Мысли античных философов

Мечта о мире сопровождала человека на всех ступенях цивилизации, начиная с  самых  первых  шагов  его. Идеал  жизни  без войн, когда  в  международных  отношениях  соблюдались бы общепризнанные нормы  справедливости, восходит к глубокой  древности. Уже у  античных  философов  можно видеть идеи мира, правда, этот вопрос рассматривался только  как  проблема  отношений между греческими  государствами. Античные  философы  стремились лишь к устранению междоусобных войн. Так, в плане идеального государства, предложенного Платоном, нет внутренних военных столкновений, но воздаются  почести тому, кто отличился во "втором  величайшем виде  войны" —   в  войне с внешними врагами. Аналогична точка зрения на эту тему и Аристотеля: древние греки  видели  в иностранцах врагов  и считали  их и все им принадлежавшее хорошей  добычей, если ее только можно было захватить. Причины  этого кроются, как считается, в уровне экономического развития общества. Отсюда прямой переход  к проблеме рабства.

Для мыслителей этой эпохи  рабство было явлением естественным и даже  прогрессивным. Аристотель, например, считал его  общественно-необходимым  институтом. Источниками рабов были военнопленные, а  также  свободные, попавшие в  рабство  за долги (правда, положение их было легче), и дети, рожденные рабами. А раз так, то не может одобряться внешняя  политика, направленная на захват все новых  территорий и порабощение новых  миллионов инородцев. Поэтому преобладающее  большинство  мыслителей  считали  правомерным вести войны против других народов, ведь война являлась основным  источником рабской силы, без которой не могло существовать рабовладельческое хозяйство. Гераклит, например, утверждал, что "война есть отец и мать всего; одним она определила быть богами, другим людьми; одних она  сделала рабами, других  свободными". Аристотель писал:  "...если бы ткацкие  челноки сами ткали, а плектры  сами  играли  на  кифаре (подразумевается  абсурдность   такого  предположения), тогда  и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам

не  нужны  были бы рабы".

Аналогичное отношение к  рабству  было  и  в  Римской  империи: римляне называли  варварским все, что не было римским, и говорили: "Для варваров цепи или смерть".  Призыв  древнеримского мыслителя  Цицерона "Пусть оружие уступит  место тоге",  то есть пусть  решает не военная сила, а гражданская  власть, фактически не применялся в  отношении варваров.

В контексте вечной борьбы различных воль к власти, насильственного  характера самой жизни Ницше  развивал и свои взгляды на войну. При этом он нередко, подобно Гераклиту, называл войной всякую борьбу в потоке становления. В таком по преимуществу философско-мировоззренческом аспекте  Ницше восхвалял войну и отвергал мир. "Собратья по войне! – обращается ницшевский Заратустра к своим слушателям. – Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир – больше, чем долгий... Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю, что благо войны освящает всякую цель. Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему".

Метафизически оправдывая войну, Ницше связывал с ней свои надежды  на новую высокую культуру. "... Война для государства такая  же необходимость, как раб для  общества". Именно поэтому он расценивал войну и военное сословие как  прообраз государства.

Как реально-политическое явление  войну Ницше освещал, исходя из тех  же критериев, что и при трактовке  государства и политики вообще. Он за войну на службе у аристократической  культуры, а не за культуру на службе у войны. "Против войны, – писал он, – можно сказать: она делает победителя глупым, побежденного – злобным. В пользу же войны можно сказать: в обоих этих действиях она варваризирует людей и тем делает их более естественными; для культуры она есть пора зимней спячки, человек выходит из нее более сильным для добра и зла".

Ницше – убежденный антисоциалист.

Вся европейская культура, по его оценке, уже с давних пор  переживает

 кризис ценностей и  движется к катастрофе. "Социализм,  – писал он, – действительно  является конечным выводом из "современных идей" и их скрытого  анархизма".

Он отвергал революции  и восстания угнетенных, расценивая их как угрозу культуре. Зло и  не без проницательности Ницше предупреждал о неизбежных в грядущем революционных  выступлениях масс. "...Грядущему  столетию, – писал он, – предстоит  испытать по местам основательные "колики", и Парижская коммуна, находящая  себе апологетов и защитников даже в Германии, окажется, пожалуй, только легким "несварением желудка" по сравнению с тем, что предстоит". Вместе с тем он считал, что инстинкт собственников в конечном счете возьмет верх над социализмом.

