Политика лейбористкой партии Великобритании

Алексей Громыко

“Третий путь” – что  дальше?

ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ

_____________________________________________________________________

Алексей Громыко

“Третий путь” – что дальше?

До сих пор политика Лейбористской партии Великобритании (ЛПВ), находящейся у власти уже девять лет, представляла собой причудливую смесь прагматизма в одних вопросах, особенно в отношении преемственности с социально-экономической политикой предшествующих консервативных правительств, и идейной новизны – в других. Стремление лейбористов сохранить широкую избирательную коалицию, собранную ими вокруг себя к всеобщим выборам 1997 года, предопределило крайнюю осторожность в их действиях, нежелание идти на реформы или осуществлять их такими темпами, которые могли бы отпугнуть часть электората, главным образом, верхние слои среднего класса и представителей крупного бизнеса. Кроме пакета конституционных реформ, значение которых, бесспорно, велико, лейбористы не предприняли иных действий, которыми они заработали бы себе репутацию смелых реформаторов.

Идеи “соучастия” (стэйкхолдерства) – одной из составляющих концепции европейского социального рынка – на практике получили лишь символическую поддержку правительства, и корпоративная культура, сложившаяся в Британии в 1980–90-е годы, осталась практически неизменной. Лейбористы, как и тори до них, продолжают выступать за трансформацию континентально-европейского развития на основе принципов англосаксонской модели. Лейбористы не произвели ощутимую переналадку механизма перераспределения национального богатства, как можно было ожидать от левоцентристского правительства с небывалым большинством в парламенте. Не решились они и на обратное – на широкое внедрение рыночных принципов в функционирование “государства благосостояния”.

______________________________________________________________

© Громыко Алексей Анатольевич – доктор политических наук, заместитель директора Института Европы РАН. 
Работа выполнена при финансовой поддержке Фонда содействия отечественной науке.

В то же время Тони Блэр продемонстрировал завидное упорство и неприятие компромиссов как в ряде вопросов внутренней политики – нетерпимость к оппозиции в своей партии, противодействие последствиям децентрализации власти в стране, которую правительство осуществило по собственной инициативе, так и внешней, особенно наглядно проявившихся в прямолинейном следовании концепции “особых отношений” с США. “Новые лейбористы” пытались манипулировать исходом выборов мэра Лондона в 2000 году, стремясь предотвратить победу левого лейбориста Кена Ливингстона. В 1998 году они навязали своего кандидата Алуна Майкла на должность лидера Лейбористской партии Уэльса, с тем чтобы тот годом позже стал первым министром Ассамблеи Уэльса. Правительство не раз вольно интерпретировало условия Соглашения Страстной пятницы 1998 года, возобновляя прямое управление Северной Ирландией. Политические просчёты Тони Блэр допустил в связи с иракским кризисом, когда наперекор электоральным интересам своей партии и провозглашённой стратегии на лидерство в ЕС оказался вовлечённым в возникновение самого глубокого кризиса в евроатлантическом сообществе.

Тактические и стратегические просчёты в политике “новых лейбористов” привели к тому, что многие из тех, кто первоначально с энтузиазмом  их поддерживал и внёс весомый вклад в идейное обеспечение их возвращения к власти, испытали разочарование.

В 2004 году с критической работой  “Упадок общественного”, направленной против искажения “новыми лейбористами”  сути “третьего пути”, выступил Дэвид Маркуэнд, который в 1960–80-е годах был одним из идеологов правого крыла Лейбористской партии¹. Особое внимание он уделяет развитию темы “общественного домена”, который считает пристанищем ценностей гражданства, справедливости и общественного служения. История с избранием Кена Ливингстона мэром Лондона заставляет автора полагать, что “новые лейбористы” действовали наперекор принципам общественного домена, то есть в данном случае волеизъявления граждан, и, кроме того, продемонстрировали конъюнктурное отношение к принципам деволюции. Маркуэнд не ставит знак равенства между понятиями “общественный” и “государственный домен”, указывая на то, что часто интересы общества и рынка пересекаются. Однако общественный домен зиждется не на отношениях собственности, а на этике, морали, когда людьми движет желание общественного служения, основанного на принципе доверия, а не меркантильного расчёта. Государство в 1980–90-е годы при консерваторах стало противником общественного домена, и хотя конституционные реформы, начатые “новыми лейбористами”, способствовали его частичному укреплению, они не остановили его эрозии.

