Бихевиоризм

Доказав это экспериментально, Скиннер, без сомнения, заслужил признание  и известность. Одновременно он подтвердил мнение тех американских антропологов, которые на первое место в формировании человека выдвигали социокультурные  факторы. При этом важно добавить, что Скиннер не отбрасывает полностью  генетические предпосылки. И все  же, чтобы точно охарактеризовать его позицию, следует подчеркнуть: Скиннер считает, что, невзирая на генетические предпосылки, поведение полностью  определяется наборов «стимулов». Стимул может создаваться двумя путями: либо в ходе нормального культурного  процесса, либо по заранее намеченному  плану.

4.Цели и ценности. Эксперименты Скиннера не занимаются выяснением целей воспитания. Подопытному животному или человеку в эксперименте создаются такие условия, что они ведут себя вполне определенным образом. А зачем их ставят в такие условия - это зависит от руководителя проекта, который выдвигает цели исследования. Практика-экспериментатора в лаборатории, в общем и целом мало занимает вопрос, зачем он тренирует, воспитывает, дрессирует подопытное животное (или человека), его скорее интересует сам процесс доказательства своего умения и выбора методов, адекватных поставленной цели. Когда же мы от лабораторных условий переходим к условиям реальной жизни индивида и общества, то возникают серьезные трудности, связанные как раз с вопросами: зачем человека подвергают манипуляции и кто является заказчиком (кто ставит, преследует подобные цели)?

Создается впечатление, что  Скиннер, говоря о культуре, все еще  имеет в виду свою лабораторию, в  которой психолог действует без  учета ценностных суждений и не испытывает трудностей, ибо цель эксперимента для него не имеет значения.

Это можно объяснить, по меньшей мере тем, что Скиннер просто не в ладах с проблемой целей, смыслов и ценностей. Подобное рассуждение движется в порочном кругу: мы удивляемся оригинальности, ибо единственное, что мы в состоянии зафиксировать, - так это то, что мы удивляемся.

Однако зачем мы вообще обращаем внимание на то, что не является достойной целью? Скиннер не ставит этого вопроса, хотя минимальный  социологический анализ способен дать на него ответ. Известно, что в различных  социальных и профессиональных группах  наблюдается различный уровень  оригинальности мышления и творчества. Так, например, в нашем технологически-бюрократическом  обществе это качество является чрезвычайно  важным для ученых, а также руководителей  промышленных предприятий. Зато для  рабочих высокий творческий потенциал  является совершенно излишней роскошью и даже создает угрозу для идеального функционирования системы в целом.

С точки зрения психологии многое свидетельствует о том, что  творческое начало, а также стремление к оригинальности имеют глубокие корни в природе человека, и  нейрофизиологи подтверждают гипотезу, что это стремление «вмонтировано» в структуру мозга. Скиннер попадает в сложное положение со своей  концепцией потому, что не придает  никакого значения поискам и находкам психоаналитической социологии, считая, что если бихевиоризм не знает  ответа на какой-либо вопрос, то ответа не существует.

Главный тезис Скиннера сводится к следующему. Не вызывает сомнения тот факт, что ценностные суждения отсутствуют как при решении  построить атомную бомбу, так  и при техническом решении  этой проблемы. Разница состоит лишь в том, что мотивы построения бомбы  не совсем «ясны».

Ценностные суждения Скиннера проявляются и в других его  высказываниях. Например, он утверждает: «Если мы достойны нашего демократического наследия, то, естественно, мы будем  готовы оказать противодействие  использованию науки в любых  деспотических или просто эгоистических  целях. И если мы еще ценим демократические  достижения и цели, то мы не имеем  права медлить и должны немедленно использовать науку в деле разработки моделей культуры, при этом нас  не должно смущать даже то обстоятельство, что мы в известном смысле можем  оказаться в положении контролеров» . Что же является основанием для подобного ценностного понятия внутри необихевиористской теории? И при чем здесь контролеры?

