Риторика кошанского

Кошанский “предназначен был им для кафедры археологии и изящных искусств”[там же], что предполагало поездку в Италию, тем более что Муравьев поручил ему перевод “Руководства к познанию древностей” (т.н. “Археологии”) О.Л.Милленя. Однако ей не суждено было сбыться помешала война 1805 г. Вместо поездки заграницу Николая Федоровича отправили на год в Санкт-Петербург – изучать древности Эрмитажа и пройти курс в Академии художеств. Кошанский работал очень плодотворно, так как результатом его деятельности стала докторская диссертация “Illustratio Mythi de Pandora et antiquae artis operum ad eum spectantium”, напечатанная в 1806 г.

Возвратясь в начале 1807 г. в Москву, Кошанский выдержал экзамен и 10 февраля этого же года был утвержден в степени доктора философских наук. Но кафедру он так и не занял. Во-первых, ей тогда заведовал Иоган-Теофил Буле, человек достойный, обладавший поразительной творческой энергией и жаждой деятельности, но к сожалению не владевший русским языком, что затрудняло его преподавательскую и просветительскую деятельность. (Надо сказать, что Кошанский и Буле активно сотрудничали, в частности, Николай Федорович переводил работы Буле, а Буле написал весьма лестную рецензию на его докторскую диссертацию). А во-вторых, и главным образом потому, что 29 июля 1807 г. скончался Н.М.Муравьев. Поэтому Кошанскому пришлось ограничиться преподаванием в высших классах гимназии Московского воспитательного дома. Помимо этого, он в 1809 г. занял должность секретаря при цензурном комитете московского округа, а в следующем году был избран секретарем при комиссии испытаний для получения чинов. Одновременно Николай Федорович преподавал русскую словесность в высших классах Екатерининского московского института и давал уроки в пансионах и частных домах.

С уверенностью можно сказать, что все это время он продолжал преподавать в Университетском благородном пансионе: Малеин приводит программу за 1810 г. [с.10-11], из которой следует, что Кошанский проходил со своими учениками русскую просодию, риторику и логику, историю российской литературы, русский и латинский синтаксис, мифологию и древности. Работа в пансионе была его основной научной деятельностью, так как именно “в пользу благородных воспитанников Университетского пансиона” он издал свои учебники: “Таблицу латинской грамматики” (1805), “Правила, отборные мысли и примеры латинского языка” (1807), “Руководство к познанию древностей” Милленя (1807), “Начальные правила русской грамматики” (1807), “Учебную книжку на латинском и французском языках” (1809) и “Латинскую грамматику” (по Бредеру) (1811).

Так нназываемая “Археология” Милленя и “Латинская грамматика” – гораздо более значительные издания, чем остальные, являвшиеся повторительными курсами к урокам Кошанского (и даже вышедшие без имени автора). Особенно замечателен последний учебник, выдержавший одиннадцать изданий. Другая часть его научной деятельности была связана с “Журналом изящных искусств” Буле, в котором он опубликовал два отрывка из “Истории искусства древности” Винкельмана в собственном переводе (“Аполлон Бельведерский” и “Лаокоон”), а также две свои статьи: “Памятник Минину и Пожарскому, назначенный в Москве” и “Каков должен быть истинный художник?”. Журнал этот, правда, прекратил выходить со смертью Муравьева – были изданы лишь три номера в 1807 г.

Вся эта деятельность, особенно многочисленные уроки в разных местах, которые давались в основном ради заработка, мешала Кошанскому сосредоточиться на научной работе и, несомненно, утомляла его. Поэтому, узнав об учреждении Царскосельского Императорского лицея, он, 6 декабря 1811 года, подал просьбу министру просвещения графу А.К.Разумовскому о предоставлении ему места, и в том же году Николая Федоровича перевели на службу в лицей в должности профессора русской и латинской словесности. Так закончился московский период. От него не сохранилось никаких известий, воспоминаний относительно педагогической деятельности Кошанского (за исключением офицальных документов).

