Связь «фалсафы» с наукой и практической деятельностью. Опыт как элемент знания

Связь «фалсафы»  с наукой и практической деятельностью. Опыт как элемент знания

Основная характеристика средневекового знания — умозрительность. Логика как  главный способ получения знания и его организации. Обнаружение  недостаточности чисто логической аргументации истинности знания. Поиски достоверных оснований в исходных посылках. Обращение к опытно-практическому  знанию как сфере получения исходных посылок. Основные параметры опытно-практического  знания, новое понимание опыта  по сравнению с античностью.

И религиозное и светское философское  знания были направлены на поиски достоверной  опоры. Но философско-научное знание устремлялось на постижение мира социального, мира природного, а религиозное обращало свой взор на мир запредельный, и  познание дольнего мира играло в нем  служебную роль подступа к миру иному. «В дорогу! В дорогу! — писал аль-Газали. — Жить осталось совсем мало, а перед тобой еще долгий путь. Наука и дела, в кои ты погружен, — лишь обман и иллюзия».

Установки в концепции знания, развиваемой  философами, были прямо противоположными. Конечно, они тоже нередко напоминали читателю, что он должен думать о  будущей, посмертной судьбе. Но это  было скорее оперирование привычными читателю образами и словами или  же метафорическое выражение отнюдь не религиозных идей. Основное же содержание их учений было обращено к практическим делам и нуждам людей.

В арабской средневековой науке связь  ее с практикой находилась в парадоксальном состоянии. С одной стороны, наука  оформилась как теоретическая система, выделенная из непосредственной практики жизни и отделенная от последней, имеющая свое собственное содержание и свои собственные импульсы движения. С другой же стороны, она, сосредоточившись на самодвижении, на организации знаний внутри своей конструкции и отвлекшись от практической основы, подверглась  опасности полностью превратиться в сумму спекуляций. Таким образом, завоевание наукой самостоятельного места  оборачивалось тем, что созданная  ею система рациональностей могла  утратить статус истинности. Требовался выход в практику, но уже не как  неразвитую сферу примитивной жизнедеятельности, а как сознательно принятую наукой и обязательную для обеих арену  взаимодействия.

Математик аль-Хорезми, живший в 780—830 гг., писал  о цели своего алгебраического трактата «Книга об исчислении алгебры и аль-мукабалы»: «Я составил краткую книгу об исчислении алгебры и аль-мукабалы, заключающую  в себе простые и сложные вопросы  арифметики, ибо это необходимо людям  при делении наследства, составлении  завещаний, разделе имущества и  в судебных делах, в торговле и  всевозможных сделках, а также при  измерении земель, проведении каналов, в геометрии и прочих разновидностях подобных дел».

Мы  останавливаемся на общественной функции  научно-философского знания потому, что  она расширяла опытную практику знания и открывала ему выход  в новую область методологии, давала новую базу определения достоверности  знания.

Об  интересе к опытному знанию, об организации  практики наблюдения на мусульманском  Востоке свидетельствует история  его науки. Хотя положение ученого  здесь не было материально обеспечено, все же некоторые интересующие правителей исследования финансировались ими. Существовали даже центры, организованные наподобие исследовательских, имеющие  сложное оборудование научные сообщества, такие как Мегарская обсерватория Насириддина Туси (XIII в.) или обсерватория Мухаммеда Улугбека близ Самарканда (XV в.). В X в. были созданы «дома науки». И хотя слово «наука» вовсе не имело того смысла, который мы придаем ему сейчас — оно, как правило, означало религиозные знания, а «ученым» назывался прошедший специальное обучение богослов, — тем не менее в «домах науки», имевших огромные библиотеки, можно было найти книги по любой отрасли знания и доступ к ней имел всякий, стремящийся к знанию.

Арабские  ученые выдвинулись во многих областях науки: в математике, химии, медицине, астрономии, физике, оптике и т.д. Арабо-мусульманские  ученые оставили свои имена даже в  истории аэродинамики. Турецкий исследователь  А. Терзиоглу изучил рукописи, отражающие историю техники и первые попытки  полетов в IX—XVII вв. в странах мусульманской культуры. В них встречается описание зависимости между поверхностью крыльев и весом птицы с целью установления физических основ полета. Попытку полета сделал в 1010 г. Джаухари из Фараба. В X в. в Андалусии Аббас ибн Фирнас совершил короткий полет с приземлением с помощью сконструированных им несущих поверхностей.

