Проблемы смерти и бессмертия в учении Сократа

Введение

Наверно не существует настолько  болезненного и интересующего нас  вопроса как вопрос жизни и  смерти. Самая древняя и самая  важная для человека тема, ведь смерть мы наблюдаем на каждом шагу, ежедневно  покидают этот мир тысячи людей. Не исключено, что многие из нас пережили смерть кого-то из дорогих ему людей. Почему мы должны мириться со смертью? Почему бы нам ни попробовать остановить этот неизбежный процесс?

«Жить – значит умирать» - один из самых знаменитых выводов  Энгельса. Но умирать – еще не значит умереть!

          Жизнь и смерть - вечные темы духовной культуры человечества во всех ее подразделениях. О них размышляли пророки и основоположники религий, философы и моралисты, деятели искусства и литературы, педагоги и медики. Вряд ли найдется взрослый человек, который рано или поздно не задумался бы о смысле своего существования, предстоящей смерти и достижении бессмертия. Эти мысли приходят в голову детям и совсем юным людям, о чем говорят стихи и проза, драмы и трагедии, письма и дневники. Только раннее детство или старческий маразм избавляют человека от необходимости решения этих проблем. А. Л. Чехов в одном из писем написал: “Зафилософствуй - ум вскружится”, имея в виду тот или иной способ решения проблем жизни и смерти. Однако подлинное философствование невозможно без обращения к этим вечным темам. Во всех философских системах так или иначе решался этот вопрос, а Шопенгауэр считал, что “смерть - подлинный гений, вдохновитель или Мусагет философии, отчего Сократ и определил жизнь как “подготовку к смерти”.

         По сути дела, речь идет о триаде: жизнь -- смерть -- бессмертие, поскольку все духовные системы человечества исходили из идеи противоречивого единства этих феноменов. Наибольшее внимание здесь уделялось смерти и обретению бессмертия в жизни иной, а сама человеческая жизнь трактовалась как миг, отпущенный человеку для того, что бы он мог достойно подготовиться к смерти и бессмертию.

           За небольшими исключениями у всех времен и народов люди высказывались о жизни достаточно негативно. Жизнь - страдание (Будда, Шопенгауэр и др.); жизнь - сон (Веды, Платон, Лабрюйер, Паскаль); жизнь - бездна зла (древнеегипетский текст “Разговор человека со своим духом”). “И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все - суета и томление духа” (Экклезиаст); “Человеческая жизнь жалка” (Сенека); “Жизнь - борьба и странствие по чужбине” (Марк Аврелий); “Все пепел, призрак, тень и дым” (Иоанн Дамаскин); “Жизнь однозвучна, зрелище уныло” (Петрарка); “Жизнь - это повесть глупца, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, но лишенная смысла” (Шекспир); “Жизнь человеческая не что иное, как постоянная иллюзия” (Паскаль); “Вся жизнь - лишь цена обманчивых надежд” (Дидро); “Моя жизнь - вечная ночь... что такое жизнь, как не безумие?” (Кьеркегор); “Вся человеческая жизнь глубоко погружена в неправду” (Ницше).

       Цель моей работы – рассмотреть проблемы смерти и бессмертия в учении Сократа.

       Для достижения цели я поставила следующие задачи:

1. Рассмотреть краткий очерк из жизни Сократа
2. Рассмотреть предмет философии по Сократу
3. Рассмотреть проблему смерти и бессмертия в сократовской философии
4. Рассмотреть проблему смерти и бессмертия в истории философской мысли

1. Биография Сократа.

              Сократ — древнегреческий философ, учение которого знаменует поворот в философии — от рассмотрения природы и мира к рассмотрению человека. Его деятельность — поворотный момент античной философии. Своим методом анализа понятий (майевтика, диалектика) и отождествлением положительных качеств человека с его знаниями, он направил внимание философов на важное значение человеческой личности. Сократа называют первым философом в собственном смысле этого слова. В лице Сократа философствующее мышление впервые обращается к себе самому, исследуя собственные принципы и приемы.

              Сократ был сыном каменотёса (скульптора) Софрониска и повитухи Фенареты, у него был брат по матери Патрокл. Был женат на женщине по имени Ксантиппа. Принимал активное участие в общественной жизни Афин. Участвовал в Пелопоннесской войне — сражался под Потидеей и при Делии. Был наставником воспитанника своего друга Перикла афинского политика и полководцаАлкивиада, спас его жизнь в бою, но отказался принять в благодарность любовь Алкивиада, по мнению обвинителей, при этом публично развратив юношей, объявляя "благословенную богами" мужскую любовь "свинством". После установления в результате деятельности Алкивиада диктатуры Сократ осуждал тиранов и саботировал мероприятия диктатуры. После свержения диктатуры граждане, обозлённые тем, что, когда афинское войско бросило раненого главнокомандующего и разбежалось, Сократ спас жизнь Алкивиада (если бы Алкивиад погиб, он не смог бы вредить Афинам), в 399 г. до н. э. предъявили Сократу обвинение в том, что «он не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества, и повинен в том, что развращает юношество». Как свободный афинский гражданин, Сократ не был подвергнут казни палачом, а сам принял яд  (по распространённой легенде, настой цикуты, но — если судить по симптомам — болиголова пятнистого).[6]

2. Философия Сократа
1. Предмет философии по Сократу.

