В чем смысл вопроса "в чем смысл жизни"

     - Скажи «верёвка»! 

     - Зачем? 

     - Просто скажи. Увидишь. 

     - Веревка… 

     - Твоя мать воровка! 

     Ловушка сработала, мучитель торжествует, жертва испытывает досаду и возмущение, окружающие смеются. Дразнилка имеет много куплетов, касающихся чуть ли не всех родственников подопытного (скажи «окурок»!…твой отец придурок! И так далее.). Странным образом эта детская игра обнаруживает структурную близость с тестом на РЛЛ. В частности, единственный достойный выход состоит в том, чтобы не отвечать, отвергнуть условия мучителя. Но главное, эта детская дразнилка не исчезает вместе с окончанием подросткового возраста, она лишь маскируется и совершенствуется, ее аналоги (ее жало) обнаруживается в целом классе языковых игр. Когда вместо требования «скажи веревка» нас спрашивают «скажи, в чем смысл жизни?» срабатывает дразнилка в квадрате. Ибо, с одной стороны, известно, что ничего хорошего из попытки ответа не получится (посмеются, пожмут плечами, тяжело вздохнут или отнесутся снисходительно). С другой стороны, возникает имманентная принудительность языковой игры, сила, которой против своей воли вынуждены были повиноваться собеседники Сократа. Кроме того, не все поддерживают ироническую дистанцию, некоторые слушают, раскрыв рот – они-то более всего и настораживают человека, находящегося в состоянии интеллектуальной вменяемости. 

     Предпринимается попытка избежать абсурда, обратившись  к нонсенсу – то есть отказаться искать смысл в чем-то другом (а значит вообще искать смысл), пытаясь, вместо этого запрягать Бармаглота. Мы получаем набор характерных тавтологий: «спорт есть спорт», «на войне как на войне» и т.д. С помощью автореференции здесь фиксируется «нулевая степень ответа», привлекшая в свое время внимание Ролана Барта. В отношении интересующего нас вопроса нулевая степень ответа весьма распространена, и от чистого нонсенса ее отличает лишь отсутствие сингулярности, фоновое наличие альтернативных, осмысленных ответов. Тем не менее, формулировка «жизнь есть жизнь» представляет собой уклонение к нонсенсу во избежание абсурда; в этом направлении возникли даже свои шедевры, например, знаменитая анонимная строчка «жизнь такова, какова она есть, и больше не какова…». 

     И все же, вопрос «в чем смысл жизни?» не является чисто риторическим или ритуальным, наподобие вопроса «как дела?» У задающего вопрос «как жизнь?» нет намерения выслушивать ответ, поскольку цель вопрошания тут в том, чтобы обозначить коммуникацию. Это проверка работы канала связи: в микрофон, чтобы проверить его говорят «раз, два, три», а чтобы зарегистрировать наличие друг друга говорят «как дела?». Но задающий вопрос «в чем смысл жизни?», если уж он его задал, не просто имеет намерение выслушать ответ. Он, спросивший, ждет этого ответа, и проигнорировать его ожидания порой так же нелегко, как и смутить одного из малых сих. Впрочем, столь же трудно эти ожидания оправдать. И тут мы, наконец, вплотную подходим к смыслу проклятого вопроса. То есть, относительно смысла жизни, смерти или, скажем природы мы можем сказать лишь, что смысл этот, имеющийся или отсутствующий не может быть выражен в виде ответа на вопрос «в чем смысл жизни?». Но зато сам вопрос обнаруживает смысл, хотя и несобственный, совершенно не зависящий от содержания ответа и связанный лишь с готовностью отвечать всерьез. Пора сказать, в чем он. 

     Смысл вопроса – в совершении жертвоприношения Логосу. Ведь никто из участников действа  не выигрывает с точки зрения ratio. Менее знающий не становится более знающим, наоборот, его ленивый разум, говоря словами Канта, получает патетическую поддержку. Признанный философ, или властитель дум, взявшийся отвечать на вопрос в режиме on line, попросту восходит на алтарь всесожжения: хотя добрые самаритяне и внимают ему, но и они, слушая лепет, лишь утверждаются в ценности собственных соображений на этот счет. А уж референтная группа, если суммировать ее реакцию (нормальную реакцию РЛЛ-), провожает в последний путь одного из своих лидеров. Редко кому удается задуматься над истинным смыслом происходящего. 

     Да, величие и философская строгость  системы Канта всецело опирается  на правильную форму удивления. Саму философию можно определить как  правильную форму удивления, и начинается она с точного порядка вопрошания, с отсеивания псевдовопросов или перевода их в аутентичную, внятную форму. Именно то, что «Критика чистого разума», одна из величайших книг европейской метафизики, посвящена ответу на вопрос «как возможно синтетическое суждение a priori?» делает ее настольной книгой всех тех, кто знаком с философией не понаслышке. При этом Кант отнюдь не обходит молчанием вопрос о смысле жизни, он непосредственно рассматривает его в своей третьей критике. Рассмотрению данного вопроса предшествуют около тысячи страниц критической философии. Для всей немецкой классической философии вообще этот вопрос по порядку вопрошания есть вопрос третьего тома – не в этой ли достойной восхищения выдержке состоит непреходящая значимость немецкой классики? 