В Императорском Александровском Царскосельском лицее Николай Федорович преподавал с 1811 по 1828 год, а после открытия в 1814 году Благородного пансиона при Царскосельском лицее вел аналогичные классы и в нем. Кошанский хотел стать директором лицея, однако в этом ему было отказано. По словам Малеина, это, пожалуй, было единственной его служебной неудачей [с.24]. Параллельно Кошанский состоял членом Императорского человеколюбивого общества (с какого года точно неизвестно); в 1824 году он был назначен директором Санкт-Петербургского Института слепых при этом обществе. Его заслугой было введение в 1826 году нового, более удобного шрифта для печатания книг для слепых, а также проект устава для института, который, однако, успеха не имел (текст не найден). Помимо этого, Кошанский состоял: с 1823 по 1826 год (до закрытия) в комитете для рассмотрения учебных книг, употребляемых в пажеских и кадетских корпусах; с 1827 года и до самой смерти в комитете при министерстве народного просвещения для рассмотрения пособий, употребляемых в учебных заведениях России. Николай Федорович был также избран членом двух научных обществ: Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (в 1818 г. ?) и Московского общества любителей российского слова (в 1819 г.).

В Царскосельском лицее Кошанский преподавал церковнославянский язык, латинскую и русскую словесность, историю искусства, в круг его обязанностей входило и обучение стихотворству. Как и в московский период, он писал в основном учебники для своих подопечных. Это издание басен Федра, с примечаниями и словарем (1814; 2-е изд. 1832 г.), второе и все последующие издания “Латинской грамматики” (1815; последнее 1844), дополненные словарем, “Корнелий Непот, о жизни славнейших полководцев”, с примечаниями и словарем, “Ручная книга древней классической словесности…, собранная Эшенбургом, умноженная Крамером и дополненная Н. Кошанским” в двух томах (1816-1817) и “Сокращение Священной истории (Epitome Historiae Sacrae)” по Ломону, с замечаниями, правилами и словарем (1818; ? 1824).

Единственным не учебным изданием являются вышедшие в 1811 году, еще в Москве, но уже после отъезда автора, “Цветы греческой поэзии”, идиллии Биона и Мосха с переводами и комментариями самого Кошанского. Эта книга, не будучи учебником, органична в кругу классической словесности, а также мифологии и древностей, наиболее любимых из преподаваемых им предметов. Она – существенное и необходимое звено в цепочке “Руководство к познанию древностей” “Цветы греческой поэзии” “Ручная книга древней классической словесности” [“История искусства древности” Винкельмана], не говоря о том, что древняя словесность греческая и латинская (цепочку можно продолжить оставшимися учебниками по латыни) и шире. Древняя культура, а именно так понимал словесность Кошанский, составляет в его курсе единое целое с русской словесностью, они формируют единую образовательную программу, которую Николай Федорович начал воплощать в Университетском пансионе и активно продолжил в лицее. И в этом смысле совершенно логично, что он стремился перевести и издать книгу Винкельмана, уже будучи профессором в Царскосельском лицее: она была необходимостью (вспомним, что Кошанский переводил отрывки из нее еще в 1807 г.). Невозможность осуществления этого намерения прервала начатое в московский период поступательное движение. Его последним отголоском явилась статья 1821 года “Взгляд на историю искусств”, заключающая в себе биографии греческих художников, последнее, что напечатано из “Истории искусств” Винкельмана. Помимо нее, Кошанский написал в этот период только одну статью “О русском синтаксисе” (1819), представленную первоначально в Общество любителей российской словесности в форме письма к его председателю А. А. Прокоповичу и являющуюся критическим разбором академического синтаксиса, а также произнес речь “О преимуществах российского слова” (1811) на торжественном открытии Царскосельского лицея. Николай Федорович напечатал за это время только одно стихотворение – “На смерть графини Ожаровской” (1814). 15 марта 1828 года он ушел в отставку.

