Постиндустриальная экономика

 
Постиндустриальный  инвестиционный процесс  
 
В условиях, когда мотивы экономической активности меняются, а традиционные ориентиры инвестирования исчезают, необходим новый тип инвестиционного процесса, более адекватным новым реалиям. Он стал складываться на Западе уже на этапе "нового индустриального общества" последней трети прошлого века. Сложившись, как механизм инвестирования в сфере высоких технологий, он оказался вполне адекватным новой индустриальной эпохе. Этот механизм получил название венчурного или рискового финансирования. Такое название сложилось исторически в силу того, что инвестирование в эту сферу при всей своей очевидной перспективности и потенциальной сверхприбыльности представлялось крайне рискованным. Исход реализации проекта был непредсказуем. В силу этого вероятность получения прибыли равнялась нескольким процентам, а то и долям процента, зато норма прибыли в случае удачи достигала тысяч и сотен тысяч процентов. Понятно, что гарантировать окупаемость проектов можно было лишь в случае одновременного инвестирования в статистически значимое количество проектов, на котором вероятность реализовавывалась точно и суммарная прибыльность инвестиций по всей совокупности проектов становилась предсказуемой. На этой базе сложились мощные венчурные фонды, которые осуществляют инвестирование в новации по принципу "каждому по потребности, от каждого - по способности". На самом деле такой метод финансирования является не рисковым, а как раз вполне стабильным и разумным. Поэтому правильнее было бы назвать его стохастическим методом финансирования, так как прибыль в нем становится предсказуемой на статистически значимой выборке, вне зависимости от проявления статистического закона в каждом отдельном случае. Однако, имея это в виду, мы все же сохраним традиционный термин. Доля инвестиций, осуществляемых по этому принципу, неуклонно и быстро возрастает на протяжении последних десятилетий. Если в 60-е и 70-е годы такое финансирование еще могло казаться экзотикой и не приниматься во внимание при анализе экономики в целом, то в 90-е годы оно обеспечивало уже большую часть прироста национального продукта США и значительную часть прироста в других странах постиндустриального ядра. Венчурное финансирование имеет свои ограничения. Масштабы инвестиций становятся все больше, в венчурном финансировании нуждаются все более капиталоемкие проекты. В этих условиях осуществлять инвестиционный процесс на статистически значимой совокупности проектов могут лишь инвестиционные структуры, обладающие финансовыми ресурсами, достигающими сотен миллиардов долларов. В США таких структур может быть и существует несколько, в связи с чем о монополизации венчурного рынка говорить пока не приходится. Но в странах с меньшим объемом экономики осуществлять такой процесс могут лишь фонды, сосредоточившие инвестиционные ресурсы в национальном масштабе. Для этих стран на повестку дня встает вопрос о мобилизационном характере экономики, когда государство оказывается монопольным инвестором или страхователем инвестиций. Для стран поменьше развитие постиндустриального сектора оказывается возможным лишь в рамках полной зависимости от транснациональных инвестиционных фондов. Идущая сейчас экономическая интеграция в рамках макрорегионов не в последнюю очередь стимулируется именно потребностями в обобществлении инвестиционных ресурсов, их перестраховании в транснациональном масштабе. Интеграция в рамках ЕС неизбежна для большинства небольших европейских стран, так как альтернативой для них является абсолютная зависимость от инвестиционных систем Франции, Германии или США.  
