Кантинианские вариации

Правительство Российской Федерации

 

Государственное образовательное бюджетное учреждение

высшего профессионального  образования

 

Национальный исследовательский  университет – 

Высшая школа экономики

 

Реферат

по дисциплине

«История западной философии» 
на тему

«Кантинианские вариации»

 

Выполнил(а) студент(ка) 2 курса

Барышникова Татьяна

                       (Ф.И.О.)

Проверил: __________________

_______________________

    (должность, звание, Ф.И.О.)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Москва

2012

Содержание

Кантинианские вариации……………………………………………………3

Библиография………………………………………………………………..13

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Кантинианские вариации.

Кантинианские вариации - курс лекций о Канте, прочитанный выдающимся советским профессором, философом Мерабом Мамардашвили весной 1982 года в Москве в Институте общей педагогической психологии. Мераб Константинович Мамардашвили- выпусник Философского факультета МГУ ( 1954 г) , в дальнейшем доктор философских наук, сыграл огромную роль в становлении независимой философской мысли в СССР в послевоенный период, когда в МГУ начался подъем философского образования, несмотря на послевоенные трудности и сложную политико-идеологическую обстановку. В начале 50-х годов в Москве проходит ряд острых дискуссий по актуальным вопросам философии, во многом вызванных смертью И. В. Сталина. В этой «питательной среде» на философском факультете МГУ появляется ряд неформальных групп, сыгравших важную роль в развитии философской мысли в СССР, одной из которых был Московский логический кружок, одним из основателей которого был Мераб Мамардашвили. Большое духовное и образовательное значение имели его курсы лекций по философии на психологическом факультете МГУ, во ВГИКе, на Высших режисерских курсах, в Институте общей и педагогической психологии АПН СССР, в других ВУЗах страны, а также многочисленные интервью и беседы, записанные в годы перестройки (1985-1990).

 Сквозная тема философии  М.К.Мамардашвили - феномен сознания и его значение для становления человека.  Тем неудивительно, что, как известно, никогда не предпринимавший специальных усилий для публикации своих лекций человек, единственный раз лично обратился к вице-президенту АН СССР с просьбой об издании его Кантинианских вариаций – работы, посвященной классическому немецкому философу Иммануилу Канту,  в философии которого центральное место отводится теории познания.

Слово «вариации», по словам самого Мамардашвили, в данном случае следует понимать в буквальном, музыкальном смысле слова, « в предположении, что у Канта есть какие-то сквозные темы и их можно вынуть из горизонтального положения, соединить в некоторые связи, сочетания и развивать их. Развивать не в марксистском смысле слова, а в обычном, как говорят музыканты - «развивать тему», связывая вещи, в изложении как будто не связанные».¹ Таким образом, Мамардашвили сразу пытается отойти от строго устоявшегося академизма в изучении философии Канта у студентов, в дальнейшем и у широкого круга читателей, оживить их восприятие, настроить его на более тонкое понимание сути его теорий, попытку уловить то, что пытался уловить сам Кант, что обычно оставалось между строк его тяжелых произведений и , по словам некоторых комментаторов, бесконечно и нудно повторяющихся суждений. Нельзя пытаться понять Канта, разбирая по предложениям его на письме изложенные мысли, потому как лишь в «аккорде» отдельные слова его приобретают нужный смысл, лишь обрисовав и прочувствовав всю музыку его произведений, можно понять отдельные их ноты.

