Эвтаназия. Право на жизнь и право на смерть

принятым меркам оказывается невыносимой, то он бы сам  прекратил её,  т.

е. мы фактически признаём право на самоубийство.  Однако  не  все,  кто

признаёт право  на эвтаназию, признаёт право на самоубийство.

    2.  Жизнь   можно  считать  благом  до  тех  пор,  пока  она  имеет

человеческую форму, существует в поле культуры, нравственных отношений.

Деградировав до сугубо витального, дочеловеческого  уровня, она лишается

этической санкции  и может рассматриваться как  объект,  вещь  и  потому

вопрос о её прекращении  –  не  более  чем  вопрос  о  том,  срубить  ли

высохшее дерево или выполоть ли засоряющую огород траву.

    Этот  аргумент  поражает,  прежде   всего,   своей   эмоциональной

пустотой, ибо помимо внешней стороны человеческой жизни  существует  её

внутренняя сторона. И до какого бы зоологического, растительного  уровня

она не деградировала  в фактическом плане,  это  вовсе  не  значит,  что

человек готов относиться к себе или к своим родным  в  таком  состоянии

так же, как он относится  к  высохшему  дереву  или  чертополоху.  Здесь

уместно напомнить  об  отношении  человека  к  мёртвым  останкам  своих

собратьев: могилы являются предметом преклонения,  и  отношение  к  ним

рассматривается как  показатель отношения к тем  людям,  напоминанием  о

которых  они  являются.  Если   нравственное   отношение   к   человеку

распространяется  на   его   останки,   то   тем   более   оно   должно

распространяться  на живое тело, пусть даже исковерканное  болезнью.

    3. Поддержание  жизни на стадии умирания, осуществляемое  с  помощью

передовых технологий, обходится  слишком  дорого.  А  именно:  средств,

которые тратятся на поддержание жизни в безнадежных  ситуациях,  хватило

бы на то, чтобы  лечить десятки, сотни людей, которые  поддаются лечению.

    Этот аргумент  является сугубо практическим  и  имеет,  разумеется,

своё  значение   в   пределах   практических   решений,   связанных   с

распределением  финансов, организацией системы здравоохранения.  Но  его

нельзя принимать  во внимание, когда речь идёт о нравственном оправдании

эвтаназии.

    Ясно видно,  что этической критики эвтаназия  не выдерживает, так  и

должно быть,  ведь  если  бы  не  было  и  этической  сдерживающей,  то

увеличилась бы опасность  злоупотреблений со стороны третьих  лиц.

    «Попытки  легализовать эвтаназию в Соединённых   Штатах  Америки  (с

1997г. в штате  Орегон эвтаназия разрешена) привлекли   к  себе  внимание

недавно как непосредственная реакция на книгу Дерека Хамфри  «Последний

выход»,  которая,  как  сообщают,  разошлась  тиражом  более  300   000

экземпляров.  Эта   книга   превозносит   «добродетель»   эвтаназии   и

ассистируемого  суицида,  живо  описывая  методы  осуществления   таких

летальных исходов.

    В журнале  First Things  за декабрь  1991  года  была  опубликована

передовая статья в  ответ на  признание  книги  «Последний  выход».  Она

выразила  опасение  общества  следующим  образом:  «Кампания  эвтаназии

принимает вид ещё  одной правовой акции прогресса,  вопроса,  чьё  время

пришло. Эта кампания  руководствуется  идеями,  которые  цивилизованные

люди  оставили  в  варварском  прошлом.  Последний  выход  –  последнее

оправдание нежеланию  проявлять заботу об обременительных  больных..  Все

цивилизации   и   все   религии   представляют   собой    человечество,

размахивающее  флагами  неповиновения   перед   лицом   смерти.   Книга

«Последний выход» опустила эти флаги».[15]

    Ещё один  фактор, приводимый против эвтаназии   –  это  субъективное

отношение со стороны  лечащих врачей.  Специалисты  в  области  медицины

твёрдо верят,  что  если  применение  эвтаназии  легализовать,  то  она

соответственно  будет безопасна и гарантирована, и поэтому, если пациент

лично просит смерти, то она будет  осуществлена  в  хороших  санитарных

условиях и будет  лишена насилия. Но здесь есть одно но.