Джабир  ибн Хайан высказал мысль о  возможности создания живых существ  искусственным путем. Соответствующую  область знания он назвал «наукой  об искусственном творении». «Эта наука, — писал он, — возможна, ибо живое существо есть следствие взаимодействия сил природы. Природа же, производя соответствующие вещи, подчиняется определенным законам, тайну которых может раскрыть наука весов», т.е. знание законов количественных отношений. Джабир ибн Хайан провозгласил опыт в качестве основы научного исследования: «Долг занимающегося физическими науками и химией — это труд и проведение опытов. Знание приобретается только посредством них».

Аль-Фараби, утверждая идеи Аристотеля на почве  новой культуры, учил, что «интеллект — это не что иное, как опыт». Об опыте как одном из видов  посылок, применяемых в силлогизмах, говорил и Ибн Сина. Причем опыт включается им в число посылок  высшего, доказательного силлогизма, ведущего к достоверному, истинному знанию.

Отмечая факт признания роли опыта, важно, однако, определить, что вкладывается этими  мыслителями в понятие опыта  и какое место отводят они  ему в познании.

Суть  античного отношения к чувственной  практике во многом выражают слова  Эмпедокла: «В присутствии предметов  мудрость людей возрастает».

Понимание опыта арабо-мусульманскими воспреемниками греческой мудрости рассмотрим на примере  Ибн Сины.

Опыт  им описывается как посылка, которая  познается посредством разума и  ощущения: «… например, если чувство  каждый раз воспринимает вещь в каком-то действии или в каком-то состоянии  и каждый раз видит ее именно такой, то разум познает, что это происходит не благодаря случайности». Опыт появляется тогда, когда душа уверена в неслучайности  явлений и с ним соотносятся  другие состояния вещи».

В «Книге спасения» понятие «опыт» Ибн Сина связывает с понятием одной из потенций разумной души —  с наличием в умозрительной силе первых элементов разумного восприятия, которые принимаются «не путем  приобретения извне», т.е. опыт является скорее характеристикой внутреннего  содержания разумной души. Если опыт и  выходит за пределы индивидуального  сознания, то только в плане контакта человека с совокупностью знаний, хранимых в книгах и преданиях, знаний, получаемых от учителей, наставников.

Однако  такое определение опыта не вполне адекватно реальной практике ученого-естественника. Методологические установки ученого  отражают довольно высокую развитость научного знания, позволяющего построить  определенную картину природы и  совершенствовать эту картину. В  то же время данные установки воспроизводят  слабость практической вооруженности.

Практические  знания, в том смысле, как их определяет Новое время, становятся реальной опорой в рассуждениях Ибн Сины об образовании  гор и минералов. В доказательство идеи отсутствия пустоты Авиценна приводит естественные, т.е. опытные, свидетельства, например, наблюдение, что кровососная  банка втягивает вместе с воздухом кожу, или наблюдения, связанные  с инженерными работами, с деятельностью  насоса. К такого же рода аргументации прибегает Ибн Сина, опровергая мнение, что теплота происходит от движения, обнаруживающего огонь, скрытый  внутри тела. Этому мнению он противопоставляет  наблюдение, что оловянный наконечник стрелы от движения не плавится.

Опыт  медика, наблюдения за явлениями, возникающими в результате загораживания путей  проникновения «двигательной, ощущающей  и воображающей сил», подтверждали вывод Ибн Сины о том, что «первым  носителем телесных сил души является тонкое, проникающее в поры, тело: тело это есть не что иное, как  дух». О том, что орган рождения духа — сердце, свидетельствует, по мнению Авиценны, то, что было выявлено при искусных вскрытиях. Прославленный  медик дает достаточно детальное  описание сердца (первое начало), печени (второе начало), мозга (так же второе начало). Особенно подробно в «Книге исцеления» он излагает свои представления  о мозге.

До  Авиценны многие ученые считали, что  источник зрения — хрусталик. Он же доказал, что изображение предмета дает сетчатка. Все направления терапии  обогащены Ибн Синой. Он установил  различия между чумой и холерой, между плевритом и воспалением  легких, дал описание проказы, диабета, язвы желудка.

Таково  основное понимание роли опыта. О  сдвигах, происходящих в этом понимании, я скажу позднее. Сейчас же важно выявить доминирующие характеристики представления об опыте.

Связанная с эмпирией сторона деятельности Ибн Сины, испытавшего значительное влияние учений Галена и Секста Эмпирика, дает основание выделить в его  научном творчестве (как и в  творчестве других передовых ученых его времени) новые, по сравнению  с Аристотелем, тенденции. Это связано  с тем, что Ибн Сина видел в  творении вещного мира не только его  «необходимость», но и его «возможность», альтернатив его развития. Эта  определенная «случайность» требовала  помимо оперирования непреложными знаниями, истинами обращения к практике жизни, придания ей большего, чем в античности, методологического значения.