Собственность на средства производства  
 
В этих условиях резко меняется характер собственности на средства производства. Она перестает создавать преимущества в экономической деятельности, резко повышает рискованный характер производства. Уже в очень скором будущем инвестирование в постиндустриальной экономике окончательно приобретет венчурный характер. При этом получить инвестиции под пристойный проект по принципу "каждому по потребности, от каждого - по способности" не будет слишком сложной задачей. Обладатель идеи, не обремененный имуществом, получив финансирование и реализовав свой проект оказывается в огромном выигрыше, в то время как в случае провала его риск полностью страхуется венчурной системой. Обладатель собственного инвестиционного ресурса оказывается в явно проигрышном положении. Рисковать собственными средствами при такой высокой вероятности потерять все может только самоубийца, какую бы прибыль не сулил выигрыш. Пытаясь же инвестировать в традиционные сферы он неизбежно сталкивается с убыточностью или низкой прибыльностью инвестиций. В этих условиях оказывается неизбежной та или иная форма обобществления инвестиционных ресурсов, а затем и средств производства. Сохранит смысл лишь священная частная собственность на предметы потребления, недвижимость и прочие конечные блага. Таким образом, собственность на средства производства, бывшая главным источником власти в индустриальную эпоху, в обозримом будущем перестанет быть таковым. Фундаментальные изменения приобретает и сам характер средств производства. Особенностью постиндустриальных благ вообще и постиндустриальных средств производства в частности является дешевизна их тиражирования в сравнении со стоимостью образца. На этапе индустриальной цивилизации затраты на тиражирования часто достигали до 99,9% его полной стоимости, что позволяло пренебрегать ценой затрат на разработку образца, что делало неизбежной массовизацию производства. На этапе "новой индустриальной цивилизации" последней трети прошлого века доля стоимости разработок, постиндустриальных затрат, обнаружила резкий рост и в конечном счете привела к краху парадигмы массового производства. Дальнейшее развитие этого процесса привело к формированию и бурному росту рынка нематериальных артефактов типа программного обеспечения, продуктов масс-культуры и тому подобных, тиражирование которых составляет незаметную долю их стоимости. На рынках средств производства доля подобного рода продуктов, прежде всего программного обеспечения, которое составляет основную часть основных фондов постиндустриальных компаний, обнаруживает резкий рост. В скором времени затраты на них будут преобладать в общем объеме инвестиций абсолютно. В этих условиях резко размываются ориентиры для определения цен на инвестиционные продукты, и соответственно инвестиционных затрат. Частный характер собственности на них создает монопольный характер формирования цен, а себестоимость становится сколь-нибудь определенной величиной лишь для образца. Это неизбежно породит ценовой произвол и многократное завышение цен на эти продукты. Многократно завышенные цены на инвестиционные продукты будут оказывать и уже оказывают крайне угнетающее воздействие на развитие постиндустриального сектора экономики. На рынке программного обеспечения сегодня цены неоправданно завышены, что осложняет развитие экономики в глобальном масштабе. Общество нашло свой, нелегальный, способ преодоления паразитической тенденции, связанной с несовершенством гражданского законодательства, унаследованного от индустриальной эпохи, его несоответствия реалиям эпохи новой. Сложился гигантский черный рынок постиндустриальной продукции с несравненно менее высокими ценами на эти продукты. Государства ведут перманентную войну с обществом в интересах новых монополистов. Проблема обостряется. Черный рынок - не лучшее средство адаптации к несовершенству законодательства. Его издержки слишком высоки, а качество продуктов и услуг на нем не может быть обеспечено на должном уровне. Выходом из ситуации может быть только глобальная реформа гражданского законодательства, которая предложит иной механизм защиты имущественных интересов производителя постиндустриального продукта, который сбалансирует эти интересы с интересами потребителя. До тех пор, пока будут сохраняться надежды на рыночное саморегулирование и прочие механизмы ушедшей индустриальной эпохи, угнетающее воздействие этого противоречия на экономику будет нарастать. В этих условиях есть определенные шансы у левых мобилизационных проектов в странах догоняющего развития. Пока рост постиндустриальной экономики стран ядра будет сдерживаться несовершенством регулирования имущественных прав, как это было в начале индустриальной эпохи, определенный эффект может дать обобществление, ликвидация имущественных прав на средства производства, их национализация. Защита имущественных прав владельцев интеллектуального имущества в странах