по его образцу космос,  он  более  всего  подобен  своему  благому образцу-прообразу,  поэтому  изображение  космоса  в  Тимее  можно   считать наиболее адекватным из возможных эйконов бытия.

Можно ли считать правдоподобный миф Тимея не только  наиболее  истинным изображением бытия, но и собственно  изображением  бытия?  Не  относится  ли космос к бытию как становление к своей идее? Не есть ли  космос  сотворенный аналог бытия, как время и движение космоса аналоги вечности и  покоя  бытия? Исчерпывает ли идея космоса всю полноту мира Идей?  Есть  ли  в  мире  бытия образцы для других созданий? В наследии Платона, скорее всего, нет  на  этот счет указаний, кроме, может быть, одного. Говоря  о  сотворении  космоса  из двух начал, идеи-образца и восприемлющей материи ( Тимей , 50  С-Е),  Платон замечает,   что    этому    неопределенному,    бесформенному,    безвидному восприемлющему началу предстоит воспринять все  возможные  формы,  все  роды вещей,  все  возможное  разнообразие  видов.  Для  обозначения  целокупности космоса в греческой философии употреблялось  слово  пан  все,  всевозможное, всяческое, всякое все. Платон не может  сказать  о  космосе,  что  тот  все, помимо космоса есть бытие, но что космос являет собой всевозможную  пестроту всяческого бытия в становлении, это, по-видимому, можно считать вероятным.