В исследованиях Авиценны появляются элементы аргументации, которая в  Новое время определяется как  эксперимент. «Эксперименты — это  посредники между природой и понятием, между природой и идеей. Рассеянный опыт слишком принижает нас и  мешает достигнуть даже понятия. Каждый эксперимент уже теоретизирует…».

Нередко последователи арабо-мусульманской  философии и науки называют ученых стран Ближнего и Среднего Востока  экспериментаторами. Я хотела бы внести в это понимание ряд исторических и теоретических уточнений.

Не  всякое испытание практикой является экспериментом. Иначе все необузданные манипуляции средневековых алхимиков  и даже метод «проб и ошибок», характеризующий познавательную деятельность животных, мы должны были бы квалифицировать  как экспериментирование. «Действие  становится экспериментальным, т.е. теоретически нацеленным, когда в него включается противодействие, возвращающее наше внимание к исходному предмету». В это  понятие я включаю целый комплекс компонентов: и мысленный эксперимент, экспериментальную практику, и категорию  решающего эксперимента. Основными  для этой совокупности характеристиками я считаю: 1) сознательную установку  на предметно-практическую деятельность, 2) активное вторжение в процесс  наблюдения, практику, 3) стремление выявить недоказательность, недостоверность полученного знания, опровергнуть его, подвергнуть «испытанию на прочность», 4) выдвижение на передний план методологического принципа «сомнения».

Новая наука не просто обращается к реальности, опыту, факту — она вводит новый  факт, новый опыт в новую теоретическую, идейную систему. Экспериментализм — это новая рационализация, вернее, построение новой системы, включающей целенаправленную опору на факт.

Конечно, таких «дедуктивных» элементов  методологии современной науки  у Авиценны мы найти не можем, но тенденцию к этому у него уже  можно заметить. Для этого обратимся к анализу его врачебной деятельности.

Естественно, что как медик и фармаколог Авиценна должен был помимо простых  наблюдений пытаться апробировать выводы из наблюдений на практике, т.е. проводить  опыты. Излагая учение о лекарствах, Авиценна писал: «Свойства лекарств познаются двумя путями: путем  сравнения и путем испытания… Испытание приводит к достоверному познанию свойства лекарства только после соблюдения (известных) условий». И далее следуют методологические указания по проведению опыта. Вот некоторые  из них: требование свободы лекарства  от дополнительных качеств; простота болезни, на которой опробуется лекарство (наличие  осложнений болезни не позволяет  определить причину того или иного  действия лекарства): «…требуется, чтобы  опыт проводился на теле человека».

Надо  сказать, что в то время в странах  Ближнего и Среднего Востока появилась  обширная база для организованной врачебной  практики. Скученность населения  городов, довольно густая сеть торговых путей и постоянное наличие массы  пришлого торгового люда, с одной  стороны, и распространение эпидемий, необходимость изоляции и лечения  больных — с другой, потребовали  организации таких медицинских  учреждений, как больницы. Как заметил  во вступительной статье к русскому шеститомному изданию «Канона врачебной  науки» Б.Д.Петров, в больницах врач имел дело уже не с единичными пациентами, а с десятками и сотнями  больных, получая возможность обширной апробации своих знаний. В «Кабус-намэ», сочинении, написанном современником  Ибн Сины Кей-Кавусом, говорилось: «Лечащий должен много экспериментировать.…  Пусть он работает в больницах, видит  много больных и много лечит… дабы он видел собственными глазами  то, о чем читал в книгах, и  не оказывался беспомощным в лечении». Эта новая сфера практики сразу  выдвинула медицину в разряд опытных  наук.

В других областях науки и Авиценна и некоторые другие его современники также значительно расширили  сферу опытного знания. Правда, чаще опыт был все еще тождествен наблюдению. Например, Бируни, описывая в «Минералогии»  свойства янтаря, замечал: «Цвет его  остается неизменным, но если его прокипятить  в растворе шаб`а (квасцов — Прим. автора) в медном котле, то он краснеет, а если в горшке в растворе бакам`а (сандала — Прим. автора), то становится желтого цвета». Что касается наблюдательности, то эта сторона сознания и деятельности средневекового ученого мусульманского Востока была в высшей степени  развита — все замечалось и  описывалось. Тщательно собирались различные сведения, сообщения очевидцев, легенды и т.п. Работы Бируни, например, свидетельствуют о тонкой его  наблюдательности: он описывает рассвет  и сумерки, прилив и отлив, дождь, молнии, цвет Луны во время затмения, драгоценные камни и их свойства, подмечает сходство действия янтаря и магнитного железа и т.п.