Политико-правовые взгляды Гроция

Все эти  различения, к которым прибегает  Гроций, в самом своем основании  совершенно несостоятельны и противоречат общим его положениям. Начала частного права неприложимы к государству, которое имеет иной, общественный характер, исключающий понятие о  собственности и о пользовании. Гроций отступил здесь от чисто теоретических  требований, приняв в свою систему  сохранившиеся от средних веков  формы вотчинного права, на которых  строились многие государства того времени. Отсюда юридическая казуистика, заимствованная из гражданского права  и совершенно неуместная в государственном. По существу дела, верховная власть всегда заключает в себе полноту  права, но она может быть вручена  известному лицу или всецело, или  с ограничениями. В последнем  случае на лицо переносится только часть тех прав, которые входят в ее состав; остальные же права  предоставляются другим органам, и  лишь совокупности всех органов присваивается  полнота верховной власти. Отсюда различие образов правления чистых и смешанных, различие, которое принимает  сам Гуго Гроций, но которое отнюдь не однозначно с владением на праве  собственности и на праве пользования.

Гораздо основательнее мысли Гроция касательно права народа восставать на правителей. Нет сомнения, говорит он, что  не следует повиноваться повелениям, противным закону Божьему и естественному. Когда апостолы сказали, что Богу должно повиноваться более, нежели человеку, они изрекли правило, написанное во всех сердцах и признаваемое всеми  добродетельными людьми. Но если власть за такое ослушание наносит нам  обиду, надобно терпеть, а не сопротивляться силою. Хотя по естественному закону всякий имеет право защищаться от обид, но гражданское общежитие, учрежденное  для охранения спокойствия, устанавливает  над нами высшее право, необходимое  для достижения этой цели; во имя  общественного мира оно не допускает  всеобщего права сопротивления. Скажут, что терпеть обиды нельзя считать полезным для общества; но в общественных делах главное  состоит в порядке, власти и повиновении, а этот порядок несовместен с  правом частного сопротивления. То же относится и к низшим властям, которым некоторые присваивают подобное право: низшие власти подчинены верховной, и все, что они делают против воли последней, имеет характер частный. Однако здесь, как и во всех правилах не только человеческих, но и божественных, надобно сделать исключение для случаев крайней нужды, когда несправедливое нападение правителей грозит гибелью людям. И здесь следует прибегнуть к толкованию первоначальной воли народной: едва ли при установлении государства народ хотел положить безусловным правилом, чтобы граждане во всяком случае готовы были скоре умереть, нежели сопротивляться силе силою. И если скажут, что таково повеление Божие, то на это можно отвечать, что власть, по словам апостола Петра, есть установление человеческое, а потому должна быть обсуждаема на основании человеческих правил. «Едва ли, — говорит Гуго Гроций, — я осме лился бы без разбора осудить отдельные лица или меньшинство народа, которые бы таким образом воспользовались крайним прибежищем нужды, не упуская между тем из виду и общего блага». Еще более сопротивление может быть допущено, когда князь в истинно враждебном духе замышляет гибель всего народа, ибо воля властвовать и воля губить несовместны: кто являет себя врагом народа, тот тем самым отрекается от власти. Но это почти немыслимо, если князь в здравом уме.

Признавая однако вообще, что нельзя правомерно сопротивляться имеющим верховную  власть (summum imperium lenentibus jure resisti non posse), Гроций не распространяет этого правила  на правления разделенные или  переданные на праве пользования. Если князь, облеченный ограниченною властью, преступает пределы своего права, то все таковые его действия не имеют обязательной силы. Это ограничение понятно само по себе: обязанность повиновения во всяком случае касается только законных предписаний власти. Но и здесь начало пользования введено совершенно не кстати.

Таковы  положенные Гроцием основания естественного  права. За исключением ошибки, в которую  он впал вследствие перенесения на политический союз начал частного права, можно сказать, что его положения  совершенно верны. Общежитие есть коренной и притом согласный с требованиями разумной природы факт, из которого истекают все человеческие отношения. Оно влечет за собою известные, необходимые  последствия, составляющие основание  естественного закона; для охранения  его необходимо установление верховной  власти, и этой власти принадлежит  полноправие в обществе. Начало чисто  светского развития философии права  было найдено. Но Гуго Гроций не свел своих  мыслей в цельную систему; он не вывел  самого общежития из первоначальных свойств человеческой природы; он не развил систематически всех последствий  принятого им начала и не определил  существенных основ государственного устройства. Все это оставалось делать его последователям.

