Логика смысла философа Жиля Делёза

«ЛОГИКА СМЫСЛА» («Logique de Sens») — книга фр. философа Жиля Делёза, опубликованная в Париже в 1969.  Рассуждая о «логике смысла», Делёз сразу же отверг попытки наделить смысл как свойством трансцендентности (традиция платонизма), так и свойством трансцендентальности (кантианская традиция). Более того, он отверг и феноменологию Э. Гуссерля, даже если она рассматривается как методологическая, а не «бытийная» установка. Отверг Делёз и противопоставление чувственного рациональному, а также мысли действию.

        Платформой, которую он, в общем,  принимает, является программа  лингвистической философии, которая  трактует язык как некую универсальную  субстанцию «человеческого мира».  Именно в пространстве этого  «мира», согласно Делёзу, расположено подвижное разнообразие связей и отношений, являющееся предметом философской рефлексии. Ближе всего к такому образу «мира» — онтология (и логика) стоиков, а также мир математических объектов и отношений в литературных произведениях Л. Кэрролла, чьи образы Делёз постоянно использует.

        Под таким углом зрения все  философские проблемы суть предмет  семиотики, которая трактует язык  как знаковую систему, с той  оговоркой, что существование  объектов, с которыми знаки соотносятся,  в качестве трансцендентной реальности  не признается. Соответственно, семиотика  не должна обсуждать вопрос  о репрезентации таких объектов  в знаковой системе. Отношение  знака к обозначаемому остается  «внутри» пространства языка,  а знак даже, скорее, свидетельствует  не о наличии объекта, а о  его отсутствии. «Вещь» и «высказывание» — оппозиция «внутри» этого «пространства», а «смысл» — особая сущность, наряду со знаком (т.е. означающим) и понятием (т.е. означаемым). Смысл «принадлежит» сразу и тому, и др; он возникает «на границе» вещей и высказываний, существуя «на поверхности вещей».

        Таковы  исходные посылки той «онтологии»,  которая, подобно гегелевской,  оказывается вместе с тем и  логикой. Правда, у Делёза это логика смысла, а не логика понятия.

        Структура книги  такова: текст (около 200 страниц)  разделен на 34 «серии, которые перетекают  одна в другую в общем потоке  мысли. Сделано это вполне сознательно: автор в этой связи вспоминает о «сериальном методе» в литературных сочинениях Л. Кэрролла, где (в «Сильвии и Бруно») две «серии событий» характеризуются «едва заметными внутренними различиями», а потому почти незаметно переходят одна в др. Поэтому здесь будет позволительно ограничиться представлением совокупности четырех понятий Делёза (автор называет ее «тетраграмматоном»), которая исполняет функции зародышевой структуры, организующей текст в некую целостность. Этот тетраграмматон — «мир», «мышление», «ризома» и «шизоанализ».

 «Мир» — это универсум жизни культуры, подвижное множество «текстов» (в самом широком смысле этого термина), в коих «растворены» и существуют человеческое сознание и деятельность вкупе с их продуктами. В этом «мире» все «дуализмы» традиционной философии (как онтологии, так и гносеологии) превращены в подвижные различия, и потому всякие структурные конкретности размыты.

        «Мышление» — это не отражение реальности в сознании человека, не оперирование понятиями, даже не специфический продукт мозговой деятельности. Хотя Делёз и называет мозг «мыслящей машиной», но он, скорее, только «обеспечивает» мышление, подобно устройству, которое управляет уличным освещением большого города.

        «Ризома» — образ той «конструкции», благодаря которой мир культуры функционирует. Термин «ризома» Делёз заимствовал из ботаники, где он обозначает совокупность нитевидных образований, исполняющих функцию корней в колонии грибов.

        «Шизоанализ» — образ-аналогия способов переживания и актов рефлексии, множество которых образует жизнь культуры и жизнь человека в культуре. Здесь, как в сознании шизофреника, исчезает граница между «глубиной» и «поверхностью», между «внутренним» и «внешним». Это — обычное состояние человека. Он действительно живет в тонком слое между «пред-данной», навязанной ему и анонимной действительностью («Иным») и подвижным, эфемерным, хотя и относительно автономным, образованием, манифестирующим себя как Я («самость», «личность» и т.п.). Поэтому шизофрения — как психическая патология, как спектр состояний сознания между полной утратой «суверенитета» Я в отношении Иного, когда исчезает граница между «внутренним миром» и «внешней реальностью», что приводит либо к распаду личности и иллюзии полного растворения Я в Ином (шизофренический синдром), либо к иллюзии абсолютного всевластия Я (параноидальный синдром); — все это является полной аналогией «устройства» мира современной культуры.