Ответ находим у самого Скиннера: «Все люди осуществляют контроль и сами находятся под контролем» .Это звучит почти как успокоение для человека демократически настроенного, но вскоре выясняется, что речь идет всего лишь о робкой и почти ничего не значащей формулировке:

Когда мы выясняем, каким  образом господин контролирует раба, а работодатель – рабочего, мы упускаем из виду обратные воздействия и потому судим о проблеме контроля односторонне. Отсюда возникает привычка понимать под словом «контроль» эксплуатацию или, по меньшей мере, состояние одностороннего преимущества; а на самом деле контроль осуществляется обоюдно. Раб контролирует своего господина в такой же мере, как и господин своего раба, - в том смысле, что методы наказания, применяемые господином, как бы определяются поведением раба. Это не означает, что понятие эксплуатации утрачивает всякий смысл или что мы не имеем права спросить кому это выгодно? Но когда мы задаем такой вопрос, то мы абстрагируемся от самого конкретного социального эпизода и оцениваем перспективы воздействия, которые совершенно очевидно связаны с ценностными суждениями. Подобная ситуация складывается и при анализе любых способов поведения, которые производят инновации в практике культуры [2,с.541].

Для Скиннера эксплуатация не является частью самого социального  эпизода, этой частью являются лишь методы контроля. Это позиция человека, для которого социальная жизнь ничем  не отличается от эпизода в лаборатории, где экспериментатора интересуют только его методы, а вовсе не сам по себе «Эпизод», ибо в этом искусственном  мирке совершенно не имеет значения, какова крыса – миролюбива она  или агрессивна. И, словно этого еще  было мало, Скиннер окончательно констатирует, что за понятием эксплуатации «легко просматриваются» ценностные суждения. Это должно означать следующее: любые  психологические и социальные феномены утрачивают характер фактов, доступных  научному исследованию, как только их можно охарактеризовать с точки  зрения их ценностного содержания.

Идею Скиннера о взаимности отношений раба и рабовладельца  можно объяснить только тем, что  он употребляет слово «контроль» в двояком смысле. В том смысле, в котором оно употребляется  в реальной жизни, вне всякого  сомнения, рабовладелец контролирует раба, и при этом не может быть и речи о «взаимности», если не считать, что при определенных обстоятельствах  раб располагает минимумом обратного  контроля – например, он угрожает бунтом. Но Скиннер не это имеет в виду. Он подразумевает контроль в самом  абстрактном смысле лабораторного  эксперимента, который не имеет ничего общего с реальной жизнью.

Поскольку бихевиоризм не владеет теорией личности, он видит  только поведение и не в состоянии  увидеть действующую личность. Для  необихевиориста нет никакой разницы между улыбкой друга и улыбкой врага, улыбкой хорошо обученной продавщицы и улыбкой человека, скрывающего свою враждебность. Однако трудно поверить, что профессору Скиннеру в его личной жизни это также безразлично. Если же в реальной жизни эта разница для него все же имеет значение, то как могла возникнуть теория, полностью игнорирующая эту реальность?

Необихевиоризм не может объяснить, почему многие люди, которых обучили преследовать и мучить других людей, становятся душевнобольными, хотя «положительные стимулы» продолжают свое действие. Очевидно, существуют в человеке какие-то влечения, которые сильнее, чем воспитание; и очень важно с точки зрения науки рассматривать факты неудачи воспитания как победу этих влечений. Разумеется, человека можно обучить чуть ли не любым способом, но именно «чуть ли не». Он реагирует на воспитание по-разному и вполне определенным образом ведет себя, если воспитание противоречит основным его потребностям.

По сути дела, Скиннер  является наивным рационалистом, который  игнорирует человеческие страсти. В  противоположность Фрейду, Скиннера не волнует проблема страстей, ибо  он считает, что человек всегда ведет  себя так, как ему полезно. И на самом деле общий принцип необихевиоризма состоит в том, что идея полезности считается самой могущественной детерминантой человеческого поведения; человек постоянно апеллирует к идее собственной пользы, но при этом старается вести себя так, чтобы завоевать расположение и одобрение со стороны своего окружения. В конечном счете, бихевиоризм берет за основу буржуазную аксиому и примате эгоизма и собственной пользы над всеми другими страстями человека.

Невероятную популярность Скиннера можно объяснить тем, что ему  удалось соединить элементы традиционного  либерально-оптимистического мышления с духовной и социальной реальностью

Скиннер считает, что человек  формируется под влиянием социума  и что в «природе» человека нет ничего, что могло бы решительно помешать становлению мирного и  справедливого общественного строя. Таким образом, система Скиннера оказалась привлекательной для  всех психологов, которые относятся  к либералам и находят в  этой системе аргументы для защиты своего политического оптимизма. Однако Скиннер привлекает не только этим, но и тем, что ему удалось умело вмонтировать в традиционно либеральные идеи элементы ярого негативизма. В век кибернетики индивид все чаще становится объектом манипулирования. Его труд, потребление и свободное время – все находится под воздействием рекламы, идеологии и всего того, что Скиннер называет положительным стимулированием. Кроме того теория Скиннера звучит очень убедительно, так как она (почти) точно «попадает» в отчужденного человека кибернетического общества.

