Уроки Канта

С.А.Чернов

Уроки Канта

Наша конференция приурочена к  памятной дате, поэтому надо говорить о самом важном: почему весь культурный мир помнит скромного профессора провинциального немецкого университета спустя двести лет после его смерти, чем человечество ему обязано, чему мы можем и должны поучиться у него?

Говорить об этом в столь подготовленной аудитории  трудно, ведь Канта читали и знают  все, у каждого свой Кант, каждый имеет своё суждение о кантовской философии. Для одних это великий  классик, для других - человек люциферической холодности и изощрённости ума, чёрт, «столп злобы богопротивныя», для третьих – субъективный идеалист, агностик, дуалист, метафизик, не сумевший как следует совместить признание законов природы со свободой человека и автономией его воли, в лучшем случае – родоначальник немецкого идеализма, давший лишь первый толчок развитию спекулятивной диалектики «конкретного» тождества мышления и бытия. Для кого-то Кант и сегодня «живее всех живых», кёнигсбергский Сократ, философ вне ряда и сравнения, а кому-то его взгляды представляются давно устаревшими и наивными – он ведь не знал электричества, железных дорог и автомобиля, не говоря уж о неевклидовой геометрии, квантовой физике и молекулярной биологии. Он не читал Ницше и Лиотара, ему и в голову не могло прийти, что спустя недолгое время после его ухода властители дум скажут, что и Бог, идеал чистого разума, и человек, главный предмет философии, умерли. У кого-то кантовская философия вызывает чувство уважения и восхищения, а для кого-то она – «кёнигсбергский китаизм рокового паука» или всего лишь благодарный материал для деконструктивистских забав и прочих философских шалостей эпохи постмодерна. Перефразируя Фихте, можно, видимо, сказать: каким видит Канта философ, зависит от того, какой он человек, и «эпоха» здесь значения не имеет.

Мне было бы легче говорить о чём-то предельно узком и  конкретном, о том, что интересует специалистов, экспертов, так называемых «кантоведов», о том, что мало кому известно или неизвестно вообще никому, скажем, что значит «мир в ореховой скорлупе» или «трансцендентально-гальванический спинозизм» в Opus postumum. Но сегодня надо оставить частности для книг и статей и попытаться всё же сказать о главном, избежав по возможности юбилейной елейности и многозначительных банальностей. Может быть, спросим себя так: что стыдно не знать или делать в философии после Канта?

Самое важное – просто, как  сознание своего существования, или  своей свободы, или существования  вещей вне нас. Верно говорит  Хайдеггер: чтобы не стать навсегда «марионеткой организации, производства и эффективности», надо быть другом «существенного, простого и постоянного…»¹. И это, мне кажется, – лучшее из того, что он сказал в своём анализе кантовского обоснования метафизики. Прав и патриарх американского кантоведения Л.Бек: шокируют, производят шумные сенсации и порождают интеллектуальные моды для посвящённых и гурманов мысли лишь философы второго разряда. А Кант, прежде всего – настоящий мудрец, хотя сам признавал истинно мудрым одного лишь Бога. Кант говорит о том, что большинство и не читая «Критику чистого разума» понимает, хотя, конечно, и смутно: в каком-то смысле все мы - прирождённые «кантианцы», даже не подозревая об этом². Кант защищал права простого здравого рассудка от учёной глупости, от монополии философских школ на истину, от изощрённого и неискреннего софистического лукавства. Кант – мудр, и он всегда говорит прямо по существу дела, Ницше – нервен, порой истеричен, любит звонкую фразу ради самой её звонкости, Хайдеггер – искусствен, в нём нет прочного нравственного начала. Поэтому Кант для меня – философ первого разряда, а Ницше или Хайдеггер, кумиры современной философской моды в России, – второго.

