Советский режим: механика властвования

Министерство образования  и науки Российской Федерации

Брянская государственная  инженерно-технологическая академия

 

 

Кафедра философии, истории  и социологии

Дисциплина «Философия»

 

 

Реферат

по статье А.В.Оболонского:

«Советский режим: механика властвования»

 

 

Выполнила:

студентка группы ЭПО- 101

Смирнова Ю.И.

Проверила: Сычева Т.М

 

 

 

Брянск 2012

Введение

В статье анализируется сущность и механизмы советского строя. Автор  рассматривает "ленинский" и "сталинской" периоды как две стадии единого процесса с общими глубинными социально-этическими и социально-психологическими основаниями и лишь с частично различными конкретными механизмами властвования. Обозначены рамки существования основных групп населения страны: новой "элиты", интеллигенции, крестьянства, рабочих. Фундаментом могущества системы, просуществовавшей десятки лет, автор считает машину террора, за период сталинизма перемоловшую миллионы человеческих жизней.

В центре своей статьи А.В.Оболонский рассматривает такую проблему сущности и механизмов строя в России, существовавшего три четверти века.

Чтобы проанализировать и  понять сущность этой проблемы автор  ставит перед собой такую задачу – обозначить механизмы власти и рамки существования в период ленинизма и сталинизма основных социальных групп населения страны.

Для того чтобы проанализировать два периода, А.В.Оболонский делит статью на части, в которых рассматривает ленинизм и сталинизм последовательно, в хронологическом порядке.

Так как главным объектом рассмотрения А.В.Оболонского в статье становится сталинизм, все, связанное с «ленинским» периодом, излагается кратко, при этом в начале каждого подраздела вновь “возвращаясь” в ленинский период.

 

 

 

 

 

 

 

Ленинский этап социальной «вивисекции».

Вначале я рассмотрю социально-этическую подоплеку событий.

Первым из факторов социально-этического порядка, подталкивавших движение событий в роковом направлении, автор статьи называет аномию, т.е. моральный кризис народного сознания.

В среде простого народа аномия зашла наиболее далеко. Здесь  ее деструктивность проявилась в двух формах: во-первых, в разрушении норм общинной этики, и, во-вторых, в окончательном выхолащивании христианского духа из норм православной морали.

В среде людей, обладавших в предреволюционной России светской властью, аномия выразилась иначе в утрате этики «рачительного хозяина» страны. Это проявилось во многом – и в отчуждении компетенции от системы власти, и в непоследовательности политического курса, импульсивности принятия важнейших решений, и в шовинистической национальной политике, и в откладывании в «долгий ящик» давно назревших социальных и политических проблем.

В качестве второго из социально-этических  факторов Оболонский называет активизацию такой фундаментальной традиции российского генотипа,

как псевдоколлективистская этика. Этот стержень пронизывает всю русскую историю. На него легко нанизываются и крестьянская община, и русская армейская традиция «не бояться потерь», и казацкая «вольница», и разбойничья ватага, и революционная масса, и муравейник «развитого социалистического» общества.

Псевдоколлективизм задавал тон не только в массовом сознании. В него

вполне вписываются и  такие формы «просвещенной» идеологии, как славянофильство, толстовская апологетика «природного коллективизма», отрицающего ценность отдельной индивидуальности, и учение революционных радикалов.

В качестве третьего социально-этического фактора назван развивавшийся параллельно с аномией и тесно с ней связанный воинствующий моральный релятивизм, ведущим принципом которого стало: «революционная целесообразность превыше всего, не исключая и обычных норм человеческой морали». И этот принцип под именем революционной морали был откровенно провозглашен русскими революционерами.

Итоговой характеристикой  революционных событий при проекции их на

социально-этическую шкалу  стала победа старого этического типа - системоцентризма, но в новой, более динамичной его форме. Изменилась политическая система, но не общественная этика.

Далее автор переходит  к рассмотрению социально-психологических детерминантов событий.