         В центре внимания Сократа, как и некоторых софистов,—человек. Но он рассматривается Сократом только как нравственное существо. Поэтому философия Сократа—это этический антропологизм. Интересам Сократа были чужды как мифология, так и физика. Он считал, что толкователи мифологии трудятся малоэффективно. Вместе с тем Сократа не интересовала и природа. Проводя аналогию с современными ему китайцами, можно утверждать, что Сократ ближе к конфуцианцам, чем к даосцам. Он говорил: «Местности и деревья ничему не хотят меня научить, не то что люди в городе» (20 Д).  Однако по иронии судьбы Сократу пришлось расплачиваться за физику Анаксагора. Ведь из-за его воззрений в Афинах был принят закон, объявляющий «государственными преступниками тех, кто не почитает богов по установленному обычаю или объясняет научным образом небесные явления». Сократа же обвинили в том, что он якобы учил, что Солнце—камень, а Луна—земля. И как Сократ ни доказывал, что этому учил не он, а Анаксагор, его не слушали. Суть же своих философских забот Сократ однажды с некоторой досадой выразил Федру: «Я никак еще не могу, согласно дельфийской надписи, познать самого себя»  Дело в том, что над входом в храм Аполлона в Дельфах было начертано: познай самого себя! Призыв «Познай самого себя!» стал для Сократа следующим девизом после утверждения: «Я знаю, что я ничего не знаю». Оба они определили суть его философии.

           Самопознание имело для Сократа вполне определенный смысл. Познать самого себя—значит познать себя как общественное и нравственное существо, притом не только и не столько как личность, а как человека вообще. Главное содержание, цель философии Сократа—этические вопросы. Аристотель позднее в «Метафизике» скажет о Сократе: «Сократ занимался вопросами нравственности, природу же в целом не исследовал».[5]

2. Проблема смерти и бессмертии сократовской философии

        Проблемa религии, хотя и не ключевая в теме сократизма, но все же весьма важная, как об этом можно судить по роли, которую в пресловутом деле Сократа сыграло обвинение в нечестии, несомненно заслуживает обстоятельного рассмотрения. В самом деле, как могло случиться, что такой глубоко нравственный и богобоязненный человек, как Сократ, подвергся обвинению в развращении молодежи и почему основанием для этого обвинения послужило, в частности, и его отношение к религии? Как случилось, что этот философ, буквально обоготворявший духовную природу и жизнь человека, утверждавший сопричастность души человеческой к божественному началу, в глазах своих соотечественников — по крайней мере значительной их части — явился ниспровергателем религии, нечестивцем едва ли не в такой же степени, в какой признавались атеистами его оппоненты — софисты? Во всем этом безусловно стоит разобраться.

        Прежде всего нельзя отрицать очевидного: Сократ бесспорно, по натуре своей, был глубоко религиозным человеком. Ксенофонт в «Воспоминаниях», отвечая тем, кто обвинял Сократа в религиозном нечестии, указал на целый ряд фактов, красноречиво свидетельствовавших об обратном. Во-первых, Сократ неукоснительно соблюдал все предписания официального культа и исполнял все принятые религиозные обряды: приносил, как положено, но сообразно достатку, жертвы богам и вопрошал их, при необходимости, посредством гаданий. Далее, он сознательно сторонился обсуждения проблем устройства внешнего космоса, физических явлений, будучи убежден в невозможности постижения божественной природы мира и тем более подчинения ее человеку. Наконец, подчеркивает Ксенофонт, он был глубоко, по-религиозному совестливым человеком, который никогда не согласился бы изменить усвоенным им высоким принципам нравственного поведения, ибо в поступках своих всегда руководствовался не страхом перед скорым и пристрастным судом людей, а благоговением перед всемогущим и всеведущим божеством. «Ведь его вера в промысл богов о людях была не такова, как вера простых людей, которые думают, что боги одно знают, другого не знают; Сократ был убежден, что боги все знают, — как слова и дела, так и тайные помыслы, что они везде присутствуют и дают указания людям обо всех делах человеческих».

