Философские взгляды Ф.М.Достоевского

В словах Инквизитора проступает та же логика, что и в рассуждениях Раскольникова: люди делятся на немногих, выдерживающих свободу, и на подавляющее  большинство тех, кто ее не выдерживает. Но теперь предлагается любить человека в его слабости. “И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли  вытерпеть того, что могучие? Чем  виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных?”.

Инквизитор становится на защиту слабосильного человечества и во имя любви к людям отнимает у них обременяющий страданиями  дар свободы, чтобы взамен дать счастье  и спокойствие. “Мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы... . <…> Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим  им жизнь как детскую игру, с  детскими песнями, хором, с невинными  плясками. О, мы разрешим им и грех, ибо  они слабы и бессильны”.

Мысль Инквизитора состоит  в том, чтобы из любви к слабым людям, не выдерживающим свободы, организовать им земной рай – такое идеальное  состояние, в котором человек, наконец, избавится от трагизма жизни, сомнений и мук совести. Но достигается  это ценой признания духовной неполноценности и незрелости человека. Дух есть тревога и мука, делающие человеческую жизнь проблематичной, превращающие ее в трагедию свободной  ответственности и принятия решений. И не является ли это мучительное  брожение всего лишь заблуждением, от которого нужно освободиться, как  от ненужной и зловредной обузы? И  не состояние ли простодушного блаженства и покоя является единственной и  конечной целью человека? Таким образом, обнаруживается связь стремления осчастливить человечество с презрением к нему и с уничтожением человека как  духовного существа.

Так человечество распадается  на меньшинство вождей, наделивших себя правом определять добро и зло  по собственному усмотрению, и подавляющее  большинство, образующее послушное  стадо счастливых рабов. “Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если будет сделан с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти  грехи, так и быть, возьмем на себя. <...> И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни  тысяч управляющих ими”.

Достоевский провидчески  моделирует то, что реально произошло  в ХХ веке. Революционеры, ради счастья  людей шедшие на неслыханные жертвы – ссылки, тюрьмы, жизненную неустроенность, приходя к власти, порабощали народ  еще больше, чем прежний строй. Революции, совершаемые ради освобождения угнетенных, оборачивались неслыханными диктатурами. Следовательно, какая-то подмена содержится в стройных рассуждениях Инквизитора, апеллирующего вроде  бы к реальному человеку, к тому человеку, каков он фактически есть. В чем же состоит эта подмена? Попробуем это сформулировать.

Люди действительно хотят  быть свободными, и быть свободными действительно чрезвычайно трудно. Однако из этой чрезвычайной трудности  свободы совсем не обязательно следует  необходимость лишения людей  свободы, как считает Инквизитор. Свободе можно научиться, пусть  через труд и страдания, но учиться  ей можно лишь уже будучи свободными. Только в состоянии свободы можно  научиться быть свободным. Инквизитор же из трудности свободы делает вывод  о необходимости превращения  людей в счастливое стадо, но тем  самым он отнимает у них саму возможность  научиться быть свободными. Ложь любви  Инквизитора к слабым людям состоит  в том, что такая любовь приводит к увековечиванию их слабости и неспособности  к свободе. Тем самым лишается смысла человеческая история, которая  и есть не что иное, как процесс  овладения людьми собственной свободой.

Поразительна концовка поэмы  о Великом Инквизиторе. Христос  тихо целует старика в “его бескровные девяностолетние уста”, и тот  его отпускает. Смысл этого поцелуя  загадочен, но ясно, что в какой-то степени он перекликается с поцелуем Алешей Ивана. Алеша тоже не спорит с Иваном, но переполнен состраданием к нему за тот “ад в груди  и в голове”, с которым живет  Иван, объявивший бунт против Бога.

Неклассическому подходу  Достоевского к проблеме человеческой свободы соответствует новый  способ изображения героев в его  романах. В обычном романе образ  героя строится автором из совокупности объективных качеств: социального  положения, физической наружности, душевного  облика, психологических характеристик, и сознание героя оказывается  дополнительным элементом к этим объективным качествам. В романах  же Достоевского все качества героя  даются не внешним образом, но исключительно  через сознание самого героя. Мы не видим, кем является герой объективно, но видим лишь то, как он осознает себя. Например, внешний вид Девушкина  в “Бедных людях” дается через  то, как он сам себя видит в  зеркале. Даже окружающий мир дан  в преломлении через восприятие самого героя: то угнетающее изображение  Петербурга, которое мы видим в  “Преступлении и наказании”, определено болезненным состоянием Раскольникова.