Во-первых, в предреволюционные годы резко активизировалась, а к

17-му году достигла  апогея извечная деструктивная  традиция группового антагонизма общностей, в обыденном сознании фигурирующих как «мы» и «они», в ее классовой редакции. Этому способствовали и объективные обстоятельства, и бездарная политика правительства, действия которого будто специально преследовали цель восстановить друг против друга различные группы населения, и, конечно, деятельность радикалов, сознательно и целенаправленно разжигавших классовую ненависть.

Во вторых, в результате войны, ставшей мощнейшим катализатором революционного брожения, в народной массе значительно активизировался психологический синдром революционного социального невротизма. Суть его в том, что поведение массы начинает характеризоваться повышенной возбудимостью, неуравновешенностью, агрессивностью, безответственностью и даже иррациональностью. Привычные социальные связи разрушаются, обычные регуляторы поведения - право, мораль, другие стабилизующие факторы - в такие периоды словно отключаются.

В-третьих, поскольку в  данных условиях определять психологический  дух времени стали специфические психологические закономерности, характерные только для кризисных периодов, на историческую авансцену выдвинулись особые, иные, чем прежде, типы людей. Для фактических и потенциальных лидеров любого уровня это означало торжество типа якобинца - фанатичного доктринера, лишенного каких-либо моральных запретов и при этом в высшей степени владеющего искусством «оседлать толпу» посредством активизации, а затем подталкивания в определенную сторону ее разрушительных инстинктов; для массы же это означало торжество бунтовских начал, разгул низменных страстей и инстинктов.

Перейдем теперь к рассмотрению социально-психологических закономерностей и стереотипов поведения, выступивших на первый план на заключительном этапе революции, когда массовое возбуждение улеглось и стихия кризиса стала выдыхаться. Здесь прежде всего полным голосом заявила о себе отнюдь не утраченная и даже всерьез не поколебленная российская авторитарная традиция, т. е. вошедшая в плоть и кровь народа

привычка нерассуждающего подчинения сильной, деспотической, не связывающей себя с общественным мнением власти. Кратковременный период революционного невроза, когда веками накапливавшийся социальный пар породил мощнейшую вспышку анархического нигилизма по отношению к любой власти, закончился поисками нового ярма, благо оно уже было наготове. Сверхзадача большевиков состояла совсем в другом - не разрушить власть, а захватить ее. Поэтому как только разрушительная стихия стала сходить на нет, они быстрыми, энергичными действиями впрягли народ в свою собственную колесницу.

Во-вторых, в послекризисный период сработал механизм психологической усталости. Довольно быстро появляются признаки утомления, стремления к успокоению и стабилизации положения. В России усмирить и без того готовую подчиниться стихию было тем более несложно, поскольку это вполне соответствовало крестьянской традиции покаянно бухаться в ноги начальству сразу вслед за разгулом «бессмысленного и беспощадного» бунта.

Миф равенства рассыпался в послереволюционной России одним из первых, раньше экономических и других мифов. Очень быстро возникли новые привилегированные группы, из которых постепенно стала складываться новая элита. Притом критерии для попадания в эту элиту еще больше отклонялись от идеалов социальной справедливости, от подлинных человеческих достоинств, чем при прежнем режиме. Если нарушена истинная иерархия и истреблена истинная аристократия, то являются ложные иерархии и образуется ложная аристократия». Примерно так и произошло в России.

Морально-психологические механизмы  сталинщины.

 

Период сталинщины не обладает особым своеобразием, поскольку представляется временем лишь «пожинания плодов» урожая, не только посеянного, но уже взошедшего и даже заколосившегося на предыдущем этапе, временем почти запрограммированного развития уже сложившихся тенденций. Для понимания общей логики исторических процессов его подробное изложение добавило бы немного. Поэтому автор ограничивается изложением своих представлений о моральных и психологических детерминантах поведения людей в период пребывания нашего народа на дне исторической пропасти.

Новая «элита» - люмпены-выдвиженцы («сталинские соколы»). Новая элита стала складываться на удивление быстро, особенно если учесть, что антиэлитарная риторика и акции занимали едва ли не самое заметное место на авансцене событий и в момент переворота, и еще долгое время после него.

Правда, на первом этапе в  его составе были не только беспринципные карьеристы, но и подвижники идеи. Но даже тогда это было хотя и яркое, но все же явное меньшинство.

