Товарно-денежные отношения в условиях азиатского способа производства на современном этапе развития общества

Благоприятная демографическая ситуация могла привести к объединению с вождеством достаточно далеких общин, а также других вождеств или племен. Обычно это происходило насильственным путем и закладывало основу трансформации ранжированного общества в стратифицированное. При этом возникает сложное вождество, в котором образуется иерархия входящих в него подразделений. Опираясь на нижние слои в этой иерархии (народ) сакральные вожди могли превратить свою ритуальную власть в реальную, закрепляя ее по наследству. Отсюда идет распространенное в легендах воспоминание о многих из них как о народных заступниках. При этом они использовали все более укреплявшуюся по мере роста завоеваний постоянную дружину, превращаясь одновременно и в военных предводителей. Так было например, в Киевской Руси при Святославе и Владимире. Сложное вождество соответствует стратифицированному обществу. В нем и зарождается государство. Это означает, что политические перемены, связанные с трансформацией власти священного царя, были проявлением более глубоких общественных перемен. Их вполне можно считать настоящей революцией в общественных отношениях, заставлявшей переосмысливать обычаи и скреплявшие их религиозные нормы. Этим обусловлены и религиозные реформы киевского князя Владимира. В западной литературе в ходу ряд критериев отличия вождества от государства: например, предложенный Р. Коэном — возникновение институтов, предотвращающих распад общества, или Э. Сервисом — появление репрессивной функции. Поэтому так называемая «феодальная раздробленность» является обычным распадом таких сложных вождеств как Франкское королевство, Киевская Русь и др. Точно так же распалось в VIII в. до н.э. китайское общество Чжоу, которое типологически трудно считать феодальным.

Первоначальные государства, выраставшие из вождеств, далеко не сразу приобретали законченные черты. В их общественном устройстве сохранялось значительное число черт архаики. Не сразу отмирает родовая и общинная иерархия, аристократия и совет старейшин известное время играют немалую роль, сохраняет большое значение рабство, самая простая из форм эксплуатации, зародившаяся в глубокой первобытности и т.п. Государства с таким обществом в западной литературе называются ранними государствами (проблема особенно разработана Х. Клэссеном и П. Скальником). Раннее государство характеризуется сохранением неунифицированности общества, не все оно состоит из однотипных общин, общегосударственные классы-сословия намечены, но горизонтальная структура общества главенствует над вертикальной. В таком обществе сохраняется архаическая идеология слитности общества и государства (аппарата управления), их взаимозависимости (соучастия, по выражению С.Л. Утченко), то есть наличия взаимных обязательств между правителем и «его народом», которые базируются на традиции. Нарушение этой традиции правителем ставит его вне закона и позволяет народу требовать его низложения. Такие порядки и их рецидивы держатся до тех пор, пока в обществе не изжиты архаические формы собственности типа азиатской или античной. Развитие и усиление индивидуальной частной собственности ведет к выдвижению на первый план классового деления на крупных собственников средств производства и мелких/потенциальных собственников (работников). Отходит на далекую периферию или даже отмирает рабство. В обществе интенсивно формируется вертикальная иерархия общегосударственных классов-сословий. Государство превращается в орудие интересов крупных собственников. Возникает и утверждается новая идеология в форме так называемых «мировых религий» — христианство, буддизм, ислам, конфуцианство. Так раннее государство трансформируется в зрелое, которое во многих случаях представляет собой империю.