О педагогической деятельности Кошанского во второй, петербургский период сохранились и официальные документы, и воспоминания бывших лицеистов (включая работы, написанные другими авторами на их основе). К первым относятся, прежде всего, формулярный список Н. Ф. Кошанского за 1827 год [см. Малеина, с.2], на основе которого и устанавливаются все даты, места службы и произведения, “Памятная книжка Императорского Александровского лицея на 1856- 1857 год” (1856), где помещена, по-видимому, первая биография Кошанского И. Я. Селезнева, его же “Исторический очерк Императорского Александровского Лицея с 1811 по 1861 год” (1861). Сюда можно отнести статьи в словарях – Брокгауза и Эфрона (т.XVI, 1895) и Русском биографическом (т. IX, 1903) – и сведения из “Сочиненений Пушкина” издания Императорской Академии Наук (т. I, 1899). Об участии Кошанского в Обществе любителей российской словесности сообщается в одноименной статье М. Лонгинова в “Русском Вестнике” за 1858 год (т.XV, кн.2). Ко вторым относятся, прежде всего, отзыв о Кошанском в книге его бывшего ученика акад. Я. К. Грота “Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. Статьи и материалы” (1899), “Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым” (т.III, 1896), книга безымянного ученика Кошанского “Благородный пансион Царскосельского Лицея” [см. Малеина, с.33], одна страничка в “Сочинениях Батюшкова”, изданных под редакцией Л. Н. Майкова. Кошанский и Батюшков познакомились в Санкт-Петербурге в 1805 или 1806 году; возможно, что Н. Ф. давал Батюшкову уроки древнегреческого последнему. Упоминается Кошанский в работе В. П. Гаевского “Пушкин в лицее и лицейские его стихотворения” в “Современнике” за 1863 год (т. XCVII), в воспоминаниях графа М. А. Корфа [приводятся у Грота на с.226]; В работе А. Г. Малеина “Николай Федорович Кошанский” (1901), широко используются все возможные документы эпохи (большинство из них указано выше).

До Малеина, да даже и после, фигура Кошанского интересовала большинство историков литературы в основном в связи с проблемой его возможного влияния на А. страница Пушкина (Л. Н. Майкова на Батюшкова). Откроем “Русский биографический словарь” первая строчка гласит: “Кошанский, Николай Федорович, профессор Царскосельского лицея, учитель А. страница Пушкина…” Малеин начинает свою книгу словами, что в течение всего XIX века Кошанским не интересовались как самостоятельной фигурой, крупным ученым (надо отдать должное, в словаре Брокгауза и Эфрона Кошанский назван автором известной риторики). В его биографии суммируются бытовавшие мнения: “Как полагают, “Цветы греческой поэзии” вдохновили Батюшкова и Пушкина на создание своих произведений” [Малеин, с. 14]; “В нашей литературе неоднократно говорилось, что Кошанский преследовал стихотворческую деятельность Пушкина и даже завидовал ему, так как сам кропал вирши” [Малеин, с.26] и т.д. Споры и велись вокруг этих двух пунктов (сейчас мы пока не касаемся риторик).

Несмотря на то, что Николай Федорович пришел в лицей хорошо подготовленным педагогом с десятилетним опытом преподавания за плечами, с первым выпуском отношения у него не сложились. Все отрицательные отзывы относятся именно к этому периоду. Наиболее резким является мнение графа Корфа: между Кошанским и наиболее талантливыми его учениками были неприязненные отношения из-за зависти первого к их стихотворным талантам; профессор в его глазах не только старомодный педант, но и жеманный человек, претендующий на светскость [Грот, с. 226]. Не так категоричен, но не менее суров Гаевский в оценке преподавания Кошанским стихотворства: проанализировав отметки и поправки Николая Федоровича к неизданной оде А. Д. Илличевского “Освобождение Белграда”, Гаевский заключает, что “вкус педагога далеко не равнялся его усердию” и что им, “сообразно с духом времени, поощрялась напыщенность и ходульность и порицалась простота, считавшаяся низкой” (в приводимой автором строфе Кошанский заменил некоторые стилистически нейтральные выражения на высокие церковнославянские) [цит. по Маленину, с.31]. Цитируя эти слова Гаевского, “Русский биографический словарь” тоже делает вывод, что Кошанский “к несчастью не обладал большим художественным вкусом”.

Таким образом, учитель и его талантливые ученики и, прежде всего Пушкин, расходились во взглядах на необходимость изучения, а главное – безусловного соблюдения правил риторики и поэтики, требуемого Кошанским в их классных сочинениях. Тем более, что Николай Федорович соблюдал строгую постепенность в процессе обучения: поначалу запрещал лицеистам сочинять, полагая, что прежде надо научиться мыслить и чувствовать; писать они начали с периодов. Пушкину, полагает Малеин, “нечего было заимствовать у Кошанского даже относительно техники стиха” [с. 30]. Думается, данную ситуацию хорошо характеризуют слова из “Общей риторики” самого Николая Федоровича: “Скажут: гению правил не нужно. Не спорю… Но сочтите гениев…” Другая сторона проблемы влияния Кошанского на Пушкина (в данном случае – и на Батюшкова) состоит в ответе на вопрос, пользовались ли они переводами из ”Цветов греческой поэзии” при создании своих переложений соответствующих стихотворений. Если и пользовались, заключает Малеин, то кроме книги Кошанского у них под рукой были и другие, скорее всего франкоязычные (во всяком случае, у Пушкина) переводы.