Остро критикуя социалистические идеи, Ницше полагал, что социализм  даже желателен в виде эксперимента. "И в самом деле, – писал  он, – мне бы хотелось, чтобы на нескольких больших примерах было показано, что в социалистическом обществе жизнь сама себя отрицает, сама подрезает  свои корни". Социалисты, отмечал  он, отрицают право и правосудие, индивидуальные притязания, права и  преимущества и тем самым отвергают  само право, так как "при общем  равенстве никому не будут нужны  права". В весьма черных красках  изображал он и будущее законодательство при социализме. "Если бы они, –  рассуждал он о социалистах, –  когда-нибудь стали сами предписывать законы, то можно быть уверенным, что они заковали бы себя в железные цепи и требовали бы страшной дисциплины – они знают себя! И они подчинялись бы этим законам с сознанием, что они сами предписали их".

Резкой критике подверг  Ницше и подход социалистов к  государству. В этой связи он отмечал, что социализм, стремясь к устранению всех существующих государств, "может  рассчитывать лишь на краткое и случайное, существование с помощью самого крайнего терроризма". Как бы предугадывая облик грядущего тоталитаризма, Ницше говорил об уничтожении  личности при социализме, реформировании ее в целесообразный орган общественного союза, о режиме верноподданнической покорности всех граждан абсолютному государству.

Работы Ницше при его  жизни не получили широкой известности. Но последующее влияние его идей подтвердило надежды мыслителя: "Только послезавтрашний день принадлежит  мне. Некоторые рождаются посмертно".

Идеологи фашизма и  национал-социализма объявили Ницше  своим предтечей. Обходя те аспекты ницшевского учения (аристократизм, индивидуализм, открытая вражда к массам, народу, "толпе", "стаду"; критика немецкого национализма; наряду с некоторыми выпадами против евреев также и неоднократная высокая оценка еврейской нации и т.п.), которые явно расходились с фашистской и национал-социалистической идеологией, рассчитанной на массовое движение, они акцентировали внимание на моментах общности и преемственности между ницшеанством и собственной идеологией. Ряд идей Ницше (о расе господ, новом порядке, о национальной миссии немцев, сверхчеловеке, воле к власти и т. д.) получили соответствующую интерпретацию и модификацию в духе идеологии национал-социализма.

Весьма интересны идеи выдвинутые в книге "О войне" Карлом фон Клаузевицем. Воспитанный под влиянием немецкой школы философии, и особенно Гегеля, он развил теорию о войне и о влиянии на нее политики. Философ писал: ” Если мы захотим охватить мыслю как одно целое все бесчисленное множество единоборств, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помощи физического насилия принудить другого выполнить его волю; его ближайшая цель — сокрушить противника и тем самым сделать его не способным ко всякому дальнейшему сопротивлению”.

Итак, война, по Клаузевицу, — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю. Насилие использует изобретения искусств и открытия наук, чтоб противостоять насилию же. Незаметные, едва достойные упоминания ограничения, которые оно само на себя налагает в виде обычаев международного права, сопровождают насилие, не ослабляя, в сущности, его эффекта.

Кроме единоборства, для Клаузевица характерна еще одно сравнение войны: “Бой в крупных и мелких операциях представляет то же самое, что уплата наличными при вексельных операциях: как ни отдаленна эта расплата, как ни редко наступает момент реализации, когда-нибудь его час наступит.” Далее Клаузевиц вводит два понятия, необходимые по его мнению для анализа войны: "политическая цель войны" и "цель военных действий". Политическая цель войны как первоначальный мотив должна быть весьма существенным фактором: чем меньше жертва, которую мы требуем от нашего противника, тем меньшее сопротивление мы можем от него ожидать. Но чем ничтожнее наши требования, тем слабее будет и наша подготовка. Далее, чем незначительнее наша политическая цель, тем меньшую цену она имеет для нас и тем легче отказаться от ее достижения, а потому и наши усилия будут менее значительны.

Действительно, одна и та же политическая цель может оказывать весьма неодинаковые действия не только на разные народы, но и на один и тот же народ в разные эпохи. Между двумя народами, двумя государствами может оказаться такая натянутость отношений, что совершенно ничтожный сам по себе политический повод к войне вызовет напряжение, далеко превосходящее значимость этого повода, и обусловит подлинный взрыв.

Иногда политическая цель может  совпасть с военной, например, завоевание известных областей; порой политическая цель не будет сама по себе пригодна, чтобы служить выражением цели военных  действий. Политическая цель имеет  тем более решающее значение для  масштаба войны, чем равнодушнее  относятся к последней массы и чем менее натянуты в прочих вопросах отношения между обоими государствами. " В своей книге Клаузевиц анализирует связь войны с политикой. Он считает, что Война в человеческом обществе — война целых народов, и притом народов цивилизованных, — всегда вытекает из политического положения и вызывается лишь политическими мотивами. Война, по его мнению, есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, осуществление их другими способами. То, что остается в ней своеобразного, относится лишь к своеобразию ее средств.