Первый  урок Канта для меня - сама «стилистика» его мышления, форма мысли Канта, тесно связанная с формой его жизни. Возвышенная простота мудрости сочеталась в нём с остротой, подвижностью, живостью ума и высшей сложностью философской конструкции. Кант, по свидетельству лично знавших его людей, был весёлым, остроумным, «очаровательным» (Herder) собеседником, рассыпавшим в ежедневных беседах с друзьями за обедом «тысячи гениальных идей» (Pörschke), о которых он, казалось, тут же забывал, - и он же был глубоким, неторопливым мыслителем, склонным к методичности и систематике, относившимся к делу философского познания с величайшей серьёзностью и ответственностью: философия требует полной сосредоточенности утреннего одиночества и «геркулесова труда самопознания». Кант радовался, открывая объективную внутреннюю архитектонику знания, любил проводить тончайшие концептуальные дистинкции, выстраивать хитрые системы абстрактных понятий и углубляться в длинные, скучные и строгие рассуждения в духе тяжеловесной школьной серьёзности, - если это было необходимо для дела. Кант защищал Вольфа, как основательного «догматического» философа, от нападок сторонников эклектической популярной философии, не говоря уже о насмешках «бурных гениев», - но он не любил педантов и его никогда не привлекала формальная силлогистическая техника, «ложное мудрствование в четырёх фигурах силлогизма». Он умел видеть и ценить огромное разнообразие мира, данное нам в чувственном созерцании, в опыте, испытывал на протяжении всей жизни острый и глубочайший интерес к эмпирическому естествознанию, к самому конкретному и наглядному знанию, он видел сложность и неисследимую глубину душевной жизни человека, признавал права самых различных и даже противоположных устремлений человеческой души, - но высшая содержательность и «полифоничность» мышления замечательным образом сочетается у Канта с установлением абсолютно ясных, твёрдых, неизменных, всеобщих и несокрушимых формальных оснований познания и нравственности. Он любил повторять схоластическое: форма даёт бытие вещи. Богатство чувственно данной действительности не рассеивается у него в хаотический, бессмысленный калейдоскоп, но и не возгоняется, как несущественная видимость, в систему пустых абстракций: оно формируется в органическое целое, нераздельно-неслиянное единство чувства и смысла, понятия и созерцания. Понятия без созерцаний пусты, созерцания без понятий слепы. Стремление исчерпать «главную науку», метафизику, и построить систему абсолютных, «аподиктических», вечных истин о высших предметах человеческого интереса сопровождается спокойным и ясным сознанием непереходимых границ человеческих возможностей. Кант обратил всю силу своего интеллекта на исследование глубины и творческой силы человеческой субъективности, но во всех своих исследованиях он неукоснительно следует логике самого предмета, обнаруживает замечательную последовательность мысли, так что в самом субъективном проступает всеобщее, объективное, общезначимое, идеальное содержание, в котором нет ничего личного. «О себе мы молчим», говорит Кант в эпиграфе к «Критике чистого разума», взятом у Бэкона – речь идёт не о «мнениях», а о деле, о достоинстве и пользе человечества. Чем дальше продвигался Кант в своих исследованиях, тем сильнее богатство и живость ума и тонкость чувства подчинялись тяге ко всеобщему, объективному, общезначимому, к постижению целого. Эта тяга и есть, собственно, философия, поэтому ценность кантовского устремления, стиля его мышления, несоизмерима для меня с популярной сегодня пропагандой «ризомного», интуитивно-фрагментарного, необязательного, игривого философствования. Верно подметил Кассирер: мышление Канта – чисто «мужское»³, в нём нет и тени манерности («гримас», как говорил М.К.Мамардашвили). Кант и в науке – человек долга. Мышление классика философии самосознания полностью поглощено предметом рассмотрения, он стремится поставить его под ясный и ровный свет рассудка, чтобы различить все мельчайшие детали его строения, но никогда не стремится выставить самого себя в каком угодно свете.

Какие ещё уроки  этого редчайшего философского гения  кажутся мне наиболее важными  и нужными для нас сегодня? Какие положения кантовской философии имеют непреходящее значение? Скажу сначала кратко и в целом, развернув потом лишь некоторые из них немного подробнее.

Неистребимость  метафизики, как "естественной склонности" человека. Высшая ценность философии, её необходимость для реализации существенных целей человека и человечества. Прометеевско-коперниканская революция: спонтанность субъекта, глубина человеческой субъективности, творческая сила души в контексте конечности познающего субъекта и недосягаемости "вещи в себе". Идея всеобщих формальных структур сознания как форм  деятельности и как условий возможности опыта; идея неявных субъективных (трансцендентальных) условий всего, что сознаётся как "предмет"; идея "вещи" как "опредмеченного" интеллекта; значение единства сознания и продуктивного синтеза многообразия воображением. Существование "метафизических начал" конкретных наук. Нравственная автономия личности, достоинство человека, как цели в себе, самоценность морали, её "непостижимость" для науки (т.е. несводимость к познанию). Совместимость научного детерминизма с признанием свободы человека. Критика эвдемонизма, понимание свободы как автономии воли, как долга. Религия в пределах только разума, вернее – практического разума, то есть в границах этики долга. Автономия эстетического, принцип гения в искусстве и свободной игры душевных сил. Критика гениальничанья и модного легкомыслия в философии. Архитектоничность разума, целостность человеческого знания вообще, систематичность философии.