ядра окажется для их правительств непосильной задачей в условиях тотального шпионажа, поддержанного не просто национальными правительствами, но целой их коалицией. Такой шаг резко снизит стоимость инвестиций в странах догоняющего развития и повысит их отдачу. Коммунистическое общество окажется на этом этапе более динамичным, нежели западный вариант постиндустриальной цивилизации. Однако, это существенно развратит граждан этих стран, лишит их стимула к креативной производственной активности, так как она не будет создавать им имущественных и иных преимуществ. Крах такого рода проектов может последовать на этапе перехода к пост-постиндустриальному обществу, поскольку элита окажется не готовой к резкой смене приоритетов при переходе к пятеричному сектору. Может последовать обвал по примеру того, который имел место перед лицом постиндустриального вызова в СССР, в обществе, казалось бы, наиболее готовом к постиндустриализму, имевшему в основе теорию коммунизма, то есть постиндустриальной мобилизационной экономики, переход к которой был заранее предсказан, а мобилизационная индустриальная экономика (социализм) изначально провозглашалась его предварительной фазой. Именно накануне исполнения всех этих пророчеств элита и общество в целом полностью разочаровались в собственной общественной теории и попали под гипноз крайне реакционных ультраправых воззрений, на базе которых синтезировали криминально-архаичную полуфеодальную экономику. Впрочем, вряд ли такой исход является естественным для мобилизационных проектов вообще, в связи с чем у постиндустриальных мобилизационных проектов на периферии новой экономики может оказаться вполне успешное будущее. С другой стороны, эти проекты, став жестким ответом периферии угнетающему воздействию социальной системы ядра, могут стимулировать ускорение социальных реформ в самом ядре, приведение их в соответствие с новой реальностью. Становление более справедливой и адекватной правовой и социальной системы не только стабилизирует западные общества, но и создаст условия для их перехода в пост-постиндустриальную стадию. 

 
Характер  экономической свободы  
 
В индустриальную эпоху под экономической свободой подразумевали свободу торговли, отсутствие правового барьера выхода на рынок (лицензирование), коррупции-госрэкета, криминального давления, низкий инвестиционный барьер выхода на рынок, дешевизну кредита, отсутствие налогового гнета (относительно внешних конкурентов). Существовала теория, что для homo oeconomicus экономическая свобода обеспечивается свободным рыночным саморегулированием экономики и отсутствием государственного вмешательства. На самом деле уже в ту эпоху это не всегда было так. Вакуум государственного регулирования, особенно в сфере правоотношений и защиты собственности, всегда приводил к жесткой криминализации, которая устраняла экономическую свободу как явление. Свободный рынок породил криминальную среду в Чикаго 30-х, и экономическая свобода была восстановлена только в результате жесткого государственного вмешательства. В России дерегулирование экономики в начале 90-х годов породило дикую волну криминала, который стал главным ограничителем экономической свободы. Вместо устранения этого ограничителя путем компетентного регулирования, государство прибегло к системе государственного рэкета путем избыточного лицензирования. При этом коррупция и отсутствие четких критериев лицензирования сделали практически невозможным выход на российский рынок для малого бизнеса. В США в 80-х годах проводилась политика дерегулирования в интересах крупных монополий, но ее плодами в виде расширения экономической свободы в следующее десятилетие сумел воспользоваться малый бизнес, быстро давший начало крупным корпорациям и проектам. Однако, изменение мотивации при переходе к постиндустриальному обществу принципиально меняет рамки экономической свободы. Внешне главными ограничителями экономической свободы остаются все те же ограничители. Но глобализация экономики, средств передачи и тиражирования информации, дистанционного управления финансами частично снимают напряженность в этой сфере. Гораздо более серьезными ограничителями оказываются невозможность доступа к качественному образованию и отсутствие венчурного кредитования, информационное цензурирование. Экономическая свобода совпадает в этих условиях по существу со свободой творчества. Необходимость для производителя самому вести бизнес оказывается в этих условиях серьезным ограничителем. Расширением экономической свободы оказывается эмансипация производителя от такого рода деятельности неким импресарио или системой кооперации, а в условиях мобилизационной экономики - патерналистской системой. В этих условиях институциональные структуры являются гарантом экономической свободы, а не ее ограничителем, в то время как свободный нерегулируемый рынок является сам по себе фундаментальным ограничителем экономической свободы, порождая вместо регулирующих