Подводя итог сказанному, попробуем оценить как выглядит в этом контексте концепция азиатского способа производства. Очевидно, что целый ряд древних и средневековых обществ, относящихся марксистской наукой к стадии государства, на самом деле находился на уровне сложного вождества — протогосударства. К числу таких может быть отнесено Древнее и Среднее царство Египта, Хеттское царство, Ассирия II тысячелетия до н.э., Урарту, многие греческие полисы, варварские королевства средневековой Европы, Киевская Русь и многие другие. Осмысление их как государств было обусловлено распространенным представлением о государстве как орудии управления или эксплуатации, политическом аппарате, стоящем над обществом. Поэтому там, где встречалась сильная центральная власть с развитыми дворцовыми ритуалами считалось безусловным наличие государства. А там, где эта власть была связана с обожествлением царя, представлением о полной собственности владыки на все ресурсы и людей общества, а также организацией крупных общественных работ, там такая государственная власть объявлялась деспотической. Однако, как выясняется, государство — это не только аппарат насилия и управления, но еще и особым образом организованное общество. То есть у государства, как у римского Януса, два лица. На ранних стадиях общество и государство не отделены друг от друга. Организация власти с развитыми придворными ритуалами и красочной атрибутикой, создающими впечатление силы и мощи, возможна и без государства. В этнографии это называется потестарная организация (в отличие от государственной — политической организации). Ведь обожествление египетских фараонов или шумеро-аккадских владык было связано не с ростом их могущества, а с сакральным характером их власти, существовавшим изначально. Также и «общегосударственная собственность» и «поголовное рабство» возникали не вследствие насильственного подчинения народа царю, а были проявлением святости правителя, которому, как божеству, посвящались все ресурсы страны и все люди в ней. Первоначальные налоги и повинности трудового населения были и осмыслялись как дары и жертвы божеству, олицетворявшему благополучие всего общества. Поэтому они носили добровольный характер. Насилие требовалось лишь по отношению к чужим общинам, присоединенным в результате войн. В этих условиях священные цари могли организовать очень большие массы населения на широкомасштабные строительные работы (пирамиды, мегалитические постройки, связанные с календарным циклом и астрономией, курганы, гробницы и т.п.). Двойственный характер азиатской формы собственности (см. выше) связан, как видим, с переходным характером «азиатского типа» общества. Оно уже не первобытное, но еще не зрелое государство (протогосударство-вождество или раннее государство). Поэтому типологически древние общества с азиатским способом производства однотипны вождествам древних кельтов, германцев, славян и др. Об этом, кстати, писал еще не кто иной, как Ф. Энгельс. Но одни из них в силу природных условий их существования оставили множество остатков великолепной материальной культуры и прежде всего памятников архитектуры и искусства, а также сохранившиеся памятники письменности — и были осмыслены как мощные деспотические государства. А материальная культура других канула в Лету, археологически представлена скуднее — и, как следствие, они рассматриваются всего лишь как «племена». Но это подход, исходящий из «здравого смысла». На самом деле путь формирования цивилизации у большинства обществ планеты был один. Лишь античные общества Греции и Италии, находясь на ступени вождества, совершили социальную мутацию и их развитие пошло по иному пути, породив в конечном счете христианство и современную европейскую цивилизацию. Отталкиваясь от ее устройства, глядя через ее институты, мы часто и судим все другие общества как похожие — рабовладельческие или феодальные или отличные — азиатские. Такая оценка схватывает лишь самую поверхностную характеристику обществ и поэтому не может считаться теоретической. Рабовладельческими выглядят общества, находящиеся на стадии вождества или раннего государства, в которых еще не изжиты грани между вошедшими в них древними общинами. А общинный быт, как известно, основан на противопоставлении своих и чужих (потенциальных рабов). Переход на стадию зрелого государства приводит к унификации социального поля, в котором утверждается деление на крупных и мелких собственников, а значение рабства падает. По европейскому образцу новое классовое деление воспринимается как «феодальное», но феод и основанная на нем структура господствующего класса характерны лишь для европейского средневековья. В других обществах не было никаких феодалов, а были совсем иные классы-сословия крупных земельных собственников. Поэтому и зависимых от них крестьян нет нужды считать феодально-зависимыми. В их зависимости не было ничего феодального. Так же и представление об азиатском способе производства было абсолютизацией другой типологической характеристики все тех же вождеств и протогосударств. Если при оценке «рабовладение», «феодализм» упор делался на формы зависимости, то для азиатского способа производства — на сильную центральную власть, вмешательство государства в общественную жизнь, организацию общественных работ. Все это было не только в азиатских вождествах и протогосударствах, исключая античные, сравнение с которыми и заставляло работать концепцию азиатского способа производства. Оказавшись в особо благоприятных условиях некоторые общества (Древний Египет, Месопотамия, Китай и др.) сумели особенно полно развить принципы, лежавшие в основе архаических вождеств и ранних государств. Они-то и производят впечатление обществ с «азиатским способом производства». Поэтому подспудно вызрело мнение, что европейский тип эволюции — это естественный ход развития большинства обществ, а азиатский — это исторический тупик, в который попадали в виде исключения. При более внимательном взгляде (Л.Б. Алаев и др.) оказывается, что дело обстоит наоборот: европейская античность — это то отклонение от общего правила, которое вывело человечество из состояния стагнации. Появление античной, а затем европейской цивилизации превратило остальные общества из рядовых и однотипных, хотя и отличавшихся по культуре, в социальные ископаемые, реликты уже ушедшей эпохи. Реагируя на все-проникающую вестернизацию и чуждый им динамизм, они могут регенерировать давно отжившие институты и общественные формы, которые в сочетании с современными техническими возможностями, средствами насилия и идеологического воздействия создают призрак АСП. Вырабатывая модель общества, основанного на азиатском способе производства, современные ученые невольно апеллируют к установкам, социальной психологии современного человека-индивида в гражданском обществе (и псевдогражданском). Древний человек жил в ином обществе, имел качественно иную психологию, сознание его было проникнуто иной, нерационалистической мифологией и он совсем по-иному ощущал свою слитность с тем обществом, которое мы называем деспотическим.