        Главный  «персонаж» книги Делёза — это смысл. Смыслом обладают слова и предложения (высказывания); его следует изучать как феномен «поверхности языка». Поэтому он аналогичен структурам языка, и нет нужды задаваться вопросами об истоках, сущности и предназначении смысла. «Чистый смысл» — это функция, освобожденная от любого содержания. Ближе всего к «чистому смыслу» слова, которые однозначным, фиксированным смыслом не обладают, — «здесь», «это», «вот» и т.п. В них, и притом в чистом виде, обнаруживаются важнейшие функции языка — обозначение (денотация), манифестация и сигнификация.

        Смысл связан со значением;  поэтому он — «выраженное в высказывании». И потому смысл связан с событиями, которые «высвечиваются» в языке, когда ставится вопрос, т.е. когда возникает проблема. Смысл — это «четвертое измерение» языка: он «выше» истинности, поскольку смыслом обладают и ложные высказывания; вместе с тем наличие смысла (осмысленность) — условие истинности. Бытийные характеристики смысла — безразличие ко всеобщности или единичности, к утверждению или отрицанию и т.д. Более того, смысл имеют высказывания не только о несуществующих, но даже о несовместимых объектах — т.е. о таких, для которых невыполнимы операции денотации или сигнификации (вроде «квадратного круга» или «непротяженной материи»), т.е. о «чистых событиях», не реализуемых в «положении вещей».

        Отсюда, по Делёзу, следует вывод о наличии «зазора» между «сериями» предложений и обозначаемых «вещей»: обозначающая серия всегда богаче означаемой. Это — источник неустранимого беспокойства в мире. Субъектом этого беспокойства является человек как обладатель языка: ведь в пространстве языка всегда есть «пустое место», мир языка (т.е. мир культуры) обладает свойством вечной незавершенности. Поэтому-то безнадежно дело тоталитаризма — ведь стремление навести в мире полный порядок, подогнать все факты под требования системы законов, противоречит природе языка, самой человеческой природе. Значит, неизбежно существование бунтарей, революционеров, новаторов, еретиков, душу которых жжет всепожирающий огонь недовольства любым порядком и любым наличным состоянием. Во всякой культуре непременно наличествуют «сингулярности», зародыши «поворотов» и «переломов», переходов от здоровья к болезни, от надежды к унынию и отчаянию и наоборот. В языке (в лингвистическом значении этого слова) таким «точкам сингулярности» соответствует инфинитив, неопределенная форма глагола. Это значит, что говорящий и действующий человек, способный задавать вопросы, находится «у истоков бытия». Но бытие — это, в конечном счете, игра без правил, без цели и выигрыша; в этой игре нет «объективно-удачных» или «объективно-неудачных» ходов. Потому в подобных ситуациях место «смысла» занимает «нонсенс» (отсюда, кстати, по мнению Делёза, такое большое внимание античные философы уделяли парадоксам языка). А в каждой конкретной жизненной игре, в стабильных условиях жизни, когда нам служит «здравый смысл», он уже «дарован» языком вещам этого мира. А вот к истокам всего множества таких относительно устойчивых «островков бытия» ведет разрушение здравого смысла. Поэтому и ребенок с его пытливым умом и «глупыми вопросами», и шизофреник-литератор — одинаково близки к истокам бытия, а их способы мышления трудно различимы. В своей изначальности мир и личность — это Ничто и Никто.

В том мире, где все стало языком (и, vice versa, язык стал всем), как и в работах лингвистов-профессионалов, стоявших у истоков структурализма, язык обнаруживает такие способности, о которых говорит Делёз. Слово, напр., сразу и звук, и знак; поедание и пищеварение, став содержанием разговора, не обладают «онтологическими преимуществами», как не обладают ими и «внедискурсивные» процессы поглощения пива и гамбургеров посетителями бара. В этом философский смысл и парадоксов софистов, и притч, которые приводит Делёз. Но ведь о том же свидетельствуют и наша собственная, привычная, манера говорить («липкий взгляд», «сладкие речи», «горькие упреки»). «Смысл», этот универсальный подвижный элемент, способен и связывать, и различать разные «серии». Частный случай из тех, к которым обращается Делёз — это сфера этики: ее высказывания могут касаться и «телесной глубины» мира («этика поглощения пищи»), и «духовных высот» («этика беседы за столом»). Этические правила (т.е. смыслы) объединяют и различают дипломатический обед, свадебный пир и поминки. Язык, обладающий такими качествами (одновременно и очевидными, и зачастую странными), согласно Делёзу, и является причиной.из -которой культуру отличает от природы то, что явным образом обнаруживается в психических патологиях. Так, напр., современное западное общество, по его мнению, — общество шизофреническое, и это как раз и есть его нормальное состояние.