институций криминальные ограничители. Свобода торговли также оказывается ограничителем. Фактически монопольный характер производства уникальных продуктов при отсутствии заметных затрат на их тиражирование влечет совершенный произвол в ценообразовании, который делает неприемлемо высоким барьер выхода на рынок для потребителей инвестиционного постиндустриального продукта. В результате весь характер экономики приобретает полукриминальный характер. Регулирование цен оказывается в этих условиях неизбежным для ликвидации основ криминализации этого сектора экономики. Однако, государственный произвол в этом вопросе еще более необходим, нежели произвол производителя. Следовательно, единственным гарантом экономической свободы здесь может быть четкое законодательное регулирование критериев ценообразования, которые не могут иметь ничего общего с рыночными, индустриальными показателями. Наконец, важным ограничителем остается и объем лицензирования, а также его характер. Тот криминально-коррупционный механизм, который является неотъемлемой сущностью идеологии и практики ельцинизма, является сегодня одним из главных инструментов угнетения экономической активности в России. Без его полного слома инвестирование в постиндустриальные проекты в России является невозможным без опоры на офшорные предприятия. Таким образом, сам характер экономической свободы в постиндустриальном обществе меняется в сравнении с предыдущей эпохой столь кардинально, что корпоративно-цеховая система дает куда большую ее степень, нежели дерегулированный рынок. 

 
Корпоративность постиндустриальной элиты и ее преодоление  
 
На раннем этапе становления национальной постиндустриальной элиты войти в нее относительно просто. Необходимо лишь достаточное честолюбие, достаточные (не обязательно выдающиеся) умственные способности и здоровье, высокая работоспособность и адекватное понимание перспектив развития, готовность напрягаться ради достижения этой цели и не отвлекаться на соблазны уходящего индустриального мира. Но далее ситуация ужесточается. Постиндустриальная элита, как любой правящий класс прошлых обществ, по мере формирования становится все более корпоративной и репрессивной к "выскочкам". Закрепляет ситуацию имущественное расслоение. В США, где этот процесс пошел раньше всех с 1970 по 1990 год средняя стоимость обучения в частных университетах выросла в 5,7 раз. Так как потребительские цены выросли в среднем лишь в 2,5 раза, относительная стоимость образования возросла в 2,3 раза в силу роста его специфичности и дифференцированности, рыночной стоимости как инвестиционного ресурса, высокого спроса со стороны дальновидной молодежи, составившей ныне новый правящий класс США. Неконкурентный характер мотивации Homo creativness означает, что новый господствующий класс постиндустриального общества может стать гораздо более однородным по своей внутренней структуре, чем правящий класс индустриального общества. Его креативно мотивированные члены в процессе становления классового самосознания и консолидации в национальном и глобальном масштабе будут избавлены от резкого противоречия интересов, всегда возникавшего в недрах правящего класса индустриальной эры. Креативность способна консолидировать новый правящий класс. Основой власти нового правящего класса становится собственность на главный ресурс постиндустриального производства, то есть информацию и знания. Более того, этот класс по сути способен осуществлять производственный процесс, т.е. создавать новые информацию и знания, без непосредственного участия других социальных групп. Он станет предъявлять спрос разве что на личные услуги. Независимость нового правящего класса от прочих будет нарастать по мере становления постиндустриальной цивилизации, нарастания доли третичного и четвертичного секторов в общественном производстве. Возникновение пятеричного сектора не только закрепит позиции этого класса в западном обществе, но и приведет к его дополнительному расслоению. Собственность на специфические ресурсы, необходимые для формирования мотивации окажется инструментом власти в новом обществе. Все эти факторы будут порождать корпоративную замкнутость правящего класса, которая будет препятствовать его расширению за счет перетекания выходцев из бедных слоев в новом поколении. Однако, уже возникает и противоположная тенденция. Эта тенденция связана с той стратой нового правящего класса, которая занята в четвертичном секторе, прежде всего в производстве образования как инвестиционного ресурса. Внедрение новых технологий образования, резкое удешевление его тиражирования с одной стороны и креативная мотивация осуществляющих этот бизнес представителей постиндустриальной элиты станет базисом механизма венчурного и затратного инвестирования в образования креативно мотивированных выходцев из бедных слоев, не имеющих собственного инвестиционного ресурса. Этот механизм породит резкое расширение рамок правящего класса.  