Таким образом, принимая во внимание обоснованность и общепризнанность связи войны и политики и подводя  итог вышесказанному, представляется возможным сделать следующий  вывод: если война является, по существу, продолжением политики, последним ее аргументом, то нет неизбежных войн, как и не существует единственно  верной политической линии.

Идеологи Просвещения  поставили вопрос  о  таком  устройстве общества, краеугольным камнем  которого  была  бы  политическая свобода и гражданское равенство, выступали  против  всего  феодального  строя с его системой сословных  привилегий. Выдающиеся представители  Просвещения отстаивали возможность  установления вечного мира, но  ожидали  его не столько от создания особой политической комбинации государств, сколько от все более усиливающегося духовного  единения всего цивилизованного  мира и солидарности экономических  интересов.

Французский философ-просветитель  Жан Жак  Руссо в трактате "Суждение о вечном мире" пишет, что войны, завоевания и усиление деспотизма взаимно  связаны и содействуют друг другу, что в обществе, разделенном на богатых и бедных, на господствующих и угнетенных, частные интересы, то  есть интересы властвующих, противоречат общим интересам — интересам  народа. Он связывал идею всеобщего мира с вооруженным свержением власти правителей, ибо они не заинтересованы в сохранении мира. Аналогичны взгляды другого французского просветителя  Дени  Дидро. Вольтер же испытывал страх перед движением низов и сдвиги в общественной жизни мыслил  в виде революции сверху, осуществляемой "просвещенным" монархом в интересах нации.

Интересны взгляды представителей немецкой классической школы

философии. И. Кант впервые  высказал догадку об  объективной  закономерности, ведущей  к  установлению  вечного мира, о неизбежности создания на мирных  началах  союза  народов. Здесь происходит то  же, что  и  с отдельными людьми, объединяющимися  в государство, дабы воспрепятствовать  взаимному истреблению. Государства  вынуждены  будут  "вступить  в  союз  народов, где каждое, даже самое маленькое,  государство  могло бы ожидать  своей безопасности и прав не от своих собственных  сил, а исключительно от такого великого союза народов". Проблемы  взаимоотношений  между независимыми государствами  Кант рассматривает в трактате "К  вечному миру".

Свой  трактат Кант строит в виде договора, пародируя соответствующие  дипломатические документы. Сначала   прелиминарные    статьи, затем "окончательные" и даже одна "тайная". В "окончательных" статьях кантовского  проекта  речь  об  обеспечении  достигнутого   мира. Гражданское  устройство  в  каждом  государстве  должно быть республиканским. Вторая "окончательная" статья договора о  вечном мире  определяет основу, на которой возникает международное  право, а именно: международный союз  государств, где  реализуется устройство, подобное гражданскому обществу, в  котором гарантированы права  всех его членов. Союз народов, "федерализм  свободных государств" не  всемирное государство; Кант недвусмысленно выступает за сохранение национального суверенитета. Третья  "окончательная" статья  ограничивает  "всемирное  гражданство" лишь правом на гостеприимство в чужой стране. Каждый человек  должен иметь возможность посетить любой уголок земли и не подвергаться при этом нападениям  и  враждебным  действиям. Каждый  народ имеет право  на  территорию, которую  он занимает, ему не должно угрожать порабощение со стороны  пришельцев. Договор  о  вечном мире венчает "тайная" статья: "...государства, вооружившиеся для войны, должны принять во внимание максимы философов об условиях возможности общего мира.

Другой представитель  немецкой классической философии И. Гердер считает, что  соглашение, заключенное  в условиях враждебных отношений  между государствами, не может служить  надежной гарантией мира. Для  достижения вечного мира необходимо нравственное перевоспитание людей. Гердер выдвигает  ряд принципов, с  помощью которых  можно воспитать людей в духе справедливости и человечности; в  их числе отвращение к войне, меньшее  почитание  военной славы: "Все  шире   надо распространять убеждение  в том, что геройский дух, проявленный  в завоевательных войнах, есть вампир на теле человечества  и  отнюдь не заслуживает той славы и почтения, которые воздают ему по традиции, идущей от греков, римлян  и варваров". Кроме того, к таким принципам  Гердер относит правильно истолкованный  очищенный патриотизм, чувство справедливости к другим народам. При  этом  Гердер  не апеллирует к правительствам, а  обращается к  народам, к  широким  массам, которые  больше всего страдают от войны. Если голос народов прозвучит  достаточно внушительно, правители  вынуждены будут к нему прислушаться и повиноваться.