             Свою деятельность Сократ рассматривает как служение Аполлону и Музам идаже свое отношение к смерти, исполненное мудрой безмятежности, радостного предвосхищения последующего блаженства, толкует как пророческое ясновидение, подобное предсмертной, исполненной не горя, как обычно думают, а радости песне вещей птицы Аполлона — лебедя. Изумительным религиозным чувством проникнуты слова, которыми Сократ завершает свое рассуждение о предвосхищении посмертного блаженства теми, кто служит Аполлону и наделен от него даром предвидения. «Лебеди принадлежат Аполлону, — возглашает философ, — и потому — вещие птицы — они провидят блага, ожидающие их в Аиде, и поют, и радуются в этот последний свой день, как никогда прежде. Но я и себя, вместе с лебедями, считаю рабом того же господина и служителем того же блага, я верю, что и меня мой владыка наделил даром пророчества не хуже, чем лебедей, и не сильнее, чем они, горюю, расставаясь с жизнью». Эти сцены и рассуждения могут показаться слишком красивыми, чтобы быть реальностью. Не плод ли это все-таки художественной фантазии Платона? В данном случае — необязательно. Темы жизни и смерти, земного призвания и последующего предназначения человека могли быть естественны для Сократа в последние дни его жизни, на пороге смерти. Кроме того, обращение философа к этим вопросам засвидетельствовано не только в «Федоне» и не одним лишь Платоном. Размышления Сократа о смерти и посмертной судьбе человека отражены и в Платоновой «Апологии Сократа», о внимании Сократа к этим проблемам свидетельствует (на свой манер) и Ксенофонт в составленном им независимо от Платона аналогичном сочинении. Но обратимся к оценке по существу этого замечательного явления, которое и в самом деле образно можно было бы охарактеризовать как встречу двух мудростей — традиционной, божественной мудрости Аполлона, реальным носителем которой выступало аристократическое жречество Дельф, и новой, философской мудрости Сократа. В чем причины очевидного тяготения Сократа к Аполлону и встречной, по-видимому, симпатии Дельфийского оракула к афинскому мудрецу? И как оценить значение этого факта? В обращении Сократа к Аполлону ничего в общем удивительного не было. Мы уже говорили об исконном, так сказать, присутствии элементов рационализма  в греческой мифологии, что предполагало сохранение связи античной философии  с ее праматерью — мифологией, сколь бы ни было глубоким расхождение  логоса  с мифом  в  классическое  время.  Мифологический  элемент,   в   качестве   ли предосновы тех или иных  научных воззрений,  или хотя  бы  только  в роли удобного, красочного образа,  всегда  присутствовал  в  построениях  древних философов, а во времена Сократа даже такие столпы  радикального  направления в греческом просвещении, как Протагор и Продик, не  пренебрегали  мифом для развития  своих  идей.  Протагор  в   свои   рассуждения   о   происхождении добродетели вводил миф о создании людей богами,  а  Продик  для обоснования своего взгляда на роль добродетели использовал миф о Геракле. Таким образом, обращение Сократа к теме Аполлона само по себе не было чем-то исключительным. Однако, в отличие от софистов, Сократ не просто использовал традиционные темы и образы, но и более глубоко и искренне припадал к истокам народной мудрости, скрытой в мифе. Утверждение Сократом в полемике с софистами объективности и общеобязательности нравственных норм делало естественным для него отталкивание от общепринятых истин. «Когда Сократ сам рассматривал какой-нибудь вопрос в своей беседе, — вспоминает Ксенофонт, — он исходил всегда от общепринятых истин (dia ton malista homologoumenon eporeueto), видя в этом надежный метод исследования» . Но опора на такие истины для древнего грека, если он не был атеистом, а Сократ таковым не был ни в малейшей степени, означала eo ipso опору и на их традиционных божественных носителей, т. е. на Аполлона в первую очередь. Можно сказать так: в полемике с релятивизмом и нигилизмом софистов Сократ развил новое учение о нравственном абсолюте, но развил его столь же средствами изощренной философской логики, через диалектическое определение понятий, этих сублимированных истин, сколь и консервативной реставрацией уже опробованных и принятых норм. Рационалистическое новаторство Сократа неотделимо от его нравственной консервативности, а потому его мысль непрерывно должна была питаться традиционной, крепко спаянной с мифологией мудростью народа.