Поэтому, в первой своей  лекции Мамардашвили сразу пытается уточнить некоторые понятия, обычно применяемые к философии Канта, либо и вовсе избавиться от иных. Например, о «докритической» и «критической» философии Канта он пишет следующее: «…Во-первых, мы не будем различать «докритического» и «критического» Канта. Кант- это живой, производящий организм…Организму нельзя предписывать этапы, которые он должен проходить. Этапы неповторимы, то есть, если они пройдены - повторить их нельзя. А Кант может».² Второй «догматической» предпосылкой Мамардашвили было то, что все «Критики» Канта нужно брать как «одну работы или один мир»³, это вытекает из первой мысли, о том, что нельзя делить творчество Канта на этапы. Его философия, его воззрения, его работы, и в конце концов, вся его жизнь и сущность-это нахождение в процессе непрерывной и бесконечной работы, бесконечного движения мысли, которая, само собой, не могла пробудиться внезапно после прочтения работ Юма, тем более что с его работами Кант ознакомился за десять лет до приписываемого ему пробуждения мысли. Мамардашвили предлагает посмотреть на тексты Канта с позиций, что он принадлежит к числу философов, у которых нет системы, если под «системой» иметь в виду строгий смысл этого слова, так как в Кантовской системе нет основополагающего принципа, явления, в свете которого все объединяется и выводится.

Вся первая лекция Мамардашвили подчинена одной цели: предупредить изучение философии Канта как строгого набора тезисов, абстрактной системы, с понятным, точным и завершенным изложением, а так же к самому Канту, как к строгому, педантичному и сухому философу. Он заинтересовывает читателя, вскользь касаясь этих самых тезисов его философии, но подводя к ним через погружение в душевный мир Канта, через рассказ о нем, как о личности. Иллюстрация личности Канта, его внешности, характера, поведения, душевной организации занимает значительную часть этой лекции. Из мыслей самого автора и приводимых им комментариев людей, знавших Канта ( например, Карамзина, Гёте) можно сделать два вывода о характере философа: во-первых, Кант был человеком истинно вежливым в лучшем, не поверхностном смысле этого слова, «космополитом», опять же в благородном значении, человеком обаяния и долга. «Кант для меня – это элемент духовной жизни космополитической Европы, в которой только на волне Возрождения возникает цивилизованный светский слой. И Кант чувствует принадлежность к этому тоненькому цивилизованному слою».⁴ Во-вторых, его внешне скучная и однообразная жизнь, была обусловлена отнюдь не его заурядностью, а напротив, исключительными душевными качествами. Кант был настолько впечатлителен, настолько велика была его способность представить и вообразить и прочувствовать, что ему даже не нужно было, чтобы события случились. И с другой стороны, именно поэтому Кант старался держать себя в руках. Продолжая мысль Мамардашвили, можно предположить, что исключительная пунктуальность, четкое расписание всего, что делал Кант – жители Кенинсберга сверяли по нему часы - обусловлены этой боязнью Канта собственной живости и впечатлительности. И Кант погиб бы, если бы не сковывал себя, а отдался всему многообразию и силе возможных впечатлений. И это начало идеи Канта о том, что условия переживания не совпадают с его содержанием.

 

Во второй лекции Мамардашвили затрагивает первую работу Канта- «Об истинной оценке живых сил», где Кант вносит свою лепту в спор картезианцев и лейбнианцев о формуле, выражающей сохранение количества движения. Несмотря на то, что это сугубо физико-математическая проблема, уже в этой работе началась основная Кантовская тема, которая является и Декартовской. Это теория, которую можно озвучить словами каждый раз, теория о том, что нельзя одним актом раз и навсегда установить правильный и упорядоченный мир, который потом будет независимо функционировать, предоставленный сам себе. Ту же мысль выразил Декарт в своей теории дискретности или теории непрерывного рождения. В этой же работе слышатся мотивы другой проблемы Канта ( опять же характерной и для философии Декарта) – место души в контексте понятий и проблем взаимодействия.

Здесь же Мамардашвили впервые касается Кантовских априорных форм пространства и времени, то есть понятиях, которые мы можем далее не анализировать, далее не разлагать. Что, как говорит Кант, и не нужно теперь, когда уже есть. Эта тема сочленена с темой каждый раз, всякий раз заново. « Мы должны слышать эти аккорды кантовских аргументов. Это как бы установка тона, чтобы понять, о чем идет речь, выбросив же контекст, создаваемый аккордом, мы ничего не поймем». ⁵ Иными словами, в основаниях нашего разума, философствования и нашей науки лежат какие-то далее неразлагаемые вещи, которые мы должны суметь принять как факт. У позднего Канта эти неразложимые далее вещи, факты будут называться принципами. Употребление Кантом слова «принцип» здесь не случайно, он подчеркивает, что «принципы должны рождаться в самом человеке»⁶, что разум- это мышление, основанное на принципах. Не стоит полагать, что это случайное совпадение слов, потому что в принципе разум знает нечто априорно, независимо от эмпирических фактов и опыта.