Этической основой развития событий стало торжество принципа морального релятивизма, вызвавшее значительную эрозию норм, веками регулировавших взаимоотношения людей.

Мораль новой элиты  была довольно проста и функциональна, что обеспечило ее устойчивость и живучесть.

Во-первых, для нее характерно практически полное отсутствие каких-либо нравственных табу, т.е. внутренних запретов.

Второй фундаментальный  моральный принцип кодекса новой  элиты - нерассуждающее повиновение сильному, т.е. обладающему в данный момент реальной властью.

Наконец, третьим всеобщим моральным принципом стало расчетливое использование идеологических клише и политической демагогии в качестве оружия в борьбе за власть и жизненные блага.

В составе советской элиты  сталинских времен преобладали люди малокультурные, неотесанные и чрезвычайно примитивные по стандартам цивилизованного мира. Однако с позиций достижения избранных целей они были чрезвычайно хитроумными и изворотливыми.

Также в отличие от элит, существующих в условиях «нормальных» политических режимов, она не имела стабильного состава. На ее вершину можно было молниеносно взлететь на волне политических интриг, момента и удачи и при одном неверном жесте с треском вылететь обратно. Поэтому она не соответствовала обычно подразумеваемому в понятии элиты критерию стабильности.

Однако в функциональном отношении режим значительно  усилился, а также обогатился новыми манипуляторскими приемами. Прежде всего это относится к умению использовать низменные качества человека, которое так проявилось в период революции и гражданской войны, а затем вошло в арсенал сталинской диктатуры как один из главных ее инструментов.

К тому же режим очень  точно нашел социальную базу, придававшую массовый эффект его действиям. Он не только знал, на каких струнах следует играть, но и к кому нужно апеллировать. Его ударной силой стали выдвиженцы - люди, обязанные режиму всем и потому на все готовые ради него, а вернее сказать, ради сохранения и повышения своего социального статуса. Возможности же для социального возвышения режим в случае удачи открывал головокружительные. «Кто был ничем, тот станет всем» - это обещание международного гимна коммунистов реализовалось чудовищным образом.

Режим наибольшего  благоприятствования в целом действовал отнюдь не в интересах выдвижения наиболее способных и достойных. Атмосфера эпохи способствовала процветанию людей иного сорта.

В стране, где демагогическая пропаганда беспрерывно муссировала миф о государстве, управляемом рабочими и крестьянами, и где, казалось бы, действительно были созданы очень благоприятные условия для вертикальной социальной мобильности, власть на деле оказалась отнюдь не в руках реальных представителей «господствующих» классов. Люди, захватившие бразды правления на всех этажах общества, действительно по большей части происходили из былых низов. Однако происхождение далеко не всегда определяет тип сознания. И выдвиженцы, как правило, были носителями лишь внешних атрибутов своего рабоче-крестьянского происхождения. К числу таких атрибутов относятся культурная неотесанность, причем нередко демонстрировавшаяся подчеркнуто, на уровне бравады, нарочито хамский стиль поведения и лексикон.

Финал интеллигентской  трагедии: трава под асфальтом.

На первых порах существования режима незначительная, но все же заметная часть интеллигенции вошла в состав властвующей элиты. Главным образом это были, конечно, радикальные интеллигенты и их идейные наследники, хотя отмечались и исключения.

Подавляющая часть интеллигентов не только находилась вне номенклатурно-элитных сфер, но и существовала в очень тяжелых условиях - как духовных, так и материальных. Ее постоянно унижали, притесняли, держали под страхом репрессий, которые по отношению к ней практически не прекращались.

Но главная трагедия состояла в том, что были полностью подорваны и отвергнуты как принцип фундаментальные основы интеллигентского существования - возможность безбоязненного обмена мыслями и относительная материальная независимость.

Начиная со сталинского периода  для интеллигента условием получения зарплаты стала безусловная политическая лояльность, причем требования к формам и степени интенсивности ее выражения постоянно повышались, проверочные «тесты» становились все более изощренными, а принимавшиеся «меры» - все более жестокими и тотальными. Уровень же содержания интеллигентов  был унизительно низок.