    «Если  директивные указания  (относительно  эвтаназии)  обращены  к

опасности насилия  в этих вопросах, они также намекают на другой  аспект

этого согласия, то есть решение осуществить эвтаназию  должно  быть  не

только добровольным, но должно также исходить из хорошего знания фактов

истории болезни. Хотя сами  «факты»,  в  большей  степени,  зависят  от

знаний лечащего врача, его квалификации, опыта  и  определённого  стиля

работы. Они также  зависят от того, как лечащий  врач  посчитает  нужным

изложить их пациенту. Другими словами, если согласие  пациента  зависит

от того, как он воспринимает своё собственное  реальное  положение,  то

тогда его  восприятие  неизбежно  подвержено  влиянию  лечащего  врача…

Реальность применения эвтаназии кажется  таковой,  что  только  лечащий

врач может действительно  открыть ей дверь, и в некоторых  случаях он  же

чётко указывает  пациенту, где находится  дверь,  если  пациент  сам  не

может её разглядеть…  Это наводит на мысль,  что  согласие  пациента  на

эвтаназию зависит  от того, как  он  понимает  медицинские  факты  своей

истории болезни, –  а  его  понимание  в  большей  или  меньшей  степени

зависит от квалификации, опыта и умения  лечащего  врача  сообщить  эту

информацию».[16] Отсюда следует,  что  только  высокая  квалификация  и

добросовестность  врача позволяют  тяжело  больным  людям  иметь  точную

информацию о  своём здоровье, которая  и  определит  дальнейшее  решение

пациента.

 

 

                        Философская оценка эвтаназии.

 

 

    Философский  анализ проблемы  эвтаназии   –  очень  важный,  на  мой

взгляд, раздел этой работы, так  как  позволяет  обсудить  проблему  со

стороны  личной  нравственности.  Здесь  я  попытаюсь  проследить   три

вопроса,  выделяемых  философами:  священность  жизни,   убийство   или

позволение умереть  и доктрину двойного эффекта.

                             Священность жизни.

 

    Обычно  люди, выступающие против практики  эвтаназии,  обращаются  к

принципу священности  жизни. Этот принцип утверждает,  что  человеческая

жизнь настолько  уникальна, что  мы  никогда  не  должны  прерывать  её.

Эммануил Кант выступает  с философской защитой этой  уникальности  путём

своего категорического  императива. Сформулированный  простыми  словами,

его  принцип  гласит,  что  мы  должны  всегда  рассматривать  разумные

существа как  конечную цель, а не как промежуточный  этап. Я  никогда  не

должен прерывать  вашу жизнь только потому, что она  затруднительна  для

Вас. Кант мог бы продолжить, говоря, что  Вы  не  можете  покончить  со

своей жизнью потому,  что  она  невыносима  для  Вас.  Данный  поступок

употребит волю для  того, чтобы положить  конец  воле,  что  он  считает

противоречивым  и, следовательно, противоречащим нашей  разумной природе.

    Те, кто  применяют принцип священности  жизни к  вопросу  эвтаназии,

очевидно придерживаются точки зрения, что прекращение  жизни  по  любой

причине нравственно  неправильно. Люди, считающие так, должны  тщательно

проверить последовательность своей  позиции.  Возьмём  хотя  бы  ту  же

смертную казнь.

 

                      Убийство или позволение умереть.

 

    Второй  вопрос, который затрагивают философы  в отношении эвтаназии,

- это различие  между убийством и позволением  умереть. Некоторые  авторы

утверждают, что  пассивная эвтаназия не является эвтаназией  вообще,  но

данный подход –  это только отталкивание проблемы в  сторону.  Даже  если

позволение умереть  не является эвтаназией, необходимо показать,  почему

это  позволение   нравственно   и   допустимо,   тогда   как   убийство

непозволительно, следуя подобному раскладу вещей.

    «Кодекс   Американской  Медицинской  Ассоциации,  касаясь   вопроса

эвтаназии, гласит, что врачи никогда не  должны  прерывать  жизнь.  Но,

несмотря на это, врачи  не  обязаны  продлевать  жизнь,  руководствуясь

сверхъестественными усилиями, когда восстановление здоровья невозможно.