5. Теория фрустрационной агрессивности. Знание бихевиористской методологии очень важно для изучения проблемы агрессии, поскольку в США большинство ученых, хоть как-то причастных к проблеме агрессии, являются приверженцами бихевиоризма. Агрессивность, как и другие формы поведения, является благоприобретенной и определяется тем, что человек стремится добиться максимального преимущества.

Выдающиеся бихевиористы А.Басс и Л.Беркович демонстрируют гораздо больше понимания эмоциональных состояний человека, чем Скиннер, хотя в целом они поддерживают главный принцип Скиннера, гласящий, что объектом научного наблюдения является действие, а не действующий человек. Поэтому они не придают серьезного значения фундаментальным открытиям Фрейда, т.е. не учитывают того, что поведение определяют психические силы, что эти силы в основном находятся на бессознательном уровне и, наконец, что осознание («прозрение») как раз и является тем фактором, который преобразует энергетический потенциал и определяет направленность этих сил.

Бихевиористы претендуют на «научность» своего метода на том основании, что они занимаются теми видами поведения, которые доступны визуальному наблюдению. Однако они не понимают, что невозможно адекватно описать «поведение» в отрыве от действующей личности.

Основной бихевиористский тезис, согласно которому наблюдаемое поведение представляет собой надежную с научной точки зрения величину, совершенно ошибочен. На самом деле поведение различно в зависимости от различия мотивирующих его импульсов, а они-то часто скрыты от наблюдателя.

Существует еще немало бихевиористски ориентированных исследований проблемы агрессивности, но единственной общей теории агрессии и насилия является теория фрустрации Джона Долларда и других, претендующая на объяснение причины любой агрессии. Точнее говоря, эта теория утверждает следующее: «Возникновение агрессивного поведения всегда обусловлено наличием фрустрации, и наоборот – наличие фрустрации всегда влечет за собой какую-нибудь форму агрессивности» [3, с.1; нем.: с.9].

Спустя два года один из авторов этой теории, Н.Э. Миллер, высказал вторую половину гипотезы, сделав допущение, что фрустрация может вызывать множество  различных реакций и что агрессивность  есть лишь одна из них [4].

Как утверждает Басс, эта теория была признана за малым исключением почти всеми психологами. Сам Басс подводит критический итог: «К сожалению, исключительное внимание к фрустрации привело к тому, что целый большой класс антецеденций (вредных раздражителей) был выброшен за борт вместе с концепцией агрессии как инструментальной реакции. На самом деле фрустрация – это лишь одна из многих антецеденций агрессивности, и притом не самая сильная» [5, с.28].

Первоначальная простая  формулировка этой теории сильно пострадала от многочисленных толкований понятия  «фрустрация». Главными остаются два  значения: 1) прекращение начатой  целенаправленной деятельности (пример с мальчиком, которого вошедшая в  комнату мать застала в тот  момент, когда он залез в коробку  с печеньем); 2) фрустрация как отрицания, вожделения, страсти, «отказ» в терминах Басса (пример с мальчиком, который просит у матери печенье, а она ему отказывает).

Многозначность толкований понятия фрустрации связана, во-первых, с тем, что Доллард и другие недостаточно четко и точно сформулировали свои идеи. Вторая причина, вероятно, заключается в том, что в обыденном языке слово «фрустрация» употребляется чаще всего во втором значении, к которому можно было бы добавить еще и психоаналитическое толкование.

Каждому из значений понятия  «фрустрация» соответствуют две  совершенно различные теории. Фрустрация в первом смысле, видимо, встречается  довольно редко, ибо для нее необходима ситуация, когда преднамеренная деятельность уже началась. В любом случае серьезного подтверждения или опровержения этой теории можно ожидать только от новых научных данных нейрофизиологии.

Что касается другой теории, опирающейся на второе значение слова  «фрустрация», то складывается впечатление, что она не выдерживает проверки эмпирическими фактами. Люди, простаивающие  в очереди ради получения билета в театр, верующие во время поста, люди на войне, вынужденные мирится  с отсутствием качественной пищи, – эти и сотни подобных случаев  не ведут к росту агрессивности. На самом деле важнейшую роль играет психологическая значимость фрустрации для конкретного индивида, которая  в зависимости от общей обстановки может быть различной.