Сциентизм и антисциентизм как установки современного сознания

Подобные размышления  исходят как бы из глубины самого здания науки, в котором нет просторных магистралей, а лабиринты и тупики пугают несмелого путника. Продолжая  эстафету сетований над сложностью науки, Дэвид Юм (1711 – 1776) утверждал: «Не требуется даже особенно глубокого знания для того, чтобы заметить несовершенное состояние наук в настоящее время; ведь и толпа, стоящая вне храма науки, может судить по тому шуму и тем крикам, которые она слышит, что не все обстоит благополучно внутри его. Нет ничего такого, что не было бы предметом спора и относительно чего люди науки не держались бы противоречивых мнений. Самые незначительные вопросы не избегают наших прений, а на самые важные мы не в состоянии дать какого-либо достоверного ответа».

Пафос предостережений  против науки усиливается, как это  ни парадоксально, именно в эпоху  Просвещения. Жан-Жаку Руссо принадлежат  слова: «Сколько опасностей, сколько  ложных путей угрожают, нам в научных исследованиях! Через сколько ошибок, в тысячу раз более опасных, чем польза, приносимая истиною, нужно пройти, чтобы этой истины достигнуть?.. Если наши науки бессильны решить те задачи, которые они перед собой ставят, то они еще более опасны по тем результатам, к которым они приводят. Рожденные в праздности, они, в свою очередь, питают праздность, и невозместимая потеря времени – вот в чем раньше всего выражается вред, который они неизбежно приносят обществу». А, следовательно, заниматься науками – пустая трата времени.

Русская философская  мысль также не остается вне обсуждения вопроса о недостатках науки. Н.П. Огарев (1813-1877) уверен, что «наука не составляет такой повсеместности, чтобы движение общественности могло совершаться исключительно на ее основании; наука не достигла той полноты содержания и определенности, чтобы каждый человек в нее уверовал». Другая часть критических замечаний сыплется на науку со стороны эзотерически ориентированных мыслителей. П.Д. Юркевич (1804 – 1860), например, усматривает второстепенность, подсобность и зависимость науки от более главенствующего мира скрытых духовных постижений. Здесь уже аргументы направлены из сферы, наукой не являющейся, но с самых ранних времен, со времен тайного герметического знания ей сопутствующей. «Каждая наука, – пишет он – имеет цену только как пособие к какому-нибудь ремеслу, пока она не дает замечать или чувствовать, что за внешним, являющимся миром есть мир высший, духовный, мир света и истины».

Суждения русских  философов, в частности Н. Бердяева (1874 – 1948), Л. Шестою (1866 – 1938), С. Франка (1877 – 1950), занимающих особую страницу в критике науки, имеют огромное влияние не только в силу приводимых в них заключений, но и благодаря яростному пафосу и трогающему до глубины души переживанию за судьбу и духовность человечества. «Вера в бога науки ныне пошатнулась, – убежден Н. Бердяев, – доверие к абсолютной науке, к возможности построить научное мировоззрение, удовлетворяющее природу человека, подорвано». Причины того он видит в том, что «в область научного знания вторгаются новые явления, которые казенный догматизм ученых недавно еще отвергал как сверхъестественное... А с другой стороны, философия и гносеология выяснили, что наука сама себя не может обосновать, не может укрепить себя в пределах точного знания. Своими корнями наука уходит вглубь, которую нельзя исследовать просто научно, а верхами своими наука поднимается к небу. Даже для людей научного сознания становится все ясней и ясней, что наука просто некомпетентна в решении вопроса о вере, откровении, чуде и т.п. Да и какая наука возьмет на себя смелость решать эти вопросы? Ведь не физика же, не химия, не физиология, не политическая экономия или юриспруденция? Науки нет, есть только науки (в значении дисциплины). Идея науки, единой и всеразрешающей, переживает серьезный кризис, вера в этот миф пала. Наука есть лишь частная форма приспособления к частным формам бытия».

Бердяев по-своему решает проблему сциентизма и антисциентизма, замечая, что «никто серьезно не сомневается  в ценности науки. Наука – неоспоримый  факт, нужный человеку. Но в ценности и нужности научности можно сомневаться. Наука и научность – совсем разные вещи. Научность есть перенесение критериев науки на другие области, чуждые духовной жизни, чуждые науке. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должно покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно. Научность предполагает существование единого метода... Но и тут можно указать на плюрализм научных методов, соответствующий плюрализму науки. Нельзя, например, перенести метод естественных наук в психологию и в науки общественные». И если науки, по мнению Н. Бердяева, есть сознание зависимости, то научность есть рабство духа у низших сфер бытия, неустанное и повсеместное сознание власти необходимости, зависимости от «мировой тяжести».