Дальнейшее становление постиндустриального общества  
 
На втором этапе становления постиндустриального общества следует ожидать снижения социальной дифференциации, как это было и на втором этапе индустриальной эры. Причиной этого станет то, что произойдет резкое сокращение числа лиц с устаревшей индустриальной мотивацией, то есть Homo oeconomicus по Смиту, существование которых лежало в основе функционирования архаичной, так называемой рыночной, экономики. Деклассирование лиц с рыночной мотивацией в постиндустриальном ядре идет параллельно с вписыванием стран, где господствует смитовская, индустриально-рыночная мотивация, в нищую индустриальную периферию глобальной постиндустриальной экономики. Возможно два варианта развития ситуации от первого ко второму этапу становления постиндустриальной цивилизации. Нарастание имущественной поляризации, деклассирование homo oeconomicus, в том числе представителей бывшего индустриального правящего класса, не сумевших осознать реалии нового мира, особенно в странах индустриальной периферии, может породить социальные взрывы наподобие кровавых революций, ознаменовавших становление индустриальной цивилизации. Альтернативой окажутся мобилизационные проекты для азиатских культур и новые левые идеологии для Запада. Мобилизационным проектом здесь оказывается строительство коммунизма на базе активно-насильственного формирования постиндустриальной креативной мотивации со всеми издержками данного процесса. Левые идеологии на Западе неизбежно обратятся к рецептам Сисмонди, идее "праздного класса" и превращения государства в "большой собес", так ненавистный Горбачеву. В отличие от индустриального общества, постиндустриальное может не завершить своего становления до перехода в следующую стадию. Вероятна ситуация, когда опережающее развитие пятеричного сектора запустит процесс эволюции постиндустриального общества в пост-постиндустриальное. Пятеричный сектор способен быстро разрешить противоречия постиндустриальной цивилизация за счет новых технологий формирования постиндустриальной мотивации. Homo oeconomicus может быть уничтожен как класс с неимоверной скоростью путем формирования у него креативной, постиндустриальной мотивации. Однако, этот процесс связан с новым социальным расслоением. Обладатели специфического ресурса, являющегося инструментом формирования мотивации, окажутся новым правящим классом в пост-постиндустриальном обществе. Постиндустриальный класс обратится в этом обществе в класс, если неотчужденный, то во всяком случае эксплуатируемый для решения глобальных задач. В основе успеха в пост-постиндустриальном обществе будет лежать новая метамотивация членов правящего класса. Утратив интерес к собственно творчеству, которое все более будет заменяться креативными информационными системами, основанными на технологиях искусственного интеллекта типа логического программирования, члены нового правящего класса будут метамотивированы на решение задач, связанных с глобальным преобразованием среды на уровне ее закономерностей. Снижение потребности в креативной деятельности в этих условиях приведет к отчуждению и люмпенизации всех лиц, не обладающих пост-постиндустриальной метамотивацией. Становление шестиричного сектора экономики постепенно разрешит это противоречие, но социальная напряженность на этом этапе опять будет неизбежной. 