Эти априорно существующие принципы Мамардашвили сравнивает с откровением. А Кант философским ходом вводит странную вещь: он спрашивает – кому оно открывается? Кому говорит откровение? И сам же отвечает: тому, кому уже открылось. «Чтобы принять откровение, нужно его уже знать, оно уже должно быть, иначе мы бы не могли его даже узнать».⁷ Здесь звучит кантовская проблема тавтологии – фундаментальный философский ход, в котором обнаруживаются плодотворные тавтологии существования и понимания. Так что это за принятое? Принятое, говорит Кант, - это сердце, добро. «Такова нравственная вера, простота которой отличается от умствований и пристроек».⁸ Кант выявил вневременной, внемыслительный характер нравственности, поскольку нравственность есть выделяющая характеристика существования человеческого феномена как такого. Таким образом, в этой лекции Мамардашвили подводит нас к следующему : « мы всегда внутри тавтологии нравственности».⁹ Мы не можем расщепить нравственность, понять откуда она, так же мы и не можем узнать откуда появились и как образовались те формы чувственности и рассудка, которые у нас есть. Из этого следует, что нравственность не зависит от знания. Это – начало опровержения позиций Юма.

В связи с этим Мамардашвили поясняет Кантовское выражение Quid juris, получившее не совсем правильную трактовку. Quid juris означает «по праву», «по должности», в противоположность этому quid facti – «по факту», «фактически».  « Интерпретаторы обычно видят здесь нормативность. Однако у Канта quid juris имеет следующий смысл: раз это уже дано, тогда есть право. Ибо данность- это фактичность. Juris у Канта не есть отличие нормы от факта, наоборот: если это дано как факт и раз уже дано, то есть право».¹⁰

Возвращаясь к nervus probandi кантовской мысли, рассуждению о месте души, несомненен вывод, что место души везде, где человеческое тело, но это не есть опытное суждение. «Совокупность опыта о душе говорит нам, что мы и не можем мыслить иначе, чем мысля сознания везде, где тело, весь человек; не внутри тела, в какой-нибудь локализованной его части, а там, где я есть в качестве телесного субъекта, - там и сознание, там душа».¹¹ Вот что такое, по Канту, априорное суждение разума. Мы доказываем место души не фактами, это диктует нам разум. Мы не можем мыслить иначе, а если помыслим, то цельность нашего опыта рассыплется.

В рассуждениях Канта о  месте души звучит следующий ход  мысли:  пространство есть элемент  изменения моего изменения. « С этого, собственно, и начинается Кант».¹²

В отличие от предшественников, начиная с Джордано Бруно, Кант говорит  о метафизической множественности  миров, возможной в точке. Потому что пространства будут разнородные. Так как понятие пространство уже содержится в определение  того, что значит воспринять, соответственно, «если что-то восприняли, то уже определились пространственно, и это пространство уже не какое-то возможное, а мое».¹³

Итак, если принять позицию  Канта о том, что важно лишь то, что уже есть, что мир существует только сейчас, заново, даже если за нами бесконечно устроенная вечность и впереди нас она уже определена, возникает логичный вопрос о сущности, природе и вообще о существовании Бога. «По Канту, устройство мира в принципе не определено до моего действия, до нахождения мною предназначенного мне в нем месте. Фактически у Канта возникает вопрос: а мог ли Бог вообще познавать?».¹⁴