Бердяев приходит к выводу, что научная общеобязательность – это формализм человечества, внутренне разорванного и духовно  разобщенного. Дискурсивное мышление принудительно. Л. Шестов метко подмечает, что «наука покорила человеческую душу не тем, что разрешила все ее сомнения, и даже не тем, что она, как это думает большинство образованных людей, доказала невозможность удовлетворительного их разрешения. Она соблазнила людей не своим всеведением, а житейскими благами, за которыми так долго бедствовавшее человечество погналось с той стремительностью, с какой измученный продолжительным постом нищий набрасывается на предложенный ему кусок хлеба. Толстой, Достоевский и другие пытались восстановить против науки мораль – но их усилия в этом направлении оказались бесплодными.

Нравственность  и наука – родные сестры, родившиеся от одного общего отца, именуемого законом  или нормою. Временами они могут  враждовать меж собой и даже ненавидеть одна другую, как это часто бывает меж родными, но рано или поздно кровь скажется, и они примирятся непременно».

Шестов обращает внимание на реальное противоречие, гнездящееся  в сердцевине ставшей науки, когда  «огромное количество единичных  фактов выбрасывается ею за борт как излишний и ненужный балласт. Наука принимает в свое ведение только те явления, которые постоянно чередуются с известной правильностью; самый драгоценный для нее материал – это те случаи, когда явление может быть по желанию искусственно вызвано. Когда возможен, стало быть, эксперимент.

Но как же быть с единичными, не повторяющимися и не могущими быть вызванными явлениями? Если бы все люди были слепыми и  только один из них на минуту прозрел  и увидел бы красоту и великолепие  Божьего мира, наука не могла бы считаться с его показаниями. А между тем, свидетельства одного зрячего значат больше, чем показания миллиона слепых. В жизни человека возможны внезапные озарения, хотя бы на несколько секунд. Неужели о них нужно молчать, потому что при нормальных обстоятельствах их не бывает, и что их нельзя вызвать в каждую данную минуту?!

Наука этого  требует». Шестов обращается к современникам  с призывом: забудьте научное донкихотство и постарайтесь довериться себе. Он был бы услышан, если бы человек не был столь слабым, нуждающимся в помощи и защите существом, Однако конец второго тысячелетия так и не предложил убедительного ответа в решении дилеммы сциентизма и антисциентизма. Человечество, задыхаясь в тисках рационализма, с трудом отыскивая духовное спасение в многочисленных психотерапевтических и медиативных практиках, делает основную ставку на науку. И как доктор Фаустус, продав душу дьяволу, связывает именно с ней, а не с духовным и нравственным ростом, прогрессивное развитие цивилизации.

2.2 Феминистская критика науки

В условиях мускулинской цивилизации особняком стоит  вопрос о феминистской критике науки. Как известно, феминизм утверждает равенство полов и усматривает  в отношениях мужчин и женщин один из типов проявления властных отношений.

Феминизм заговорил о себе в XVIII в., поначалу акцентируя юридические аспекты равенства мужчин и женщин, а затем в XX в. – проблему фактического равенство между полами. Представители феминизма указывают на различные схемы рационального контроля по отношению к мужчинам и женщинам, на постоянный дефицит в востребованности женского интеллекта, организаторских способностей и духовности. Они требуют выведения женских талантов из «сферы молчания». Убийственный аргумент, заключающийся в том, что, начиная с античности, человек отождествлялся с понятием мужчины и, соответственно, именно мужчина был делегирован на все государственные роли, давал возможность женщинам обвинять мускулинскую цивилизацию во всех изъянах и бедствиях и с особой силой требовать восстановления своих прав. Вместе с тем и в условиях НТР сохранена ситуация нереального равенства возможностей. Возможность участвовать в экономическом рынке труда женщины имеют. Но возможность быть выбранными у них невелика. В предпочтения выбора необходимым компонентом входит наличие мужских черт: мужественность, инициативность, агрессивность.