Как известно, свое нерасположение к Кошанскому и неприятие его правил Пушкин выразил в стихотворении “Моему Аристарху”, а Дельвиг написал пародию на его элегию “На смерть графини Ожаровской” – “На смерть кучера Агафона”. Таким образом, влияние Кошанского либо было незначительным (как считает Малеин), либо проявилось в отталкивании Пушкина от существующей риторической традиции, либо не выражено имплицитно. Вопрос требует дополнительного, более тщательного изучения.

Закрывая тему взаимоотношений Кошанского и Пушкина, отметим, что Николай Федорович был хорошо знаком со всеми его стихотворениями и поэмами. Об этом свидетельствуют не только воспоминания Я. К. Грота и М. А. Белухи-Кохановского [Русская старина, с. 841-42] (Кошанский часто читал произведения Пушкина в классе), но и обе риторики. В “Общей риторике” разбирается построчно надпись к портрету Жуковского (“Его стихов пленительная сладость…”), в разделе о слоге из “Руслана и Людмилы” взят пример на фигуру умедления; в “Частной риторике” “Бахчисарайский фонтан” и “Руслан и Людмила” приводятся как образцы поэтической повести, а “Евгений Онегин” поэтического романа. Малеин даже предполагает, что Кошанский “едва ли не первый и в той же “Риторике” произвел Пушкина в гении” [с.28], восхищаясь его надписью к портрету Жуковского (“…а пятый [стих] так пленителен своею плавностью и так ярко освещен прелестью идей и правдой, что нельзя не назвать его “стихом гения”).

Но натянутые отношения сложились у Николая Федоровича только с первым выпуском лицеистов. Во все последующее время его авторитет среди воспитанников был очень высок: “Всех их [преподавателей] превосходил Кошанский, бывший в свое время в лицее и пансионе едва ли не тем же, чем профессор Мерзляков был в свое же время в Московском Университете. С многостороннею классической образованностию и большой опытностию в преподавании он соединял необыкновенно тонкий и изящный вкус, восторженное поэтическое настроение и особенный дар передавать то и другое своим слушателям… Он старался поддерживать и развивать в слушателях своих установившуюся еще со времен Пушкина и Дельвига любовь к литературным упражнениям, прозаическим и стихотворным” (“Благородный пансион Царскосельского Лицея” [цит. по Малеину, с.33]). Грот также подчеркивает наличие у Кошанского таланта лектора; в одном из писем Плетневу он сообщает, что у Николая Федоровича были “все качества прекрасного преподавателя”.

Итак, пятнадцатого марта 1828 года Кошанский вышел в отставку. Но педагогическая деятельность его продолжалась – вместе с такими известными филологами как А. Х. Востоков, Я. В. Толмачев, М. И. Талызин он продолжал работать в комитете для рассмотрения пособий, употребляемых в учебных заведениях России при министерстве народного просвещения. Именно в третий период Кошанский написал свои знаменитые “Риторики”. Конечно, история их создания началась задолго до этого, когда он, будучи студентом, преподавал риторику в Благородном Университетском пансионе и, вполне вероятно, пользовался учебниками Ломоносова и Рижского. В основе “Риторик”Кошанского и опыт его лицейского преподавания, и лекции второго периода: “в них входило многое из того, что впоследствии явилось в названных книжках” [Грот “Пушкин”, с. 42]. Это видно из самого текста: пример “винословного” периода взят из “Постановления о Лицее”, в качестве практических упражнений в «искусственных рассуждениях» предлагается написать приветственную речь перед началом испытаний и благодарственную речь после них при выходе из училища (по примеру Торжественных Актов в лицее); в “Частной Реторике” приведен ранее нигде не печатавшийся анекдот об Александре I и лебедях, живших в царскосельском пруду. Безусловно, при написании книг материал лекций был тщательно переработан основными принципами были краткость, лаконичность, простота и доступность стиля изложения а примеры пополнены из современной русской литературы, которую Кошанский знал в совершенстве. С “Частной Реторикой” он работал, по-видимому, до самой смерти.