Для Гроция как одного из ранних представителей формировавшегося буржуазного «юридического  мировоззрения» существенный интерес  представляли как теоретическое  обоснование того нового правопонимания, которое соответствовало бы социально-историческим реалиям эпохи перехода от феодализма к капитализму и утверждения  буржуазного общества, так и систематическая  научная разработка на базе такого правопонимания основных начал, принципов  и форм внутригосударственной жизни  и международного общения. Стремление к последовательно юридическому рассмотрению проблем общества, государства, внутренней и внешней политики ярко проявляется и в том, что также  и проблемы войны и мира (столь  жгучие в обстановке Тридцатилетней войны, когда появился в свет основной труд Гроция) ставятся и решаются Гроцием  именно в правовой плоскости, с позиций  юриспруденции, а не науки о политике.

Обосновывая свой юридический подход к освещаемой тематике, Гроций подчеркивал, что он воздерживается от вопросов, «как предпочтительнее поступать в различных обстоятельствах  по соображениям целесообразности, ибо  эти вопросы составляют предмет  специальной науки – политики, которую Аристотель излагает совершенно особо, не примешивая к ней ничего постороннего; иначе поступает Воден, у которого эта наука сочетается с наукой нашего права. Однако в некоторых  местах я упоминаю о том, что полезно, но лишь мимоходом, с тем чтобы  провести яснее отличие этого  вопроса от вопросов о справедливости».

Таким образом, по Гроцию, предмет юриспруденции  – это вопросы права и справедливости, а предмет политической науки  – целесообразность и польза.

Для того чтобы придать юриспруденции  «научную форму», согласно Гроцию, необходимо тщательно отделить то, «что возникло путем установления, от того, что  вытекает из самой природы», ибо  в научную форму может быть приведено лишь то, что вытекает из природы вещи и всегда пребывает  тождественным самому себе (т.е. естественное право), тогда как то, что возникло путем установления (в частности, установление государства путем  договора, волеустановленные формы  права – божественное право, государственные  законы, право народов), изменчиво  во времени, различно в разных местах и, подобно всем остальным единичным  вещам, лишено какой-либо научной системы. Поэтому, отмечал Гроций, в юриспруденции  следует различать «естественную, неизменную часть» и «то, что имеет  своим источником волю».

Подобные  устремления Гроция – при всей специфике его позиции, подхода  и словаря – по своему теоретико-концептуальному  и логическому смыслу созвучны современным  поискам именно в системе права  отправных научных основ и  исходных принципов для систематизации и теоретической разработки законодательства.

В соответствии с таким пониманием предмета юриспруденции  существенное значение Гроций придавал предложенному еще Аристотелем  делению права на естественное и  волеустановленное.

Естественное  право при этом определяется им как  «предписание здравого разума». Согласно этому предписанию то или иное действие – в зависимости от его  соответствия или противоречия разумной природе человека – признается либо морально позорным, либо морально необходимым. Естественное право, таким образом, выступает в качестве основания  и критерия для различения должного (дозволенного) и недолжного (недозволенного) по самой своей природе, а не в  силу какоголибо волеустановленного (людьми или богом) предписания (дозволения или запрета).

Естественное  право, согласно Гроцию, это и есть «право в собственном смысле слова», и «оно состоит в том, чтобы  предоставлять другим то, что им уже принадлежит, и выполнять  возложенные на нас по отношению  к ним обязанности». Источником этого  права в собственном смысле (т.е. естественного права, которое вместе с тем и есть справедливость) является, согласно Гроцию, вовсе не чья-либо выгода, интерес или воля, а сама разумная природа человека как социального  существа, которому присуще стремление к общению (общительность), «но не всякая общительность, а именно стремление к спокойному и руководимому собственным  разумом общению человека с себе подобными».

В соответствии с этой разумной социальной общительностью человеку присуща способность к  знанию и деятельности согласно общим  правилам. Такое соблюдение общих  правил общежития и есть «источник  так называемого права в собственном  смысле: к нему относятся как воздержание  от чужого имущества, так и возвращение  полученной чужой вещи и возмещение извлеченной из нее выгоды, обязанность  соблюдения обещаний, возмещение ущерба, причиненного по нашей вине, а также  воздаяние людям заслуженного наказания».

Характеризуя  естественное право как право  в собственном, тесном смысле слова, Гроций отмечает, что право в более  широком смысле (т.е. формы волеустановленного права) являются правом в конечном счете  постольку, поскольку не противоречат разумной человеческой природе и  естественному праву. «Сказанное нами,–  пишет Гроций,– в известной  мере сохраняет силу даже в том  случае, если допустить – чего, однако же, нельзя сделать, не совершая тягчайшего преступления,– что Бога нет или  что он не печется о делах человеческих».