В чём ценность философии? Кому и для чего она  нужна? Философия для Канта - не игра в бисер, не забава для узкого круга избранных интеллектуалов, не утеха научному самолюбию или литературному тщеславию. Философия должна служить жизненно важным интересам людей, она нужна человечеству: «Если есть наука, в которой нуждается человек, - говорит Кант, - так это та, которая учит его достойно занять место, данное ему в творении, и из которой он может научиться, каким он должен быть, чтобы быть человеком»⁴. Эта наука – метафизика. Слух о её смерти, как и о смерти философии вообще, оказался, мягко говоря, преувеличенным. В каждом человеке, поскольку он - существо мыслящее и свободно самоопределяющееся, есть неодолимая метафизическая склонность, составляющая сердцевину самой его «разумности». Он не может удовлетвориться осознаваемой временностью своего бытия и одним лишь пониманием своей конечности и смертности: он не может не задаваться вопросом о целом, о том, что за границей известного, видимого и испытанного, о том, что после смерти; простое сознание безусловного повеления долга в противоположность внешним влияниям, притязаниям страстей и жажде удовольствий и счастья неопровержимо свидетельствует о свободе и сверхчувственном характере личности, о способности человека определить свою волю независимо от всех внешних обстоятельств и собственных желаний; порядок и таинственная глубина мироздания, в соединении со страданиями жизни и требованиями сердца и совести с необходимостью приводят к мысли о Боге. Долг философа, говорит Кант, – разложить это коренное метафизическое устремление всякой мыслящей души и всё наше возможное трансцендентное знание на его простые, изначальные элементы, чтобы разоблачить увлекательные ложные надежды и ложные объекты высших человеческих стремлений, которые могут обмануть самого здравомыслящего человека ввиду интереса, возбуждаемого метафизическими суждениями. Долг философа – дойти до первоисточника метафизической потребности души, составить подробные акты метафизического процесса и «сложить их в архив человеческого разума для предупреждения будущих заблуждений подобного рода»⁵. Необходимо, чтобы метафизика «была постоянно обитаема и поддерживалась в пригодном для этого состоянии, иначе в ней заведутся пауки и лешие, которые не упустят случая поискать здесь места для своих гнёзд и сделают её необитаемой для разума»⁶.

Именно философии подобает высшее место среди всех человеческих знаний. Математика, познание природы и эмпирически-техническое знание, в том числе об обществе и человеке, служат преимущественно случайным, частным и переменчивым целям. Послужить средством для необходимых и существенных целей человечества они могут лишь при посредстве метафизики. Без неё человек не может осуществить своё назначение.

Но самый  важный для меня сегодня урок Канта - нравственный. Бог не умер, вопреки диагнозу Ницше, не умер и человек, вопреки модному тезису Фуко. Что такое человек и в чём его назначение? Существует ли безусловный долг человека – то, что я обязан исполнить независимо от любых обстоятельств моей жизни и судьбы? Ответ на этот вопрос даёт не только популярная кантовская «Антропология с прагматической точки зрения», но и «трансцендентальная антропология»⁷, развёрнутая в трёх знаменитых «Критиках». Одна главная тема проходит сквозь них: свободы и автономии человека, творческой силы человеческой души, значимости человеческой субъективности. Здесь – средоточие кантовской системы. Коперник понял, что движение небосвода показывает мне в звёздном зеркале моё собственное движение; «Коперник философии» первым понял, что любой «предмет» вне меня показывает мне единство и функции моего сознания, воплощённые и «кристаллизованные» в нём: мы познаём лишь действуя, и лишь то, что создаём. Конкретные науки с полным правом говорят о независимых от нас объектах; обязанность же философа – вяжущая сила самопознания: он должен сознавать необходимую соотнесённость всякого объекта с конституирующей его человеческой субъективностью. В первой «Критике» Кант показывает, что абсолютно всеобщее и необходимое значение для природы имеют только те законы, источником которых является деятельность ума, необходимая для единства сознания и знания. Во второй «Критике» доказано, что категорическим, т.е. безусловно обязательным для человека может быть лишь то требование, которое он предъявляет себе свободно, когда он сам себя обязывает. В третьей «Критике» выясняется, что самая суть искусства – свободная игра душевных сил человека: на место отражения, подражания и морализирования Кант ставит здесь принцип свободного гения. Общая тема ясна: ключ к пониманию всех философских проблем – свобода, творческая сила, «самозаконность» человека.