     Однако, и удивительная выдержка настоящих  философов, и не менее удивительное терпение тех, кто им внимает, оплачены приносимой жертвой, жертвоприношением  прямого ответа, банальностями и  нелепостями вышедших в тираж  властителей дум и восторженных стражей духовности. Для того, чтобы Кант или Гуссерль могли спокойно писать свои тысячи страниц, требуется, чтобы от их имени, или от имени философии, кто-то давал щедрые обещания и мудрые советы. Как иначе завербовать в философию неофитов, если по сей день верны слова Аристотеля, что «из всех наук философия самая бесполезная, но лучше ее нет ни одной»? Конечно, имитаторов позы мудрости всегда было предостаточно, но и подлинные мыслители восходят на алтарь всесожжения, когда наступает их час. Они привычно адресуются urbi et orbi, Риму и миру – но «Рим» их уже не слушает и не слышит (ибо положительная проба, РЛЛ+, засвидетельствована самим фактом попадания в ловушку), зато с особым вниманием слушает мир, Ойкумена бесчисленных варваров Абсолютного Духа. Варвары слушают и проникаются: как это мудро – посадить деревце, построить дом, сеять разумное, доброе, вечное… Но еще важнее – поспорить о смысле жизни – оказывается, у философов это принято…Так ойкумена приобретает уважение к философии, а вопрос о смысле жизни – смысл. 
 

     Приносимые  в жертву по большей части уверены, что их откровения помогут людям  и заинтересуют коллег, но они ошибаются  и в том и в другом. Коллеги, конечно, не обращают внимания на лепет  уже принесенного в жертву, но этот лепет им помогает, поддерживая высокий статус собственно философии. «Людям», напротив, помощи от умудренных жизнью патриархов нет никакой, зато их весьма интересуют разговоры о высоком: надо же, такие мудрые речи и все понятно…Соответственно, «Рим» и «Мир» практикуют почти альтернативные способы фиксации вкладов. В применении к Лосеву коллеги не забудут «Диалектику мифа» и другие работы 20х – 30х годов, но проигнорируют «поучения» последних лет. Так называемая широкая публика поступает, как правило, с точностью до наоборот: в многочисленных книжках с зачаровывающим названием «В мире мудрых мыслей» можно встретить едва не весь пантеон известных мыслителей, но подборка в целом не оставляет сомнений: решающая роль тут принадлежит Альцгеймеру и Паркинсону. 

     Мы  имеем дело с удивительным примером превратности, когда все стороны, уверенные в осуществлении собственной власти, осуществляют на деле бытие-для-другого. Эта ситуация очень напоминает другую, не менее странную и столь же замаскированную. На знаковом совпадении стоит остановится подробнее. 

     3. 

     Речь  идет об измененных состояниях сознания (ИСС), которые обладают безусловной  притягательностью, но, как будто  бы не имеют смысла. Смысл, однако есть, и хотя он далек от смысла жизни, но близок, по крайней мере структурно, к смыслу вопроса о смысле жизни. В условиях ИСС осуществляется производство первичного текста. Комментировать чьи-то, уже высказанные, умные мысли удобнее всего в стабильных состояниях сознания. Но когда нам требуется не наращивать эрудицию, а каким-то странным, загадочным образом нарушить равновесие бытия, равновесие прежде сказанного и сказать нечто пусть даже бессвязное, ничем не мотивированное, но принципиально новое, тогда требуется именно выход в ИСС. По мнению Теренса Маккенны стартовая точка антропогенеза необъяснима без производства подобных искусственных экстазов. Прообраз ИСС – это экстатический танец шамана, сопровождаемый бессвязными, «попутными» выкриками. Казалось бы, что толку в этих невразумительных фразах, но ими преодолевается величайший дефицит. 

     Человеческое сознание взращивается, «восходит» на разгадывании загадок как тесто на дрожжах. С интерпретацией, с отысканием смысла связаны скорее вторичные, «технические» проблемы. Вообще, сознание устроено так, что для него извлечь смысл из текста принципиально проще, чем вложить смысл в текст. Стабильные режимы – это режимы интерпретации. Другое дело вбрасывание загадок, производство драгоценного сырья для умных исследователей. В этом отношении, транс шамана или экстаз жреца являют собой изначальный культурный источник инноваций. Последней структурой такого рода была греческая пифия, которая принудительно вводилась в измененное состояние сознания, и потом уже включались инстанции, которые интерпретировали, выполняли, в известном смысле, рутинную работу. 