Достоевский, по словам М.М.Бахтина, произвел как бы коперниковский переворот, превратив то, что ранее давалось твердым и завершающим авторским  определением, в момент самосознания героя. Этот переворот связан с принципиальным отказом видеть в человеке лишь предмет, который можно внешним объективным  образом более или менее окончательно познать и описать. В человеке всегда есть что-то, что только он сам  может открыть в свободном  акте самопознания и что не поддается  окончательному определению. Поэтому  человек никогда не совпадает  с самим собой; он, скажем так, есть всегда больше, чем то, что он есть, и подлинная его жизнь совершается  в этом несовпадении с самим собой, в выходе за пределы всего, что  он есть, как вещное бытие, определимое  помимо и независимо от его воли.

Такому воспринимающему  мир и самого себя сознанию героя, противящемуся любым окончательным  определениям, может противостоять  в качестве чего-то другого лишь мир других, равноправных с ним  сознаний. Отсюда возникает особая, полифоническая форма романов Достоевского, в которых герои выступают в виде множества самостоятельных, неслиянных голосов и сознаний, находящихся в диалогических личностно-нравственных отношениях. Сам автор уже не является по отношению к ним верховным носителем объективной и абсолютной истины, но становится участником равноправного диалога наряду со своими героями. При этом предполагается, что истина принципиально невыразима в пределах одного сознания, но порождается в точке соприкосновения двух или нескольких сознаний. Здесь уместна аналогия с платоновскими диалогами, в которых собеседники, обсуждая природу прекрасного, справедливости, добра, не открывают истину как нечто до этого разговора существующее “в себе”, хотя пока и неизвестное, но впервые создают ее в самом диалоге. И то, как диалог по обсуждению природы прекрасного, справедливости, добра сложился и пошел, определило дальнейший ход европейской культуры.

М.М.Бахтин пишет, что для  Достоевского не существует идей и  положений, которые были бы внеличностными или надличностными, даже истину, которая  мыслится им в качестве идеала, он представляет в виде личности Христа, вступающего  во взаимодействие с другими личностями. Таким образом, правда о мире становится неотделимой от правды о личности.

В романах Достоевского не только совокупность действующих лиц  составляет полифонию голосов, но каждое отдельное сознание полифонично  и диалогично внутри себя. В каждом голосе проступают два спорящих голоса, в каждом жесте присутствуют уверенность  и неуверенность одновременно; открывается  глубокая двусмысленность и многосмысленность  каждого события. Все эти противоречия и раздвоенности развертываются как рядом стоящие или противостоящие, как согласные, но не сливающиеся, или  как безысходно противоречивые, как  вечная гармония неслиянных голосов  или как их неумолчный и безысходный  спор. М.М.Бахтин пишет об особой одаренности  Достоевского слышать и понимать все голоса сразу и одновременно.

Творчество Достоевского явилось предвосхищением цивилизационных  и духовных катастроф ХХ века, которые  еще совершенно не ощущались в  спокойном ХIХ веке, верившем в  непрерывный социальный прогресс на основе разума и развития наук. Достоевский  показал, что действительность человеческой природы более трагична и противоречива, чем это представлялось прежде. И  после его романов уже нельзя считать, что вопросы о Боге, бессмертии и свободе, о судьбе человека и  человечества касаются лишь людей, профессионально  занимающихся философскими абстракциями. А ХХ век подтвердил очень жестоким образом, что решение этих вопросов затрагивает жизнь миллионов  мужчин и женщин.

В то же время в работе “Миросозерцание Достоевского”  Н.Бердяев подчеркивает роковую  двойственность писателя. С одной  стороны, Достоевский исключительное значение придает началу личности и  является, можно сказать, фанатиком  личного начала. Но, с другой стороны, у него большую роль играет начало соборности и коллективности. Бердяев  пишет о ложной идеализации Достоевским  русского народа и народного коллектива как носителя духа. На деле русскому народу, и это опять же подтверждает трагический опыт ХХ века, не хватает  развития идеи личной ответственности, самодисциплины, личной духовной автономии. Достоевский обращен к этой задаче и в то же время соблазняет русским  коллективизмом, слиянием с почвой, в которой он надеется обрести  высшую правду.

В его творчестве отразилась двойственность русского характера, в  ней даны и великие русские  возможности, и великие русские  опасности. Необходимы большая духовная работа над наследием Достоевского и осознание явленного им опыта.

Литература

1.  Алексеев Петр Васильевич. История философии: Учебник для студ. вузов, изучающих философию / Московский гос. ун-т им. М.В.Ломоносова. Философский факультет. — М. : ТК Велби; Проспект, 2005. — 236с.

2.  Волович В. И., Горлач Н. И., Головченко Г. Т., Губерский Л. В., Кремень В. Г. История философии: Учебник для высшей школы / Н.И. Горлач (ред.). — Х. : Консум, 2002. — 751с.

3.  История философии в кратком изложении / И.И. Богута (пер.). — М. : Мысль, 1995. — 590с.

4.  Лосский Николай Онуфриевич. История русской философии. — М. : Академический Проект, 2007. — 551с.

5.  Стрелецкий Яков Ильич. История философии: Курс лекций / Краснодарский юридический ин-т. — Краснодар, 2001. — 419с.