Научные революции

Ход научной мысли ХХ столетия, по мнению В.И. Вернадского, «явно и резко отличается от того, что происходило в маленькой области Средиземноморья <…>, куда проникла эллинская культура». Резкое отличие научного движения ХХ в от движения, создавшего эллинскую науку, её научную организацию, заключается, – по мысли В.И. Вернадского, – «во-первых, в его темпе, во-вторых, в площади, им захваченной – оно охватило всю планету, – в глубине затронутых им изменений, в представлениях о научно-доступной реальности, наконец, в мощности изменений наукой планеты и открывшихся при этом проспектах будущего» [16, с. 53].

Начало новой эпохи в науке, которое В.И. Вернадский отнёс к самому концу ХIX столетия, – «к 1895-1897 годам, когда были открыты явления, связанные с атомом, с его бренностью, <…> проявляется колоссальным накоплением новых научных фактов, которые можно приравнять к взрыву по его темпу. Создаются также быстро новые области научного знания, многочисленные новые науки, растёт научный эмпирический материал, систематизируется и учитывается в научном аппарате всё растущее количество фактов, исчисляемых миллионами, если не миллиардами. <…> Научный аппарат из миллиарда миллиардов всё растущих фактов, постепенно и непрерывно (курсив мой – А.В.) охватываемых эмпирическими обобщениями, научными теориями и гипотезами, есть основа и главная сила, главное орудие роста современной научной мысли. Это есть небывалое создание новой науки» [16, с. 54].

В этом нескрываемо восторженном утверждении В.И. Вернадского кроется философское противоречие. Действия законов диалектики никто не отменял. При внимательном анализе «постепенности и непрерывности» роста научной мысли в нём наверняка можно увидеть и различить многократные и разнообразные проявления закономерностей отрицания отрицания, борьбы противоположностей, перехода количественных изменений в качественные.

«Субстрат» для действия таких закономерностей показал сам В.И. Вернадский. «Совершенно неожиданными и новыми основными следствиями новых областей научных фактов являются вскрывшаяся перед нами неоднородность Космоса, всей реальности и ей отвечающая неоднородность нашего познания. Неоднородности реальности отвечает неоднородность научной методики, единиц, эталонов, с которыми наука имеет дело» [16, с. 54]. Учёный выделил три категории реальности: «1) реальность в области жизни человека, природные явления ноосферы и нашей планеты, взятой как целое; 2) микроскопическую реальность атомных явлений, которая захватывает и микроскопическую жизнь, и жизнь организмов, даже посредством приборов не видную вооружённому глазу человека, и 3) реальность космических просторов, в котором солнечная система и даже галаксия теряются, неощутимые в области ноосферического разреза мира. Эта та область, которая отчасти охвачена теорией относительности, выявилась для нас как следствие её создания. <…> Здесь, как и в области атомных наук, вскрываются перед нами научные явления, которые впервые охватываются мыслью человека и принадлежат по существу к другим областям реальности, чем та, в которой идёт человеческая жизнь и создается научный аппарат. Ибо область человеческой культуры и проявления человеческой мысли - вся ноосфера - лежат вне космических просторов, где она теряется как бесконечно малое, и вне области, где царят силы атомов и атомных ядер с миром составляющих их частиц, где она отсутствует как бесконечно большое» [16, с. 54-55].

4.  революции в Советской науке

Как говорилось выше, социальные и культурные особенности развития общества оказывают влияние на развитие науки в данном обществе. Поэтому можно думать, что наука в идеологизированном и весьма тоталитарном обществе СССР обладала чертами, не характерными для науки Запада. Советский ученый, геолог В.А. Леглер в книге «Научные революции при социализме» [4] рассмотрел некоторые особенности науки в СССР, в особенности тот механизм, благодаря которому происходит смена парадигм.

Исходным положением В.А. Леглера служит то, что наука не может нормально развиваться и преуспевать без свободы, борьбы мнений и критики.

