Развитие отечественной философской мысли в ΧΙΧ веке

 

Подавляющую часть наследства Добролюбова составляют литературно-критические  статьи, и сам он выступал по преимуществу литературным критиком. В своих оценках  художественных достоинств произведений литературы и искусства он исходил из определенных эстетических воззрений. По своей направленности они носили в конечном счете просветительский характер, ибо ориентировались не на воспитание эстетического вкуса читателей или «постижение вечных законов красоты», а на политическое и нравственное просвещение общества в целях решения стоявших перед ним жизненных проблем.

 

Из истории литературы, которую Добролюбов считал необходимым  изучать «с философским методом», критик делал вывод, что в массе  своей литература, создаваемая обыкновенными  талантами, «представляет собою  силу служебную, которой значение состоит  в пропаганде, а достоинство определяется тем, что и как она пропагандирует». Гениальные же писатели, например Шекспир, «служа полнейшими представителями  высшей степени человеческого сознания… возвышались над служебною ролью литературы и становились в ряд исторических деятелей, способствовавших человечеству в яснейшем сознании его живых сил и естественных наклонностей». Свою вспомогательную, служебную роль литература выполняет специфическими для нее художественными средствами, но по конечным своим целям, как и все другие сферы человеческой деятельности, она подчинена общему делу просвещения: «…образы, созданные художником, собирая в себе, как в фокусе, факты действительной жизни, весьма много способствуют составлению и распространению между людьми правильных понятий о вещах».

 

Констатируя по общим антропологическим  признакам сходство мыслителя и  художника, отсутствие «существенной  разницы между истинным знанием  и истинной поэзией», Добролюбов вместе с тем выделяет и существенные отличия художника от мыслителя: примат в нем чувства над разумом, большая степень живости восприятия действительности, мышление конкретными  образами, особое внимание к деталям, к частностям в отличие от стремления «все обобщить, слить частные признаки в общей формуле».

 

Эстетическим идеалом  Добролюбова является «полное слияние науки и поэзии», науки и искусства, что означает «свободное претворение самых высших умозрений в живые образы и вместе с тем полное сознание высшего, общего смысла во всяком, самом частном и случайном, факте жизни».

 

Добролюбов развивал концепцию  «фактической критики», согласно которой  критик «дает нам верную, полную, всестороннюю оценку писателя или произведения, который произносит новое слово  в науке или искусстве, который  распространяет в обществе светлый  взгляд, истинные, благородные убеждения». Главным в такой критике выступает критерий различения «авторов, служащих представителями естественных, правильных стремлений народа, от авторов, служащих органами разных искусственных тенденций и требований». При этом Добролюбов применял метод разграничения художника как мыслителя и художника как «воспроизводителя явлений действительности». Так, считая отчасти неверной, отчасти недостаточной характеристику А. Н. Островского как проповедника патриархальных начал русского быта, он ценил его произведения не по выраженному писателем мировоззрению, а по правде его изображения. Островский коснулся высших, общечеловеческих интересов – в этом ценность его произведений с точки зрения эстетической теории Добролюбова.

 

Многочисленные статьи и рецензии Добролюбова, затрагивавшие острые, общественно-значимые вопросы, проблемы литературной критики и эстетики, педагогики и этики, истории и  философии, имели в обществе столь  большое влияние, что Н. Г. Чернышевский считал своего единомышленника главой всей передовой русской мысли  конца 50 – начала 60-х гг. Чернышевский скромно обошел свою роль в это  десятилетие, но его оценка деятельности Добролюбова недалека от истины.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3. Антропологический принцип философии Н.Г. Чернышевского.

 

Н. Г. Чернышевский относится  к числу тех немногих в XIX в. русских  мыслителей, которых с полным правом можно назвать политическими  философами. Он был хорошо знаком с  предшествующей историей мышления, умел критически рассматривать проблемы в том виде, какой они приобрели  в ходе развития теоретической (философской) мысли до него. Вместе с тем его  мировоззрение представляет собой  специфическое видение современной  ему действительности и исторических перспектив.

 

Подобно многим русским мыслителям, Чернышевский не строит философской  системы в собственном смысле, не разрабатывает специально таких  разделов философского знания, как  теория познания, учение о методе, онтология  и т. п., хотя и касается их в связи  с анализом проблем человека, политической экономии, политики, истории, литературоведения  и т. д. Предмет его теоретических  интересов иной – действительность, взятая под углом зрения соответствия (или несоответствия) «натуре человека», или, если иметь в виду методологический аспект его учения, «антропологическому принципу в философии». Как политический философ, он был мыслителем, объединявшим в себе функции знатока философии, ученого в широком смысле и одновременно политика, стремившегося сформулировать определенные принципы-нормы, которые помогли бы российскому обществу выработать недостающие ему политические знания или, по крайней мере, восполнить их нехватку.

 

Антропологический принцип  Чернышевского – это прежде всего принцип должного в его философии, исходя из которого оценивается действительность. В. В. Зеньковский отмечал доминирование в духовных исканиях русских мыслителей антропологической, моральной установки, своеобразного панантропологизма, «панморализма», который роднит совершенно разных (порой противоположных) отечественных философов1. Фиксируя, каждый по-своему, расхождение реального бытия и сферы ценностей, русские мыслители остаются в большинстве своем на уровне этического сознания, хотя ищут разрешения указанной дилеммы на разных путях. Одни (Хомяков, Киреевский, Соловьев, Леонтьев) развертывают антропоцентризм из сферы этики в план метафизики, другие, как Чернышевский, Лавров, Михайловский, доказывают нераздельность теоретического и ценностного (политико-философского – в случае с Чернышевским) подхода к пониманию бытия.

 

Чернышевскому не повезло  с интерпретацией его творчества. Взгляды мыслителя, оказавшего большое  влияние на умственную жизнь России (пик влияния его идей приходится на середину 60-х – 70-е гг. XIX в.), неизменно оказывались включенными в борьбу партий, направлений, а его творчество оценивалось, как правило, исключительно с партийно-политической точки зрения. Вот почему для одних он был великим мыслителем, родоначальником (вместе с Герценом) социалистической традиции в России, революционным демократом, для других – вульгарным материалистом, атеистом, предтечей большевизма и т. п.

 

Надо сказать, что сам  Чернышевский сделал тоже немало для  затемнения смысла собственного интеллектуального  творчества. Свои концепции он рассматривал прежде всего как средство борьбы за формирование отечественного демократического сознания, за распространение идей, которые, как он надеялся, хотя бы в будущем объединят интеллигенцию с «простолюдинами». Правильному пониманию взглядов Чернышевского в какой-то мере препятствует и то, что развиваемые идеи он редко излагал в систематизированной форме, они разбросаны по статьям, рецензиям, написанным по самым разным поводам, искажены необходимостью считаться с цензурой. Его творческой манере присущи движение мысли в разных, не совпадающих между собой плоскостях, несоотнесенность положений друг с другом, бьющая в глаза противоречивость, озадачивающая последователей.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Литература:

1. Антология мировой философии. -М., 1970. Т.4.
2. Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу 1846 года. ПСС.Т.10.-М., 1956.
3. Герцен А.И. Письма об изучении природы. Собр. Соч. Т.З.-М., 1954.
4. Добролюбов Н.А. Органическое развитие человека в связи с его умственной и нравственной деятельностью. -М., 1957.
5. Чернышевский Н.Г. Антропологический принцип в философии. Собр. Соч. Т.7.-М., 1950.