 
Левые теории в постиндустриальном контексте  
 
Левые теории, которые были оттеснены в тень на этапе "нового индустриального общества" и становления постиндустриального общества, пышным цветом расцветут как только вызванное этим процессом социальное расслоение станет более очевидным. У этих теорий, как и в индустриальную эпоху, будет двоякая функция. В странах ядра они будут предлагать рецепты смягчения социальной напряженности и оптимизации задействования в производственном процессе творческих сил нации. В странах догоняющего развития они станут идеологической базой мобилизационных проектов. В постиндустриальную эпоху левые неизбежно сохранят свой идеализм, связанный с неадекватной концепцией человека. Исключая из рассмотрения такие базовые инстинкты, как воля к власти, стремление к статусному превосходству, эгоизм, самосохранение и сексуальность, они приходят к принципиально неверной трактовке мотивации и в связи с этим неверным прогнозам. Проблема левых, в особенности теоретиков и радикалов-революционеров, заключается в том, что они слишком хорошо судят о человеческой природе. Человечество этого не прощает, и именно за это левых всегда били, давили и ненавидели. Левых профессоров не всегда, конечно, забивали ногами, как в Мюнхенском университете, но левых революционеров рвали зубами даже тогда, когда революция, ими осуществляемая, побеждала. Смена мотивации в связи с преобладанием нового сектора экономики оказалась столь радикальной, а ориентиры изменились столь кардинально, что в среде левых социологов стали появляться идеи об альтруистическом характере мотивации в новом обществе. Наиболее глубокий из них, профессор Владислав Иноземцев, выдвинул в связи с этим концепцию перехода к постэкономическому обществу, где исчезнут противоречия между людьми по поводу экономических интересов. Эта теория по сути явилась новым вариантом теории Маркса, где устранены все противоречия и слабые места традиционного марксизма, сформировано вполне стройное и строгое учение. Однако, как и в марксизме, здесь остается та же кантовско-гегелевская триада, где развитие завершается, общество приходит к некоему венцу развития, после чего как таковое исчезает. На самом деле человеческая природа вносит существенные коррективы в эти представления. Конечной целью человека в любом обществе было вовсе не обладание материальными благами. Конечной целью была власть, СТАТУС, самореализация. И эта цель остается неизменной, меняются лишь средства ее достижения. Собственность на средства производства, землю, рабовладение, харизма, церковь - все это были всего лишь средства. То, что теперь преобладающим средством становится специфическое знание, не меняет ничего по существу. Сентенция "knowledge is power" произнесена не сегодня. И в постиндустриальном обществе, и в пост-постиндустриальном и во веки веков борьба интересов останется главным двигателем общественного развития. Никогда не удастся воспитать нового человека. Человеческая природа неизменна. И то, что преобладание креативной мотивации отольет ее в новые формы, не изменит содержания социального сосуществования. Конца истории не предвидится. 

 
Нищета экономической  мысли  
 
Глубину неадекватности мировосприятия российской элиты, да и всего общества, их укорененности в стереотипах homo oeconomicus, прекрасно отражает целый набор шизофренических теорий, пытающихся обосновать ориентацию национальной экономики на преобладание первичного сектора. На первом месте по глубине идиотизма и фундаментальности наносимого вреда стоит теория секретаря отделения экономики РАН академика Львова о том, что Россия должна жить от существующей в его больном воображении ренты природных ресурсов. Ее расхожий популистский вариант вообще утверждает, что Россия - самая богатая страна, а ее богатство заключается в огромных природных ресурсах, продавая которые можно жить на уровне развитых стран. Совершенно не понимая убыточный характер первичного сектора экономики при характерной для развитых стран структуре издержек, авторы этих теорий вычисляют мифические объемы псевдоренты, возникающие исключительно в условиях проедания основных фондов и нищенской оплаты труда, да и то только при игнорировании стоимости ресурсов "в земле" (что преодолевается ими через трудовую теорию стоимости), и заниженном курсе национальной валюты, который старательно скачет вслед за мировыми ценами на эту самую нефть. Интересно, что при этом совершенно безграмотно завышается стоимость ресурсов "в земле" относительно стандартных рыночных методов оценки. При добросовестном подходе учет труднодоступности полезных