Неолиберальная политическая экономика  стала частью менталитета британской политической элиты, и “новые лейбористы” вслед за тори продолжили маркетизацию общества, ещё больше сужая границы общественного домена. “Когда лейбористы называют себя “новыми”, – пишет Маркуэнд, – то отказываются от заветного желания “старой” социал-демократии взять под контроль или изменить капитализм”². Судя по их действиям, новый глобальный экономический порядок предстаёт железной клеткой, неизбежно сковывающей действия правительства и общества, и не оставляет альтернативы индивидуалистической версии англо-американского капитализма. Изменились нюансы, сдвинулись приоритеты, но неолиберальная революция продолжилась.

Большое разочарование сторонники “новых лейбористов” испытали в отношении Тони Блэра. Многие пришли к выводу, что он пренебрегает собственной партией и что она ценна для него лишь как инструмент реализации его личных амбиций. Для своей “паствы” Блэр разбил “большой шатёр”, который вмещает всех добропорядочных людей, за исключением твердолобых оппонентов “перманентного ревизионизма”. Согласно этой точке зрения, Блэр – популист, который создал для себя образ воображаемого народа, от имени которого он выступает. Ему кажется, что, если люди спорят с ним и с его воображаемыми сторонниками, значит, они не знают правды. Однако со временем, приложив дополнительные усилия, он убедит их в чистоте своих помыслов, и они встанут на путь истинный.

* * *

На критические  позиции в отношении практической формы реализации “третьего пути” переходили и те, кто ещё недавно защищал “новых лейбористов” от нападок критиков. Красноречивым явился отход от их безусловной поддержки Энтони Гидденса – одного из главных архитекторов “официальной” версии этой концепции. В 2003 году в коллективной монографии “Прогрессивный манифест” он выступил за переосмысление политики правительства за истекшие шесть лет³.

В этой работе Гидденс повторил ряд своих постулатов: что идеи “третьего пути” зародились в конце 1980-х – начале 1990-х годов, что “третий путь” не был программой конкретных действий “новых демократов” в США или “новых лейбористов” в Британии и не обозначал особенностей англосаксонского подхода к политическому анализу и политической практике. В реальности он олицетворял усилия социал-демократических партий во всём мире пересмотреть свои программные положения после падения социалистической системы. С этой точки зрения “третий путь” рассматривается как прогрессивизм, который укладывается в традиции социал-демократического ревизионизма, уходящего корнями в учения Эдуарда Бернштейна и Карла Каутского. “Третий путь” не является “средним путём”, это не попытка найти золотую середину между “старыми левыми” и рыночным фундаментализмом. Он преодолевает оба эти явления, представляя собой левоцентристский проект по модернизации социал-демократии. Задача “третьего пути” заключалась в решении двух ключевых проблем: возвращение после долгого перерыва социал-демократических партий к власти и поиск выхода из кризиса, в котором оказалась социально-экономическая модель развития, основанная на идеях кейнсианства.

“Третий путь” развивался главным  образом в форме критики неолиберализма, которая оказалась эффективной. В то же время в основном говорилось о том, против чего выступают сторонники “третьего пути”, а не о том, за что они ратуют. “Социал-демократам необходим более существенный идеологический прорыв, – пишет Гидденс. – Я предлагаю идею неопрогрессивизма... Неопрогрессивисты должны разработать социал-демократическую повестку дня, которая по амбициозности и охвату не уступала бы программе неоконсерваторов в США и других странах”⁴.

В “третьем пути” недостаточное  внимание уделялось общественным интересам. Здоровая экономика нуждается в надёжно функционирующих рынках, однако она также нуждается в развитом общественном домене, в котором государство сохраняет значительную роль. Гидденс предлагает свой собственный термин – “общественнизация” (publicisation). “Под общественнизацией, – поясняет он, – я понимаю отстаивание крайней важности общественной сферы для полноценной жизни общества, где граждане одновременно с возможностью достигать своих целей чувствуют себя защищёнными и в безопасности. “Третий путь” в своём изначальном варианте способствовал осуществлению первого условия, однако мало преуспел в реализации второго”⁵.