Автор отмечает, что во все периоды советской истории от 20-х годов до момента написания книги (1985 г.) взаимное непризнание советским и зарубежным научными сообществами научных парадигм другой стороны было распространенным и систематически повторяющимся явлением. Причем советская сторона рано или поздно переходила, как правило, на зарубежные позиции (в естественных науках).

В.А. Леглер вводит понятие «локальной идеологии». «Локальная идеология – это некоторая система взглядов (учение, теория, парадигма), господствующая в какой-либо советской науке и находящаяся в состоянии взаимного отрицания с парадигмой, господствующей в той же науке за рубежом». Такие системы взглядов локальны, то есть имеют хождение только внутри определенного научного сообщества [4, гл. 3]. По типу происхождения локальные идеологии можно подразделять на реликтовые, захватные и навязанные государством. «Типичная реликтовая локальная идеология <…> начинает своё существование как парадигма, общепринятая во всей мировой науке. <…> Затем происходит научная революция, и зарубежные ученые переходят к новой парадигме… Советское научное сообщество отказывается это сделать и сохраняет прежнюю парадигму как некий реликт, пережиток эпохи до научной революции». Классическую картину захватной локальной идеологии можно было наблюдать в ходе дискуссии о генетике. «Внутри научного сообщества формируется энергичная группа, объявляющая принятую до этого парадигму неверной и предлагающая своего кандидата в парадигму, происходит борьба, в ходе которой захватывающая власть группа использует в качестве союзников научную молодёжь, журналистов, партийные и государственные органы и т.д. В конце концов, она побеждает и объявляет свою теорию обязательной для сообщества». Кроме «мичуринской биологии», к этому же типу относятся материалистическая физика и ряд других локальных идеологий, появившихся в 1930-50-е годы [4, гл. 3].

В.А. Леглер выделил следующие существенные свойства локальных идеологий. Это, во-первых, «преобладание негативного содержания над позитивным: локальная идеология нуждается в некоторой исходной позиции, которую она должна отрицать. <…> Положительным содержанием реликтовых идеологий является старая парадигма, т.е. бывшая наука.<…> Захватные идеологии по необходимости сосредотачивают свои интеллектуальные силы на критике противостоящих школ. Они стремятся свергнуть конкурирующую теорию и захватить научное сообщество. <…> В захватной локальной идеологии позитивная часть является ее собственным творением и имеет совершенно иные признаки, чем научная парадигма». Обычно это высказывания лидера и санкционированных им высказываний других лиц. При этом само «содержание, сущность позитивного ядра идеологии, есть вещь в большой степени случайная.<…> Позитивное содержание идеологии может, при наличии гибкого и обладающего фантазией лидера, как угодно меняться или дополняться» [4, гл. 3]. Идеология должна выглядеть как наука, т.е. не повторять одно и то же, а творчески развиваться. Каждый ученый должен добавлять новое. Поскольку при этом опровергать идеологию запрещено, значит, нужно ее подтверждать [4, гл. 4].

Еще одно важное свойство локальных идеологий – тенденция к их сближению с общегосударственной идеологией и через неё – с государством. «Иногда это свойство выражается более явно – в форме прямого тяготения локальной идеологии к государству, иногда менее явно – в форме конвергентного сходства “малых” идеологий с “большими”. В локально-идеологических учениях исчезают или ослабляются специфические признаки научных теорий и появляются или усиливаются специфические признаки идеологических учений» [4, гл. 3].

Ядром локальной идеологии является её отрицающая, полемическая часть. В характере полемики наиболее наглядно проявляется  отличие локальной идеологии от научной теории. Научная полемика базируется на взаимном признании её участниками того обстоятельства, что оппоненты тоже стремятся к научной истине, пусть  и другим путём. Научная полемика есть совместное выяснение истины, совместная работа. Напротив, «в политических идеологиях, разделяющих людей на группы по какому-либо признаку, полемика есть одна из форм борьбы с иными группами. Она так и называется – идеологическая борьба. Истина уже известна, её следует лишь защищать и распространять».