         Но и более того: отчасти в силу сохранения у афинского мудреца  веры  в традиционную мантику,  в  искусство  прорицания,  в  умение  угадывать  волю божества по ниспосылаемым им знамениям, отчасти же в силу более  изощренного представления о сопричастности вечносущих  отвлеченных идей,  равно  как  и хранительницы их, души человеческой, сфере высшей, божественной,  у  Сократа обнаруживается какое-то даже особенное тяготение  к  мистике.  Это  находило выражение, в частности, в стремлении его объяснять мотивы  своего  поведения направляющим  воздействием  некоего  божественного  начала,   демония,   или голоса, являвшегося ему с ранних пор. Как  бы  ни  толковать  этот  Сократов демоний, нельзя не видеть  в нем еще одно  звено в цепи  представлений, связывавших нашего философа с миром богов, в особенности же с культом  бога- прорицателя Аполлона. Положим,  в  родном  городе  Сократа,  в  Афинах,  это обнаружение философом божественного голоса в  собственной  душе  могло  быть воспринято — в совокупности всех вообще  обстоятельств,  навлекших  на  него роковое  обвинение,  —  как  вызов  официальной  полисной  религии,  но   за пределами Афин, в традиционном духовном центре всей Эллады — в Дельфах —  на это могли взглянуть иначе. Вернемся к Сократу. В связи с темой его религиозных воззрений нам осталось рассмотреть еще один вопрос, который выше был только мельком затронут, — вопрос о Сократовом демонии. Сделать это необходимо тем более, что только тогда мы сможем оценить религиозную концепцию Сократа во всей ее полноте и своеобразии, как систему верований столь же новаторского плана, сколь и традиционного. Основными источниками и здесь тоже являются свидетельства ближайших слушателей Сократа — Платона и Ксенофонта, за которыми тянется вереница упоминаний у более поздних авторов. Оба главных свидетеля согласно трактуют Сократов демоний как божественное знамение (daimonion semeion или, чаще всего, просто daimonion, от греческого daimon — «божество»), с ранних пор являвшееся Сократу в виде некоего голоса и указывавшее ему волю богов. Для более развернутого пояснения сошлемся прежде всего на  платоновскую «Апологию Сократа».                                 Здесь Сократ, объясняя уклонение  свое  от  общественно- политических  занятий,  ссылается  не   только   на   свое   призвание, на необходимость безраздельного служения своему просветительскому  долгу,  чему небезопасные  занятия  политикой  могли  бы  только  помешать,   но   и   на соответствующие указания демония, и даже  с них именно  и начинает  свои объяснения. «Причина здесь в том, — говорит философ, —  о  чем  вы  часто  и повсюду от  меня  слышали:  со  мною  приключается  нечто  божественное  или чудесное ,  над чем  Мелет  и  посмеялся  в  своем доносе.       Началось у меня это с детства: возникает какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я  бываю  намерен делать,  а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Во г этот-то голос и возбраняет мне заниматься государственными делами» (Платон, Апология Сократа). И далее, в заключительной речи, после уже вынесения ему смертного приговора Сократ разъясняет слушателям суть происшедшего на суде ссылкою на свой демоний. Последний не остановил его перед выступлением и, таким образом, санкционировал тот горделивый тон, которого Сократ придерживался на суде и которому он был обязан своим осуждением . В свою очередь и Ксенофонт, разъясняя позицию Сократа на суде, его отказ от обычных уловок, направленных на смягчение судей, также ссылается на Сократов демоний. По свидетельству Ксенофонта, Сократ отказался даже от составления обычной защитительной речи, поскольку этому воспротивился его демоний. И в обоих случаях — у Ксенофонта в общем так же, как у Платона, — такая позиция демония истолковывается в том смысле, что для Сократа, стало быть, в той ситуации смерть была большим благом, чем сохранение жизни во что бы то ни стало, ценою отказа от исполнения своего долга (Платон), ради сомнительного счастья дожить до глубокой старости (Ксенофонт). Решить, кто тут более прав, затруднительно. Но главное, конечно,  не  в этом; главное состояло в том, что воля богов открывалась Сократу  совершенно особенным образом — не через обычные гадания и приметы,  а непосредственно, как некий чудесный голос, слышимый им в  глубине  своей  души.  Эти  отличия Сократовой мантики от общепринятой отчетливо отражены  у Ксенофонта,  сколь бы ни настаивал он на  несущественности  различия  и  невозможности  на  его основании  обвинять  Сократа  в  преступлении  против  официальной   религии полиса. «По всему городу, — пишет Ксенофонт,  — ходили  слухи о рассказах Сократа, что божественный голос (daimonion) дает ему указания:  это-то,  мне кажется, и послужило главным основанием для обвинения  его  в  том,  что  он вводит новые божества. На самом же деле он так же мало вводит нового, как  и все другие, признающие искусство узнавать будущее, которые  наблюдают  птиц, голоса, приметы и жертвы: они предполагают, что  не  птицы  и  не  встречные люди знают, что полезно для гадающих, но что боги через них  указывают  это; и Сократ думал так же. Но по большей части люди выражаются так, что птицы и встречные их отклоняют от чего-нибудь или побуждают; а Сократ,  как думал, так и  говорил:  божественный  голос,  говорил  он,  дает  указания.  Многим друзьям  своим  он  заранее  советовал  делать  то-то,  того-то  не  делать, ссылаясь на указание божественного  голоса,  и,  кто  следовал  его  совету, получал пользу, а кто не следовал, раскаивался».[2, c. 211]