В чем смысл вопроса "в чем смысл жизни"

     С точки зрения Лакана ребенка удивляет, прежде всего, следующее обстоятельство: вот ведь как получается – если взрослого о чем-то спросить, тебе ответят! Это интригующее приключение  не дает ребенку покоя, он повторяет  свои настойчивые попытки изо дня в день, вовсе поначалу не вникая в смысл ответа, но зато усваивая то обстоятельство, что смысл есть. Заметим, что это два принципиально различных модуса понимания; знать, что смысл есть, и знать, в чем именно он состоит. Второе без первого невозможно, а вот первое без второго не только возможно, но и в состоянии поддерживать контур коммуникации в состоянии полной готовности даже при отсутствии как входящих, так и исходящих содержательных сообщений. 

     «Надо же, в мире есть такая штука как  смысл», вот что узнает ребенок, задавая свои «почему?» и не теряя энтузиазма при каждом очередном подтверждении. Согласно Лакану, ребенку хотелось узнать почему вообще ты мне это говоришь, и своей цели он добивается, не осознавая важности открытия. Декарт, озабоченный проблемой детекции субъекта, писал: «Если куклу нажать в определенном месте, она отзовется, скажет «ма-ма», а если нажать в другом месте, скажет «больно!» Декарта интересовала критическая серия испытаний, необходимая для различения вещи протяженной и вещи мыслящей; интерес к говорящим куклам возникает у ребенка в возрасти двух лет. Ребенок нажимает на куклу и слышит «мама» или «уа-уа», а через некоторое время (и это крайне важно), он нажимает на куклу чтобы услышать «уа-уа». В отличие от взрослых, детям отнюдь не надоедают все новые и новые подтверждении «уа-уа эффекта» 

     По  мере взросления, однако, ребенок обнаруживает несравненно более интересное говорящее  устройство, которым тоже можно научиться  управлять. Для этого необходимо надавить в нужном месте. Если обратиться к взрослому с каким-нибудь требованием, тот вполне может отмахнуться, а то и накричать, но если спросить его «почему?», взрослый в ответ скажет что-похожее на уа-уа. Это интригующе интересно, тем более, что с самого начала обнаруживаются (в отличие от говорящей куклы) два типа ответов, несмотря но то, что нажимаешь, как будто, в одном и том же месте; 

     - А почему птички пьют из  лужи? 

     - Потому что им пить хочется. 

     Ожидаемый эффект налицо, говорящее устройство сказало что-то вроде уа-уа. Это  было приятно, и ребенок стремится к следующему акту коммуникации. И вновь слышит приятное уа-уа! А потом вдруг облом, как если бы у взрослого попросили тигренка или бинокль: 

     - А почему французы говорят  по-французски? 

     - Отстань, не задавай дурацких  вопросов. 

     Это было неожиданно, ведь предыдущие нажатия  отзывались приятным уа-уа, а тут  обрыв коммуникации. Зато, как правило, удается извлечь действительно  важное знание, уж конечно не имеющее  отношение к жажде птичек или  вращению земли («почему бывает ночь?»). Это фундаментальное знание гласит: одни вопросы имеют смысл (пока еще совершенно непонятно почему) и отзываются доброжелательным уа-уа, другие же смысла не имеют и ведут к обрыву коммуникации. Кроме того, сам смысл имеет высокую ценность. Располагая этим знанием можно уже идти дальше и после его усвоения возраст почемучек в принципе заканчивается. Опять же, заканчивается не потому, что любопытство удовлетворено, но, во первых, стало ясно почему вообще ты мне это говоришь – во имя смысла. Во-вторых, постоянные почему теперь не приветствуются, поскольку указывают на некое отставание в развитии, подросток должен уже уметь самостоятельно отсеивать вопросы, лишенные смысла. 

     Итак, языковая игра в почемучек редуцируется, но отнюдь не исчезает. Ее редукция как  раз сводится к сжатию и удержанию прежнего универсального любопытства в рамках избранных проклятых вопросов. То есть, вопрос в чем смысл жизни оказывается сохраненным «взрослым» коррелятом детских вопросов типа «почему французы говорят по-французски?». Соответственно, дети, которые эти вопросы задавали, как бы передают вахту умудренным старцам, всерьез отвечающим на вопросы, поддерживающие ценность самого вопрощания. Жертвы всесожжения обеспечивают уа-уа эффект, - а он по-прежнему крайне важен на решающих участках. Наука получает возможность не откликаться на каждый запрос о серьезности ее намерений, а значит и не отвлекаться. В значительной мере в этом и заключается ее сила. Не только наука, но и любое дисциплинарное самовозрастаюшее знание поддерживаются смысловым полем, порождаемым двумя типами генераторов. Почемучки генерируют неисчерпаемую серию вопросов, которые в дальнейшем ограничиваются и дисциплинируются, а пифии мудрости генерируют уа-уа-ответ, выстраданный и оплаченный жизнью, а потому задающий высокую планку ценности. И лишь таким образом, в форме бытия-для-другого, раскрывается смысл и ответа (любого, лишь бы серьезного, то есть настоящего «уа-уа») и самого вопроса. Но если ограничиться только формой для себя, мы обнаружим лишь самозабвенную песнь на одном полюсе и горестное недоумение на другом. 

     Ибо, какие высокопарные речи о духовных исканиях не звучали бы из уст вдохновленных  пифий, содержание послания раскрывается без особого труда: проживи эту  жизнь достойно, и тогда ты станешь  таким, как мы. Для субъекта, сохраняющего полноту вменяемости это, конечно же, означает одно из двух. 

     Либо  в жизни вообще нет никакого смысла. 

     Либо  засуньте этот ваш смысл себе в  задницу.