В естественных науках, особенно - в точных, выявить идеологическую враждебность значительно сложнее, чем в науках гуманитарных. Для этого в советском обществе использовали понятия диалектической марксистско-ленинской философии, служащие «переходным мостиком между естественными науками и идеологией». Укажу две из типовых деталей этого мостика, два понятия: антиисторизм и механицизм.

Понятие «антиисторизм» направлено против метода абстракции, метода построения научных моделей. Оно опирается на философское положение, что ни одно явление нельзя рассматривать вне времени, места, связи с другими явлениями и т.д. Строго следуя этому принципу, ничто нельзя исследовать без учета одновременно всего остального. Поскольку это нереально сделать, позиция антиисторизма позволяет отвергать любое нежелательное исследование.

Термин «механицизм» позволяет бороться с исследованиями, стремящимися понять неизвестное через уже известное, сложное через простое и т.д. Поскольку такие приемы применяются практически во всех исследованиях, то полемический приём, в ходе которого оппонента клеймят за «механицизм»,  почти универсален. Приведу примеры. «Паулинг (Полинг – А.В.) и его последователи <...> подобно Шредингеру, пытаются сводить закономерности высших форм движения материи – органическую химию и биохимию – к квантовой механике. В этом и состоит исходный порочный пункт “теории резонанса” и ее философских основ, облегчающий ей выполнение реакционной роли в современной науке» [17, с. 562]. «Задача познания жизни <...> для механицизма сводится к наиболее полному объяснению жизни физикой и химией. <...> Для диалектического материализма, напротив, познание жизни заключается в установлении ее качественного различия от других форм материи <...> как особой формы существования материи» [18, стр. 61].

Другой метод научно-идеологической полемики – обвинение адептов противостоящей научной теории и её самой в недостаточной практической направленности, в том, что практические выводы из нее мало полезны, вредны или пессимистичны.

Функционеры локальных идеологий любят утверждать, что противостоящие им научные парадигмы находятся в кризисе, упадке, загнивании и т.п. В научно-идеологической полемике применялись приёмы обращения непосредственно к подсознанию, использования сильных выражений, не сопровождаемые логическими аргументами. Например, такие: «Менделевско-моргановская лженаука – выражение маразма и деградации буржуазной культуры – продемонстрировала свое полное банкротство. На поверку у нее оказалась лишь ложь <...> Стало совершенно ясно, что менделевско-моргановская генетика не имеет права именовать себя наукой» [18, с. 350]. «Развитие науки в капиталистических странах приводит к появлению <...> кучи отбросов, подлежащих отправке в помещение для нечистот <...> К этим отбросам относится и все эйнштейнианство, непримиримо враждебное объективному содержанию физической науки» [17, с. 63, 32]. Некоторые физики 1930-40-х годов (физики-материалисты), не признавали принцип дополнительности Н. Бора и В. Гейзенберга, волновую функцию Э. Шредингера, принцип эквивалентности массы и энергии, статистический характер квантовых законов,  по существу игнорируя и отвергая всю квантовую механику [4, гл. 2].

Ещё одно свойство локальных идеологий, которое имеет отношение к полемической части идеологии, и большее – к её позитивной части, - это их «принципиальная неясность, неопределенность, неоднозначность и т.д.». В локальной идеологии воображаемые факты могут считаться реальными (если в этом имеется необходимость), а реальные факты – несуществующими. Так, в своё время некоторыми советскими учеными отвергался факт засоления почв при орошении, неопровержимо устанавливаемый и экспериментом, и простейшим логическим рассуждением [4, гл. 3].