     Все время хочется спросить, а зачем жрецам нужна была пифия? Почему они не могли сами, руководствуясь хитростью разума, давать нужные ответы, тем более что интерпретировать их они могли замечательно? Дело в том, что производство первичных текстов и их последующая интерпретация опираются на разные основания. Странным образом, пифия необходима на своем месте, если речь идет о точке начала социогенеза или эволюции культуры. Одновременно, мы понимаем, что в своих исторических корнях, ИСС всегда предстаёт как бытие-для-другого, т.е. как принудительный привод для жреца, шамана или пифии. Иначе никак не получить «золотой продукт инновации». Следовательно, изначально, все формы ИСС, включая опьянение и наркотический транс, представляют собой тяжкую работу бытия-для-другого. Отсюда и подлинная загадка для вдумчивого исследователя ИСС: когда и каким образом осуществился перевод психоделики в форму для себя? Кто тот Прометей, научивший человечество пить для собственного удовольствия, что позволило нам уподобиться богам, вкушающим амброзию? 

     Наивные ответчики вопросов «что есть истина»  и «в чем смысл жизни» это своего рода пифии нашего времени. Войдя  в необратимо-измененное состояние  сознания они начинают упоенно вещать и широкая публика склонна  им верить, сохранив архаическое уважение к священному трансу умудренности. Интерпретаторы верить им не склонны, да и первичных текстов у мастеров осмысления уже более чем достаточно. Они принимают бытие для другого без всякой благодарности, с раздражением или горькой усмешкой. Это потому, что статус свободно парящей философии давно уже не требует столь частых жертвоприношений. Но это не значит, что он не требует жертвоприношений вообще. 

     4. 

     Жертвоприношение  старцев во имя Логоса, - таков  смысл вопроса «в чем смысл  жизни?». Следует ли отсюда, что смысл самой жизни состоит в том, чтобы так или иначе быть принесенным в жертву? Ведь даже самореализация может быть осмыслена как бытие-для-другого, да и сам смысл, как мы выяснили – в другом. В себе самом, в форме эксклюзивного и сингулярного бытия-для-себя смыслы не встречаются, только нонсенсы. В виде россыпи сингулярностей представлено Бармаглотово племя. 

     Теперь  мы можем сделать следующий шаг  в осмыслении проклятого вопроса. Шаг  не рецептурного характера, ибо подобные шаги предпринимаются за чертой, в навеки измененном состоянии сознания, попросту на излете сознания. Но некий важный параметр смыслового поля может быть обозначен. Итак мыслитель, сохраняющий полноту вменяемости (пробы неизменно показывают РЛЛ-) в очередной раз слышит вопрос: 

     - Скажи мне, в чем смысл жизни? 

     Мыслитель (или, как говорил в таких случаях  Ницше, «свободный ум») проявляет выдержку, хотя рука очень чешется. Но он задает уточняющий вопрос: 

     - Считаешь ли ты, что открывшийся  смысл жизни будет для тебя  чем-то важным, чем-то таким, чего тебе и в самом деле хотелось бы обрести? 

     - Еще бы. Я готов смириться с  тем, что нет в жизни счастья.  Но смысл должен быть. Только  найти его не так просто…вот  философы уже тысячу лет этим  занимаются. Пора бы опубликовать  результаты. 

     -Что  ж, тогда должен тебя предупредить. Если ты вдруг найдешь смысл жизни или, что более вероятно, он сам найдет тебя, о безмятежности можешь забыть. Разумеется, и о счастье тоже. Вообще, мало тебе не покажется: смертные, жизнь которых пронизана смыслом (знал бы ты, как редко встречаются другие смертные) уже влекутся к жертвеннику неведомой силой. И не в качестве агнцев для всесожжения – не строй иллюзий, тебе это не грозит, а в качестве дровишек. Будь я китайцем преклонных годов и живи во времена Лао-цзы, я сказал бы: «Ищущий смысла жизни лишен мудрости, ибо сам уже найден и пойман. Мудр тот, кого смысл жизни не смог найти и поймать в свои сети». Но я не китаец, и поэтому, в духе европейской традиции скажу иначе: «Многие благодарят Господа по разным поводам, чаще всего за то к чему он не причастен. Но не состоит ли Его величайшее благодеяние в том, что Он сокрыл от нас смысл жизни?»

     5. 

     Оставим, однако, пафос жертвоприношения, хотя его принадлежность к основополагающим условиям смыслопроизводства не вызывает никаких сомнений. Обратимся к еще одному аспекту бытия-для другого, теснейшим образом связанному как с самим экзистенциальным вопрошанием, так и с его имитацией. Продуцирование на холостом ходу первичных серий, задающих смысловое поле, это некие пожизненные подготовительные курсы, которые ведут, не щадя своих сил, неутомимые инструкторы. Без постоянно действующих подготовительных курсов субъект утрачивает важнейшие стимулы коммуникации, поэтому инструкторы стараются вовсю, делая великое дело. Разумеется, в форме бытия для другого, ибо в их собственных глазах это великое дело и вовсе не различимо, субъективные стимулы даже не пересекаются с экзистенциальной миссией инструкторов, в качестве которых выступают, практически на равных, несмышленые дети и умудренные старцы. Обратимся к проницательному наблюдению Лакана: «Бесконечные детские «почему?» не столько свидетельствуют о жадном стремлении ребенка к познанию, сколько выпытывают у взрослого, вновь и вновь поднимаясь из глубины тайну его желания – почему вообще ты мне это говоришь?»