Таким образом, представляется, что АМА делает два  различия.  Первое  –

между убийством  и позволением умереть – заключается  в том, что убийство

запрещено законом, а позволение умереть разрешено. Второе – это отличие

сверхъестественных  усилий от обычных».[17]

    Если    мы    зададим    вопрос,    что    подразумевается     под

сверхъестественными и  естественными  усилиями,  ответ,  скорее  всего,

будет дан в терминах расходов и частоты использования.  Так,  например,

использование дорогой  системы поддержки жизни для  тяжёлого  коматозного

пациента считается  сверхъестественным, тогда как недорогие  антибиотики,

предписываемые  некоторым  пожилым   пациентам,   больным   пневмонией,

считаются  обычными.  Глядя  на  эти  примеры,  можно   с   готовностью

согласиться, что  пациенту, страдающему пневмонией, должны прописываться

антибиотики,  тогда   как   система   поддержания   жизни   не   должна

использоваться  для поддержки безнадёжного коматозного  пациента.  Но  не

ясно,  является  ли  стоимость  или  частота   использования   причиной

нравственного разделения.  Действительно,  первоначальное  нравственное

отличие  состоит  в  силе  лечения,  а   не   в   его   стоимости   или

обыкновенности. Сила и эффективность –  полезные  соображения,  которые

могут быть применены, если принимать во внимание утилитарный  подход  к

нравственности. Но  они  беспомощны  в  попытках  показать,  что  врачи

никогда не должны убивать, а в  некоторых  случаях  позволить  умереть.

Поэтому   мы   должны    вернуться    к    рассмотрению    вопроса    о

противопоставлении: убийство – позволение умереть.

    «Джеймс  Рахелс  в  своём  классическом  труде  о  данном  различии

утверждает, что  оно не должно содержать нравственного  бремени,  которое

АМА и другие возлагают  на него. Он приводит пример утопления  ребёнка  с

целью овладения  наследством в контрасте с  позволением  ребёнку  утонуть

тогда,  когда  его  легко  можно  спасти.  Рахелс  полагает,  что  если

намерения и вытекающие последствия сходны между собой,  то  и  действия

равно достойны порицания».[18]

    Если, в  отношении  эвтаназии,   намерение   состоит  в  том,  чтобы

пациент умер без  дальнейшего  медицинского  вмешательства,  то  почему

активная эвтаназия  запрещена, а пассивная разрешена? Неужели  не  может

быть ситуаций, когда  активная эвтаназия,  полагающая  конец  страданиям

быстрее, более гуманна?

    Нет необходимости  доказывать, что убийство иногда  более  гуманно,

чем позволение  умереть,  чтобы  отвергнуть  различие,  указанное  АМА.

Жизненная поддержка  может быть включена или  выключена.  Лечение  может

продолжаться или  завершиться. Если намерение в обоих  случаях состоит  в

том, чтобы пациент  умер, то тогда одно действие  нельзя  считать  более

приемлемым нравственно, чем другое.

    Такой  подход будет доминировать до  тех  пор,  пока  мы  не  станем

рассуждать как  пацифист, который утверждает, что  не  в  праве  отнимать

жизнь, хотя и не обязан так же пытаться  сохранить  ее.  Конечно,  если

врач  утверждает,  что  намерение  его  заключается  не  в  том,  чтобы

позволить умереть, но только в сбережении препаратов, то он  обращается

к следующему принципу, принципу двойного эффекта.

 

                         Доктрина двойного эффекта.

 

    Третий  вопрос, который уместен в случае  рассмотрения  эвтаназии  –

это принцип, который  получил название «Доктрина двойного эффекта».  «Он

гласит,  что  если  обдуманное  действие  будет  иметь   более   одного

последствия, оно  является намеренным результатом, несущим  нравственный

вес».[19] Например, известной  практикой  в  области  медицины  является

применение болеутоляющих  препаратов для неизлечимо  больных  пациентов.

Конечно, большие  дозы морфия могут  не  только  облегчить  боль,  но  и

ускорить смерть пациента.  Доктрина  двойного  эффекта,  применённая  в

данном случае, может  утверждать, что если намеренный эффект заключается

в облегчении боли, то действие  нравственно  позволительно,  даже  если

этот акт вызывает «убивающий» эффект.

    Намерение  важно. Последствия также важны.  Но  каждый  должен  быть

осторожным, применяя подобный принцип, как двойной эффект,  удостоверяя

себя в абсолютной честности в отношении обоих. Если доктор  знает,  что

определённые дозы морфия ускоряют смерть,  то,  прописывая  их,  он  не

может говорить, что  это не  является  его  намерением.  Это  отчётливая

часть его намерения, которую  он  присовокупил  к  намерению  облегчить

боль. И если врач прописывает дозу, превышающую  болеутоляющую,  то  он

должен признать,  что  его  первоначальным  намерением  было  ускорение

смерти.

 

 

                     Уголовно-правовой аспект эвтаназии.

 

    Юридическое  закрепление  эвтаназии  наиболее  спорный  момент,  по