Поэтому для оценки эволюции человеческих обществ следует обращаться к иным категориям, нежели рабовладение, феодализм или азиатский способ производства. Сфера их применения значительно суживается. Структура общества (форма собственности), которая определяет степень свободы человека (а значит и производителя) и, тем самым, потенциал развития самого общества, — вот критерий общественного развития, ставящий во главу угла изучения истории не форму эксплуатации и классовую борьбу, а личность человека. При этом классовый подход отнюдь не отмирает, но выглядит сложнее, теоретичное, чем в ленинско-сталинских представлениях.

Заключение

В прошлом внимание исследователей привлекала мысль о том, что наше общество имеет много общего с азиатским способом производства (государственная собственность, деспотическая власть и другое). Казалось, что это обстоятельство должно было подсказать экономистам правильный путь исследования общества.

Однако этого не произошло, и одной из главных причин явилось то, что экономисты исходили из того, что наше общество пришло на смену капитализму. Отсюда большинство работ строилось на сравнении мифического социализма с уже не существующим капитализмом, на их противопоставлении.

Конечно, такого рода изыскания не имели ничего общего с научным анализом реальных экономических отношений, в результате чего истина была поставлена вверх ногами.

Построенное общество выдавалось за истинный социализм, практическое воплощение научного социализма, в действительности же построенный социализм не имел ничего общего c марксизмом, более того, был введен вопреки ему.

Сегодня, когда поставлены под сомнение многие идеи марксизма, со всех сторон раздаются вопли (и особенно громко они слышны со стороны тех, которые в прошлом отличались восхвалением и апологией существующей системы и порядка вещей) о банкротстве социалистических и коммунистических идей, и стремительно завершилось крушение так называемой мировой системы социализма, у нас возникли потребность и желание по-новому разобраться в существующей экономической системе, критически ее осмыслить.

Первая точка зрения. Азиатский способ производства есть сочетание полуфеодальной (отсутствует крепостничество) эксплуатации непосредственных производителей с патриархальным, неразвитым рабством.

Вторая точка зрения. Азиатский способ производства есть способ производства, базирующийся на системе сельских общин. При этом авторы соглашаются с Марксом, считавшим общину переходной фазой от первичной формации, основанной на общей собственности, к вторичной формации, основанной на частной собственности.

Третья точка зрения. Азиатский способ производства есть особая, присущая Древнему Востоку антагоническая общественно-экономическая формация — кабальная, противоречиво соединяющая в себе признаки рабства, феодализма и наемного труда.

Четвертая точка зрения. Азиатский способ производства имеет общеисторическое значение и существовал повсюду как переходная стадия от первобытного коммунизма к классовому обществу (Ж. Сюре-Каналь, М. Годелье).