ископаемых, удаленности мест их залегания от основных рынков сбыта показывает, что их реальная стоимость крайне низка и исчисляется для всей страны десятками миллиардов долларов. Вдобавок на мировом рынке существует сильнейшая конкуренция продавцов, лишь изредка снимающаяся очередным картельным соглашением, позволяющим поднять цену до уровня, когда экспорт энергоносителей вообще является рентабельным. Очевидное в перспективе снижение энергоемкости производства мирового ВВП, грядущий сдвиг в структуре потребления энергоносителей в связи с электрификацией транспорта после изобретения аккумулятора высокой емкости, делают эти ресурсы вообще малоценными. Если говорить о природных ресурсах в целом, то их бедность в России также бросается в глаза. Ценностью являются плодородные почвы, но в РФ они хороши лишь на 6-8% территории, а в остальных районах мы видим в лучшем случае нечерноземную грязь. Большую же часть страны занимают тайга и тундра. Ценностью является и объем солнечной радиации, но только четверть территории страны имеет ее в достаточном для комфортной жизни объеме. Большая же часть страны - холодный север. Число солнечных дней в году для большинства территории РФ также несравненно ниже необходимого для комфортного проживания уровня. Наконец, в постиндустриальном мире главным по массе доходности и прибыльности эксплуатации природным ресурсом является рекреационный. Пыльные земли Испании способны приносить высокие доходы вовсе не благодаря успехам сельского хозяйства, но в силу их пригодности для туризма. Греция, Италия и Франция могут эксплуатировать свои культурные артефакты. В России пристойным курортом является только Черноморское побережье Кавказа, но оно относительно удалено от основных зон спроса на такой туризм и неконкурентоспособно в силу транспортных издержек, не говоря уже о региональной нестабильности. Коммерчески перспективным культурным артефактом в России является лишь Петербург с пригородами, но и их уникальность существует лишь в контексте собственно РФ, но никак не Европы, где существуют десятки равных им конкурентов. Туризм на Чусовой и Байкале коммерческой перспективы не имеет и долго останется экзотическим развлечением-самоутверждением бородатых неудачников-аборигенов. Вечные перепевания мастодонтов от экономики на тему богатейших ресурсов, шизофренические заклинания о том, что Россия - самая богатая страна, на самом деле выражают абсолютную глубину непонимания характера национального богатства в современном мире, непонимания того, до какой степени бедной страной является сегодняшняя РФ. Природные ресурсы составляют сегодня считанные проценты общего богатства современного мира, а все материальные ценности не составляют и двух третей, причем доля их уменьшается и через десять лет будет менее половины. Стоимость нематериальных активов, выражающаяся в их способности удовлетворять человеческие потребности, нарастает с неимоверной скоростью, и те общества, которые остаются в стороне от этого процесса, обречены на быстрое относительное и абсолютное обнищание. Ложные концепии являются нематериальным активом, обладающим отрицательной стоимостью и средством производства отрицательной стоимости, которая проявляется в неверных приоритетах инвестирования в национальном масштабе и грандиозных потерях нации от реализации этих приоритетов. Ущерб, который наносят стране экономисты-мастодонты типа Львова и прочих академиков возглавляемого им отделения РАН в несколько раз превышает ущерб от идей академика Лысенко в сельском хозяйстве середины XX века и сравним с ущербом от ядерной войны. Другим проявлением неадекватности переживающей сегодня кризис российской научной элиты вызовам постиндустриальной эпохи является приверженность ее устаревшим теориям, основанным на мотивационной модели Адама Смита. Она выражается в фундаментальном методологическом несоответствии, связанным с абсолютизацией этой модели и паранойяльной убежденности в том, что экономика сама по себе является точной позитивной, а не социально-гуманитарной наукой. Мне не раз приходилось обосновывать в лекциях, публикациях и телепередачах тезис, что экономика является частным разделом психологии. Это очевидно хотя бы потому, что предметом ее является изучение поведения экономических субъектов в специфических условиях производства, потребления и обмена, то есть в некоем частном случае. Но ведь экономические субъекты - это люди или группы людей. А в общем случае их поведение изучает как раз психология. В основе любой экономической теории лежит модель поведения человека и модель мотивации. В случае рыночных теорий