«Тоталитарное общество воспроизводит себя и в научном сообществе, поскольку не может допускать в себе инородных включений» [4, гл. 4]. Государственные (большие) идеологии создают замкнутые, внутренне логичные картины мира, не совпадающие с реально существующие миром. В локальных научных идеологиях происходит точно то же самое, в своих профессиональных областях [4, гл. 3]. «Научно-идеологическая ирреальность и реальный мир различаются не на 100 %, но всегда имеют общие элементы. Создав свой ирреальный мир, локальная идеология становится замкнутой и не поддается влиянию извне. Между научно-идеологическим учением и противостоящей этому учению научной теорией возникает коммуникативная пропасть и полное взаимонепонимание. Оно напоминает взаимонепонимание, существующее между двумя <…> парадигмами (по Т. Куну – А.В.), но является более глубоким. Там речь идет о непонимании, существующем между качественно однородными, а здесь – между качественно разнородными явлениями».

«Одним из фундаментальных понятий человеческой психики является представление о единстве мира, его однородности, об универсальности действующих на всем его протяжении физических и логических законов. Наличие двух биологий, двух историй, двух физик и т.д. противоречит этому представлению. Генетика не может существовать в одной части мира и не существовать в другой. Подлинная реальность одна, и если существуют две отличающиеся друг от друга реальности, значит, одна из них незаконна. Для идеологии всегда существует опасность, что именно она будет признана незаконной. Отсюда вытекает уже известное нам отношение идеологии к оппоненту. Оппонент – это не уважаемый собеседник, с которым можно мирно обсуждать проблемы, а страшный призрак из другой реальности, своим появлением угрожающий самому существованию идеологии. Идеология стремится уничтожить другую реальность, и успокаивается только тогда, «когда ее границы совпадут с границами Вселенной». Отсюда – общеизвестный факт стремления идеологических социальных систем к неограниченной экспансии, даже во вред себе. Так же поступают и идеологии в науке, стремясь захватить максимальное число научных сообществ» [4, гл. 3].

Научно-идеологической ирреальности может угрожать не только оппонент, не только противостоящая научная теория. Сама природа, сама физическая, материальная реальность своим существованием может молчаливо свидетельствовать против нее. Например, «мичуринцами» был издан приказ, предписывающий повсеместно в лабораториях уничтожить мушек-дрозофил – классический объект, на котором генетики проводили свои эксперименты [19, с. 119]. Такой приказ сродни прожекту Козьмы Пруткова «О введении единомыслия в пространном нашем отчестве» и это показывает, что почва для схоластики, «вероучений» (типа лысенковского) и диктатуры в «мениталитете» россиян имелась задолго до октября 1917 г., а складывалась, вероятно, в раннем средневековье. Однако, как отмечает В.А. Леглер, до революции 1917 г. в отечественной науке ничего подобного советским локальным научным идеологиям не существовало. В.А. Леглер связывает это отчасти со спецификой организации советской науки, о чем будет сказано чуть ниже.

Каков же механизм, поддерживающий господство уже возникшей идеологии над научным сообществом? Научные теории опираются на согласованную убежденность ученых, использующих факты и логику. Противостоящие им локальные идеологии поддерживаются иным способом, поскольку факты и логика в распоряжении обоих сообществ одни и те же. Один из таких механизмов – это репрессии по отношению к противникам, административные методы воздействия (отстранение от работы, понижение в должности в научных и учебных учреждениях, отсутствие поощрений). «Изгнание из научного сообщества является высшей мерой наказания, которое ученые в состоянии осуществить сами. Оно оказывается вполне достаточным для нормального функционирования локальной идеологии, поскольку изгнанное лицо <…> не может в дальнейшем как-либо влиять на положение дел в сообществе. <…> Наиболее массовая и в то же время наименее заметная форма насилия заложена непосредственно в структуру сообщества. Она обнаруживается в тысячах обычных процедур, когда, например, научный руководитель дает подчиненному задание или оценивает полученные им результаты. Принуждение здесь не замечается или признается нормальным» [4, гл. 3].