Итак, что «выносится за скобки» вполне ясно: при всем различии в трактовке реально-исторического содержания понятия «азиатский способ производства» все исследователи вольно или невольно признают его переходный характер. Но можно приписывать всей формации, всему способу производства переходный характер? Не смешивается во всех этих случаях формация с периодом перехода, с эпохой ее становления? Нам представляется, что именно так обстоит дело. Ведь если азиатский способ производства действительно существовал (именно как способ производства, как самостоятельная и качественно отличная от других формация), то тогда мы вправе говорить еще о нескольких «переходных» способах производства в истории человечества. Почему бы нам тогда вслед за «кабаловладельческим» (азиатским) способом производства не открывать «колонатный», расположив его между рабовладельческим и феодальным, или, скажем, «первоначально-накопительный» — между феодальным и капиталистическим? Наши знания о количестве формации «обогатятся», но не исказятся ли при этом наши представления о качестве формаций, их сущности, их взаимосвязи, их переходе в другие? Нет приведет ли это к абсолютизации граней, разделяющих формаций?

Определенное стимулирующее значение для разработки анализируемой проблемы имела и многолетняя дискуссия о рабовладении и феодализме как единой формации. Сторонники «единой формации» выдвигают прежде всего тот аргумент, что между техникой кольца рабовладения и техникой раннего средневековья нет никакой принципиальной разницы. То место, которое занимает принцип техницизма в этой методологической концепции, вполне объяснимо. Ведь историки техники до сих пор не ответили на вопрос, какая техническая революция или, по крайней мере, качественно новый технический уровень послужил исходным пунктом кризиса рабовладельческих производственных отношений. Именно эти затруднения и пытаются использовать сторонники концепции «единой формации

 Переход к новой, феодальной  формации стал исторической необходимостью  потому, что раб как производитель материальных благ уже не отвечал потребностям развития производительных сил. Таким образом, в данной исторической ситуации принципиальное изменение статуса работника являлось первейшей предпосылкой качественного изменения технического уровня производства, а не наоборот.

И второе замечание по поводу этой дискуссии. На основании даже заслуживающего полного доверия конкретно-исторического материала все же неправомерно делать те обобщающие методологические выводы, которые мы находим у сторонников рассматриваемой концепции. Иначе говоря, если даже границы между рабовладением и феодализмом в Китае (равно как в Индии, Иране) оказываются достаточно размытыми, из этого отнюдь не следует что во всемирной истории вообще никогда и нигде не существовало относительно самостоятельных рабовладельческой и феодальной формаций. Воюя против догматизма, подгона конкретно-исторического материала под железную схему (европоцентристскую), нелогично предлагать читателю другую схему (восточноцентристскую), явно претендующую на предельно обобщающий характер. Применение же двухформационного подхода позволяет лучше понять этапы исторического развития и тех стран, где границы между двумя формациями оказались достаточно размытыми.

Интерес к проблеме крупномасштабного членения исторического процесса в последние шесть-семь лет превратился в самый настоящий бум и по причине незатихающего обсуждения как в научных кругах так и широкой общественностью животрепещущего вопроса: что есть социализм? Представляет ли он реальную, уже существующую, либо потенциально возможную формацию (фазу формации) или, в лучшем случае, это лишь идеал, своего рода кривая, которая бесконечно приближается к прямой, но никак не может с ней слиться?

По мере последовательного подключения каждой из указанных причин в дискуссионном процессе происходили отнюдь не только количественные изменения: он восходил на принципиально новый этап. И если на первом этапе речь шла о некоторых, хотя и существенных, уточнениях теории общественно-экономических формаций то на нынешнем этапе ставится под сомнение истинность этой теории в целом, ее право выступать в качестве парадигмы, положенной в основание соответствующего понимания истории.

Иногда пытаются развести эти два этапа под углом зрения вопросов «сколько было формаций?» и «что такое формация?», рассматривая ответ на первый как прерогативу исторической науки, а ответ на второй как прерогативу социальной философии. Такой подход представляется сугубо упрощенным, ибо количество формаций и их качество органически связаны. Как уже подчеркивалось выше (в связи с дискуссией об азиатском способе производства), «обогащение»наших знаний о количестве формаций может сопровождаться искажением представлений об их качестве.

Сказанное выше отнюдь не означает, что формационная парадигма лишена каких-либо недостатков, в том числе и весьма существенных. Но если верно изречение «omnia cognoscitur per comparationem» (все познается в сравнении), то недостатки эти могут быть лучше поняты, очевидно, в ходе сравнения формационной парадигмы с другой, противостоящей ей. В такой оппозиции по отношению к концепции формаций в настоящее время находится цивилизационный подход к крупномасштабному членению исторического процесса.