это неизменная на протяжении почти трех столетия смитовская модель homo oeconomicus. Любые существенные отличия реального поведения экономического субъекта от этой модели обесценивают весь корпус теорий, на ней базирующихся. Эти очевидные идеи с паранойяльным упорством отвергаются или испуганно игнорируются российским научным сообществом, чиновничеством и элитой. В качестве последнего оружия реакции выдвигается теория о точном характере экономической науки в силу того, что в ней используются математические модели. Я сам использую математические модели разного типа и уровня сложности. Более того, в отличие от моделей РАН и Министерства экономики мои прогнозы обычно сходятся с реальностью. К тому же, в отличие от авторов этих моделей я имею диплом одного из лучших вузов благословенных 80-х в области прикладной математики и глубокое специфическое образование в этой сфере. И именно в силу этого я понимаю, что использование математических моделей не делает ни одну науку точной. Важен не инструментарий моделирования, а предмет исследования и адекватный ему метод. И если предметом исследования является человеческое поведение, то экономические теории тем более адекватны реальности, чем более они оперируют сущностными характеристиками, а не косвенными признаками предмета. И модель Смита, и модель Акоффа отражают косвенные характеристики поведения и в силу этого плодотворны лишь для ограниченного круга задач. Усилия поколений экономистов, превративших рыночную модель при помощи эмпирически найденных и вмонтированных в нее извне дополнений, не проистекающих из ее базовых положений, волюнтаристически привнесенных аксиом в нечто близкое к реальности индустриального общества, не затронули ее базовых основ - смитовской модели поведения человека в условиях производства и обмена. Только Маркс несколько расширил эту модель, оставаясь все же на позициях чисто материалистической мотивации и окончательно тронувшись на вопросах дележки доходов и собственности, которые могут интересовать сами по себе только классического homo oeconomicus. Лишь иногда Маркс прогнозировал или точнее пророчил изменение мотивации, с которой связывал свои надежды на коммунистическое общество, в котором мучивший его вопрос снимется за счет этого самого изменения мотивации. Наконец процесс изменения мотивации снял не только мучившие Маркса вопросы, но и вообще снял с повестки дня его теорию вкупе с теориями его оппонентов. Неадекватность теорий рыночной экономики новой реальности, очевидность которой все более проявляется в ядре постиндустриального мира, все еще далека от понимания в странах индустриальной периферии. На протяжении всех 90-х годов мастодонты экономической мысли долдонили нам смитовские идеи прошлых веков, убеждали в благотворности старых рецептов, навязали преподавание всего этого архаического корпуса идей в экономических вузах, искалечив мышление целого поколения российских экономистов, сделав их неконкурентоспособными в мире, где мотивация и стереотипы homo oeconomicus ведут прямиком в нищету. Превращение российской системы экономического образования в орудие производства инвалидов умственного труда стало одной из причин фундаментальной неконкурентоспособности российской экономики и российского общества в мире, которое отчетливо проявилось в стабильно низком уровне доходов, складывании стабильной армии "лишних людей", перманентной социальной напряженности, фундаментальном кризисе элиты, эрозии государственности. Еще более разрушительные последствия имеет господство архаических представлений в верхнем слое российской элиты. Не желая понять нерыночный, институциональный характер ценообразования и взаимодействия продавца и покупателя в постиндустриальном обществе в целом является сегодня источником трагической дезадаптации ментальности российской элиты в современном мире, базой процессов разорения России, которые идут в последние 10 лет. Пережитки этого менталитета, персонифицированные Львовым и его учениками - Гайдаром, Мау, Глазьевым, Улюкаевым, а также мастодонтами "рыночной" школы экономики - Поповым, Абалкиным, Ясиным, вкупе с ориентацией на мастодонтов "консервативной волны" 70-х годов в США (Фридмана, Сакса) продуцируют грандиозную деградацию национальных экономических кадров. Дезадаптаия этих кадров в современной экономике, неспособность адекватно осмыслить процессы, происходящие в сфере инвестиционной деятельности, шизофренические предсказания кризисов или вечных процветаний - все это непреодолимо без глубоко осознания обществом степени архаичности и безграмотности всех этих раздутых рекламой идолов.