Эта мысль развивается  Кантом в работе « Всеобщая история  неба», в частности, применимо к  проблеме предвидения. Кант пытается показать, что, так как существования само по себе не определенно, не определено и из предшествующий оснований следовательно, предвидение невозможно, что означает,  что и Бог не мог предвидеть. Тем самым Кант обозначает два полюса: зависимое и независимое сознание, божественное, в котором не было бы ни познания, ни предвидения. Богу предписывается, как и у Беркли, интеллектуальное созерцание: «Существо, которое не отличает свое состояние от предметов, не есть существо познающее».¹⁵

Эта мыслительная развилка в дальнейшем выразится в знаменитом учении Канта об антиномиях, с проблемы которых, как предупреждал сам Кант, собственно, и началось его учение. Однако под антиномией тут подразумевается не просто противоречие, это «естественная антитетика разума», естественный продукт нашего мышления.

 

В последующих лекциях Мамардашвили обращается к ключевому кантовскому понятию формы, неразрывно связанному так же с терминами полнота и определенность. Для начала тут стоит ответить на вопрос «Что такое мир?» «Каждый раз, ставя вопрос, что такое мир, мы, по Канту, должны понимать, что возникает он в ситуации, когда уже многое случилось. Или другими словами: ели мы нечто называем миром, то имеет дело с некоторым уже случившимся соединением».¹⁶ Это случившееся соединения и содержит то, что мы называем формой. Соединение чего? Это соединения есть единый опыт, а этот опыт получается в результате разнородного познания: идеального и эмпирического. Восприятие того, что идеально, мы осуществляем, не подразделяя и не локализуя в пространстве и в времени, так мы воспринимаем и понимаем, например, что такое круг, круг как мыслительная сущность, но это познание все равно объединено в одном познании с эмпирическим. «Проблема Канта в том и состоит, чтобы понять и удерживать это вместе».¹⁷

«Форма как возможность  структуры, как нечто, что лежит  в области полноты, есть для Канта  такое образование, от свойств которого зависит все остальное в мире. В том числе социальные проблемы, социальное благо человека, его нравственное благо как конкретного, то есть несвятого существа. Иначе говоря, даже когда в мире имеет место несправедливость, угнетение, неравенство людей…- не этим нужно заниматься. Для Канта главное, чтобы в форме не было оснований для угнетения и несчастья других людей. Исправить конкретные, эмпирические несчастья мы в принципе не можем».¹⁸ Идеальная форма – это существование некой общественной связи, идея civitas или гражданская идея, требующая от философа не уходить в леса, а присутствовать в мире, выполняю свой гражданский долг. Это ощущение общественных связей вырастает у Канта до космического ощущения.

Продолжая анализировать  кантовскую проблему формы и вспоминая  все, что говорилось до этого, мы естественным образом подходим к тому, что с  одной стороны, мы имеем вневременные и внепространственные сущности, а с другой стороны, дополнительный эмпирический элемент, то, что уже случилось, дальше чего мы не идем. Тут Кант обращается к важному теологическому ходу,  сформулированному еще Аристотелем. Он допускает существование некой субстанциональной формы вещей, некой праформы, не имеющей ничего общего с тем, как они проявляются человеку или любому другому конечному существу. А то, какими терминами мы описываем конечное проявление вещей (то есть временной, пространственной, количественной и др. терминологиями) – это имеющиеся в языке человека категории, которые нельзя приписать ничему реальному, если мы допускаем эту праформу вещи, ее внутреннее, чистое состояние. Эта праформа, вещь в себе была названа Кантом ноуменом, в противоположность явлению.  И эту реальность, которая есть вещь в себе, непознаваема, поэтому ее нужно устранить как предмет, чтобы высвободить возможности восприятия человека. «Посмотреть на мир трасцедентно, то есть попытаться взглянуть на него до случившегося в нем соединения, после которого мы только и можем нечто в мире назвать,- это бесплодная агностическая попытка».¹⁹ В то же время, человек сам является ходячим примером вещи в себе, потому что внутри него действует вещь в себе - его сознание, подмечает Мамардашвили в двенадцатой лекции.