С особой силой  эта общая мысль всех «Критик», а вместе с ней суть кантовского  философского духа и даже самой личности Канта выражена в его аналитике  понятия «возвышенного». Впечатление  возвышенного создаётся противостоящей нам безмерной силой природы (скажем, бездонной и загадочной глубиной звёздного неба), которая, как кажется, превосходит всю нашу способность воображения и постижения, но тайна и истинный исток этого чувства – свобода. Ночное звёздное небо пробуждает в душе чувство её собственной, сверхчувственной силы, заставляя «всё, за что мы опасаемся (имущество, здоровье и жизнь) считать чем-то незначительным» и видеть в безграничной мощи природы, от которой, конечно, зависят все эти блага жизни, отнюдь не такую власть над нашей личностью, перед которой нам следовало бы склониться, когда речь идёт о наших высших принципах, т.е. о том, «в сравнении с чем всё остальное мало». Душа чувствует своё превосходство над природой в нас самих и вне нас, возвышенность своего предназначения даже по сравнению со всей неизмеримой мощью и бесконечностью природы⁸. Так что первоисточник всего бесконечного величия «звёздного неба надо мной» скрыт исключительно в сознании достоинства своей личности, «нравственного закона во мне». Таково подлинное самоощущение человека, для которого Кант нашёл точную формулу и которое настойчиво уничтожается господствующей пошлостью современного «общества потребления». Не случайно само слово возвышенное (не говоря уже о безнадёжно архаически звучащей «добродетели») исчезло из нашего языка, изгнанное настоящим культом всего низменного. Если бы ценность жизни измерялась суммой удовольствий, как это и внушает нам современная «массовая культура», то она упала бы, говорит Кант, «ниже нуля»; разум дан человеку не для «счастья», свобода (собственно, разум) обнаруживает себя в человеке именно как способность поступить вопреки собственному желанию (своей «природе»), независимо от ожидаемого удовольствия или страдания, согласно общезначимому принципу.

Кант, благодаря  архитектоническому складу своего мышления, чётко отделяет сферу собственно морали и свободы (абсолютно практического, безусловного долга) от всего полезного, выгодного, «эффективного» и т.п. (технически-практического, условных обязанностей). Его анализ особенно ценен для современного человека, живущего в обществе буржуазно-торгашеского типа, в котором идея «конкурентоспособности» и принцип выгоды стремятся выйти за свои законные пределы и вытеснить другие ценности. Разумеется, в известных пределах и обстоятельствах принцип выгоды и эффективности имеет силу. Однако возведение его в высший и всеобщий практический принцип создаёт общество марионеток: движутся они активно и технично, «но в фигурах нет жизни». Принцип «бизнеса», агрессивно внедряясь во все виды человеческих отношений, уже привёл к крайне негативным глобальным последствиям – в политике, науке, образовании, искусстве, спорте и т.д., а в России он стал источником настоящего социального абсурда и национального позора. «Человек потребления» настолько захвачен стремлением к обладанию разного рода «ценностями» и «благами», что не замечает: «ценность» денег и вещей показывает человеку, как зеркало, лишь его собственную душу, его собственные потребности, большей частью - искусственно внушённые ему «деловыми людьми». Кант и здесь совершил «коперниканский переворот». Вещи сами по себе вообще никакой ценности не имеют. Ценность вещи всегда – лишь отражённый свет ценности человека. Все потребности и желания, сознаваемые как ценность предмета вожделения,  имеют лишь одно всеобщее и неизменное – сам их субъект, наличие самой способности желания. Поэтому один лишь человек, как «субъект всех целей», как личность, и есть единственная абсолютная ценность. В основании морали лежит исключительно идея достоинства человека. То, что «имеет цену», имеет эквивалент и может быть заменено. Всеобщим эквивалентом для всех относительных и взаимозаменимых ценностей (вещей) и служат деньги. Поэтому если бы в мире существовали только вещи и прагматики-бизнесмены, то всё имело бы «свою цену» и всё можно было бы купить. Такой мир, как мы понимаем благодаря кантовскому анализу, был бы природой, и в нём не было бы свободы, поскольку в нём не было бы ни одной личности – люди были бы такими же вещами, как и прочие товары, то есть предметами технически-практической манипуляции. Достоинством Кант называет то, что выше всякой цены. Лишь моральное начало в человеке – и только оно одно! - сообщает ему достоинство. Тот, кто из самого себя делает товар и видит в других людях лишь их «полезность», «товарную ценность», «эффективность» и «конкурентоспособность» – недостойный человек, проще говоря – негодяй. То, что имеет абсолютную ценность, «конечную цель природы», он рассматривает лишь как средство для случайной частной  цели, получения сиюминутной выгоды. Любой человек по своей природе стремится к пользе и выгоде, старается действовать наиболее эффективно для достижения своих целей, но общество попадает в большую беду, если оно признаёт это естественное стремление своей основой и панацеей решения всех проблем, если выгода ставится выше долга или уничтожает само его понятие, а люди, которых Платон относил к низшему типу, поскольку без корыстного интереса они теряют всякий стимул своей деятельности, считаются «элитой» и захватывают власть.