Сама  справедливость (т.е. естественно-правовой характер) воспрещении и предписаний  божественного права зависит, по существу, от их соответствия положениям естественного права. «Ведь так  как естественное право,– подчеркивал  Гроций,– вечно и незыблемо, то Бог, которому чужда неправда, не мог  предписать чего-либо, противного этому  праву». Таким образом, сам бог, согласно концепции Гроция, законодательствует в соответствии с принципом естественно-правовой справедливости. Естественное право  «столь незыблемо, что не может быть изменено даже самим Богом. Хотя Божественное всемогущество и безмерно, тем  не менее можно назвать и нечто  такое, на что оно не распространяется... Действительно, подобно тому как  Бог не может сделать, чтобы дважды два не равнялось четырем, так  точно он не может зло по внутреннему  смыслу обратить в добро».

На основе своей концепции естественного  права (и соответствующего ему волеустановленного права) Гроций стремился создать  такую нормативно значимую, аксиоматическую  систему юриспруденции, общие начала и положения которой можно  было бы легко применить к конкретным реальным ситуациям внутри отдельных  государств и к отношениям между  государствами.

Возражая  против представлений о том, что  справедливость – это лишь польза сильных, что право создается  силой, что именно страх побудил  людей изобрести право, чтобы  избежать насилия и т.д., Гроций в  своей договорной концепции стремился  показать, что происхождение государства и внутригосударственного права (законов) является логически неизбежным следствием бытия естественного права. «Так как,– писал он,– соблюдение договоров предписывается естественным правом (ибо ведь было необходимо, чтобы между людьми существовал какой-нибудь порядок взаимных обязательств, иного же способа, более согласного с природой, невозможно изобрести), то из этого источника проистекли внутригосударственные права- Ибо те, которые вступили в какое-нибудь сообщество или подчинялись одному либо многим, тем самым или дали словесное обещание, или же должно предположить, что в силу природы самой сделки они молчаливо обязались последовать тому, что постановит большинство членов сообщества или же те, кому была вручена власть».

В ходе критики  утилитаристского тезиса Карнеада о  том, что «польза есть как бы мать правды и справедливости», Гроций подчеркивал, что «мать естественного права  есть сама природа человека, которая  побуждала бы его стремиться ко взаимному  общению, даже если бы мы не нуждались  ни в чем; матерью же внутригосударственного права является самое обязательство, принятое по взаимному соглашению; а так как последнее получает свою силу от естественного права, то природа может слыть как бы прародительницей внутригосударственного права».

Из трактовки  Гроцием проблем возникновения  внутригосударственного права, перехода от «естественного состояния» к «гражданскому  обществу» и государству следует, что в сфере политики к правовому  принципу справедливости присоединяется политический принцип пользы (и целесообразности). При этом в качестве исходной и  определяющей причины возникновения  и бытия политических явлений (государства  и государственных законов) выступает  естественное право (и справедливость), а польза и целесообразность –  лишь как повод.

По существу, такова же и логика происхождения  международного права, которое как  форму волеустановленного права  Гроций в работе «О праве войны  и мира» (расходясь в этом вопросе  с римскими юристами, многими античными  и средневековыми авторами) отличает от права естественного. Подобно  тому как законы любого государства  преследуют его особую пользу, так  и известные права, возникающие  путем взаимного соглашения между  всеми государствами или большинством государств, возникают в интересах  обширной совокупности всех таких сообществ, а не каждого сообщества (государства) в отдельности. Это право и  является, по Грецию, правом народов, «которое получает обязательную силу волею всех народов или многих из них».

Проблема  соотношения права и силы–  это в концепции Гроция прежде всего проблема связи естественного  права (т.е. права в собственном, тесном смысле слова) с проистекающими из него волеустановленными формами права, образованными путем добровольного соглашения гражданскими властями и государственными институтами. И в этом смысле сила в принципе трактуется Гроцием в качестве средства практической реализации требований естественного права во внутригосударственной жизни и в международном общении.

Положение о том, что люди принуждаются своего рода силой к соблюдению справедливости, подчеркивает он, «относится только к  тем установлениям и законам, которые должны способствовать осуществлению  права на деле, так что многие сами по себе слабые, желая избегнуть  угнетения со стороны более сильных, чем они, объединяются для установления и соблюдения общими силами правосудия, чтобы, не будучи в состоянии порознь  равняться силами с могущественными, одолеть их сообща». Только в таком  смысле, подчеркивал Гроций, можно  признать правильным изречением: «право есть воля сильнейшего».