И хотя истории  известно немало имен женщин-ученых, проблема подавления женского начала в культуре, науке и политике весьма остра. Симона де Бовуар в своей знаменитой книге  «Второй пол» (1949) показала, что общество культивирует мускулинное начало как позитивную культурную норму и уязвляет феминное как негативное, отклоняющееся от стандартов. Вопрос о том, можно ли говорить о феминистском направлении в науке и как его определять-либо как простое фактуальное участие женщин в научных изысканиях, либо как их эпохальный вклад, определяющий развитие научного познания, – остается открытым. Проблемно также и пресловутое разграничение женской и мужской логики.

Наука рассматривается  в философии как важнейший, хотя и «один из» элементов общечеловеческой культуры, которая на современном этапе занимает своеобразную позицию «лидера», вынуждая ориентироваться на нее иные формы постижения мира. Рефлексируя над познавательной деятельностью, философия показывает, что наука, хотя и является своеобразным ее самовыражением, к ней не сводима и познание мира имеет более широкий, не ограниченный наукой характер. Это действительно вершина теоретического подхода к миру, но в узкой предметной области.

Исследуя предельные основания науки, философия вправе претендовать на самосознание рационально-теоретической деятельности в целом. Как форма ценностного сознания, философия претендует на выдвижение перед человеком и человечеством систем ценностных ориентиров, выбирая которые он может самореализоваться в жизни.

сциентизм

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Сциентисты  приветствуют достижения науки. Антисциентиcты испытывают недоверие к научным  инновациям. Сциентисты провозглашают знание как наивысшую культурную ценность.

В качестве аргументов в свою пользу сциентисты привлекают знаменитый пример из прошлого, когда наука Нового времени пыталась обосновать новые, подлинно гуманные ценности и культуру. Ими подчеркивается, что наука есть производительная сила общества, порождающая общественные ценности и имеющая огромные возможности для познания.

В качестве контраргумента антисциентисты отмечают, что наука  может порождать опасности, способные  уничтожить всё человечество, и вместе с тем её многочисленные достижения не сделали человечество счастливее. По их мнению, это означает, что наука не может сделать свои успехи благом для человечества.

Сциентисты  полагают, что только благодаря науке  жизнь может стать организованной, управляемой и успешной, поэтому  они во всём стремятся к «онаучиванию»  всех сфер деятельности человека и всего общества в целом. У антисциентистов считается, что понятие «научное знание» имеет не то же самое значение, что понятие «истинное знание», и «знание» не означает «мудрость».

Антисциентисты  приводят в качестве аргументации различные сценарии катастроф, вызванных научными достижениями, неправильно применёнными человечеством.

Однако, эти  катастрофы могут быть вызваны негативными  намерениями, перевопричина которых  — не наука, а другие аспекты человеческой природы и общества (к примеру, успехи в ядерной физике были направлены на изготовление ядерного оружия, помимо разработки мирного использования атомной энергии), либо ошибками или недостаточными знаниями (при техногенных катастрофах).

Сциентисты  считают, что непреднамеренные катастрофы являются следствием постоянной неполноты научного знания (описанной ещё в известном афоризме «Я знаю, что ничего не знаю»), а изучение подобных ошибок позволяет не допускать ещё больших ошибок в будущем.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Антология мировой философии: В 4 т. Т. 3. М., 1972. – 210с.
2. Горан В.П. Философия и наука в европейской истории. – Москва, 2001. – 345 с.
3. Кохановский В.П., Золотухина Е.В., Лешкевич Т.Г., Фатхи Т.Б. Философия для аспирантов. – Москва, 2003. – 560 с.
4. Маркузе Г. Одномерный человек. Исследование идеологии развитого индустриального общества. Пер. с англ. М.: REFL-book, 1994.-454с.
5. Розов М.А., Горохов В.Г., Степин В.С. Философия науки и техники. – М.: «Гардарики», 2003. – 214 с.
6. Руссо Ж-Ж. Рассуждение по вопросу: способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов. Трактаты. / пер. А. Д. Хаютина. М., 1969. С. 20.
7. Швырев В. С. Сциентизм // Новая философская энциклопедия / Ин-т философии РАН; Нац. обществ.-науч. фонд; Предс. научно-ред. совета В. С. Стёпин.. — М.: Мысль, 2001.-433с.
8. Юдин Э. Г. Статья Сциентизм//Большая советская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия. 1969—1978.-745с.