“Прогрессивный манифест” предлагает обогатить “третий путь” концепциями “встроенного рынка” (embedded market) и “государства-гаранта” (ensuring state)⁶. В каком смысле рынок должен быть “встроен”? Он должен быть встроен в культурную, правовую матрицу конкретного общества, функционировать на основе механизмов доверия. С точки зрения “встроенного рынка”, нет необходимости руководствоваться идеей минимального государства. Не существует ни одной индустриально развитой страны, где доля государственных расходов в ВВП заметно снизилась бы в последние десятилетия. В развитых странах присутствие правительства и государства ощущается повсеместно. Действительно, рынки функционируют успешно только в условиях конкуренции, однако справедливо и то, что естественные монополии объективно ограничивают их деятельность. Нет оснований полагать, что частные компании имманентно превосходят государственные, особенно в условиях монополии. В сфере здравоохранения и образования услуги могут предоставляться на рыночных принципах, однако существуют убедительные доводы, связанные с понятиями социальной солидарности, справедливости и общественного благополучия, в пользу ограничения такой деятельности определёнными рамками.

Широкую поддержку получил тезис  о том, что в теории и на практике приватизации в Великобритании в 1980–90-е годы было “слишком много”. Например, в Соединённом Королевстве и в Нидерландах приватизация естественной монополии – железных дорог – повлекла многочисленные проблемы. В результате в обеих странах железные дороги, хотя и не подверглись ренационализации, были переданы некоммерческим организациям. Согласно традиционному социал-демократическому подходу, государство вмешивается в функционирование рынка в случае его недееспособности. Однако государственное вмешательство часто необходимо и для того, чтобы повысить эффективность работы рынка.

Всё больше сторонников и у идеи “экономики соучастия”. Происходит глубинный сдвиг в том, как люди воспринимают бизнес и его легитимность, в результате чего модель капитализма акционеров теряет свою привлекательность. Происходящее можно сравнить с изменением общественных настроений в 1970-е годы. Над бизнесом сгустились тучи не только из-за корпоративных скандалов и проблем в мировой экономике, но и потому, что мотивация его действий оказалась под вопросом. Гидденс и другие призывают к более последовательному внедрению механизмов “соучастия”, которое в версии “новых лейбористов” оказалось неадекватным современным вызовам. Реализация принципов “соучастия” попала в сильную зависимость от желания корпораций собственноручно определять круг “соучастников” и границы ответственности между ними.

Для исправления положения неопрогрессивисты  предлагают взять на вооружение идею “гражданской экономики” (civil economy), предложенную экономистом Стефеном Дэйвисом⁷. Гражданская экономика – это аналог гражданского общества и в определённом смысле его продолжение. Необходимо выстроить гражданскую экономику таким образом, чтобы бизнес вернул себе легитимность в глазах широких масс населения и расширил границы своей социальной ответственности. Гражданская экономика включает сеть агентств и институтов, занимающихся мониторингом деловой активности. Вслед за критикой Уиллом Хаттоном “джентльменского капитализма”, прозвучавшей ещё в 1996 году⁸, появляется всё больше резких высказываний в адрес культуры британского корпоративного бизнеса. Например, многие считают фикцией утверждение, что огромные зарплаты топ-менеджеров частных компаний устанавливаются рыночными силами, ведь интересы этих бизнесменов надёжно защищены, а весь риск перекладывается на плечи наёмных работников. Пока правительство лишь частично откликнулось на эту критику. Так, лейбористы наделили акционеров правом ежегодно голосовать по вопросу о зарплате управляющих.

Идея “государства-гаранта” больше подходит для социал-демократов, чем идея “вспомогательного государства” (enabling state). Последняя была шагом вперёд по сравнению с традиционными представлениями об этатистском государстве. Центральная идея “вспомогательного государства” состоит в замене патернализма на обеспечение граждан ресурсами, необходимыми для полноценной жизни. Однако по своей сути эта идея была не более чем ответной реакцией на неолиберальные подходы: государству предлагалось немного выйти за рамки “минимального государства”. Что касается граждан, то они, получив доступ к ресурсам, отправлялись в свободное плавание. Государство снимало с себя ответственность с того момента, когда граждане получали стартовые возможности для реализации своих жизненных установок.

Отличие “государства-гаранта” в том, что государству вменяется в обязанность заботиться о гражданах и защищать их, причём эта обязанность приобретает форму гарантии. “Государство-гарант” берёт на себя ответственность не только по предоставлению возможностей, но и за последствия этого, за координацию механизмов предоставления услуг и имеет к организации их обеспечения прямое отношение. Оно не только обеспечивает граждан ресурсами – доступом к сферам образования, здравоохранения, социального обслуживания, но также гарантирует определённые стандарты предоставления этих услуг. В то же время регулирование в данном случае означает не прямой контроль, а установление стандартов поведения и стимулов, соответствующих общественным потребностям.