Виды оснований прекращения обязательств

Можно ли рассматривать  заявление о зачете не в качестве сделки, а в качестве юридического поступка, который не является сделкой? Особый соблазн проанализировать возможность такой квалификации заявления о зачете связан с тем, что в цивилистической литературе ведется давний спор о том, является ли сделкой исполнение обязательства (тоже, кстати, способ прекращения обязательств). Зачет является суррогатом исполнения, поэтому определенные параллели между правовой природой заявления о зачете и исполнением обязательства вполне могут быть обнаружены.

Существует несколько подходов к обоснованию сделочной сущности исполнения обязательства. В.С. Толстой  прямо указывает, что исполнение обязательства подпадает под  определение сделки, содержащееся в законе, так как исполнение направлено на прекращение обязанности [45, с.23] Д.О. Тузов пишет, что «передача вещи во исполнение договора купли-продажи является сделкой особого рода - сделкой-предоставлением, имеющей зависимый, подчиненный характер по отношению к основной (обязательственной) сделке купли-продажи» [46, с.39]. Аналогичное мнение высказал В.А. Слыщенков [42, с.166].

Эти и похожие рассуждения покоятся на историческом фундаменте римского права и (в большей степени) на авторитете германского гражданского права, в котором передаче действительно придается самостоятельное юридическое значение. Однако следует понимать, что сделкой по германскому праву признается не само фактическое вручение вещи, а соглашение о передаче права (вещный договор), соединенное с передачей вещи. Таким образом, вещная сделка германского права - это вещный договор плюс традиция. При этом традиция выступает вовсе не как сделка, а как фактическое действие, или, точнее - Realakt. Очевидно, что между конструкцией германской вещной сделки (Dingliches Rechtsgeshaft) и передачей вещи российского гражданского права существует большая разница. Потому слепое перенесение германских юридических воззрений на нашу правовую почву является большой ошибкой. [8, с.23]

Кажется, неправильное понимание юридической  природы исполнения обязательства (в том числе и traditio), происходит от того, что в современной российской цивилистике произошло обеднение учения о юридических фактах. Так, в учебниках гражданского права систему юридических фактов представляют следующим образом: все юридические факты делятся на действия и события. Правомерные действия в свою очередь подразделяются на сделки и поступки. При этом поступком именуется действие, с которым закон связывает определенные юридические последствия независимо от того, была ли у лица цель достижения того или иного правового результата. В качестве примера называются находка, создание произведений литературы, обнаружение клада [55, с.401] Понятно, что в этой системе юридических фактов исполнение обязательства больше тяготеет к сделкам, чем к поступкам.

Однако такое видение  системы юридических фактов слишком  упрощенное. В.И. Серебровский, анализируя динамику обязательственных отношений, выявил ряд юридический действий участников обязательства, которые хотя и схожи со сделками, но таковыми не являются - автор называл их «действия, подобные сделкам» [40, с.530]. М.М. Агарков, исследуя систему основания гражданских прав, указывал, что существует категория дозволенных юридических действий, которые «не являются сделками, хотя и очень близко подходят к понятию сделки». В качестве примера автор приводит признание долга, подтверждение принятия заказа к исполнению, уведомление об уступке права, заявление об отказе принять исполнение [6, с. 351]. Агарков именовал эти действия юридическими поступками. Им же было дано следующее определение юридического поступка - это действие, констатирующее определенные факты, имеющие юридическое значение независимо от того, направлены ли эти действия на те последствия, которые с ними связывает закон. Однако автор выделил и третью категорию юридических фактов-действий - а именно фактические действия («действия, создающие указанные в законе объективированные результаты, имеющие хозяйственное или культурное значение»). К ним были отнесены создание литературного произведения, находка, спецификация, изобретение и проч. Очевидно, что юридические поступки в классификации М.М. Агаркова это не то же самое что юридические поступки в классификации В.С. Ема. Последним соответствуют фактические действия (Realakt) в трактовке М.М. Агаркова и В.И. Серебровского.

Можно ли квалифицировать  заявление о зачете не как сделку, а как юридический поступок (по классификации М.М. Агаркова)? Для ответа на этот вопрос следует определить юридическое значение заявления о зачете, сделанное стороной в обязательстве, а именно - является ли заявление о зачете действием правопрекращающим либо действием констатирующим.

Материал российского  права не дает каких-либо поводов  для сомнений - для зачета не только "достаточно заявления одной стороны", но оно (заявление) является необходимым условием зачета. Иными словами - сам по себе факт наличия встречных однородных обязательств не прекращает их eo ipso. Таким образом, для нашего права значение заявления о зачете состоит в том, что именно оно прекращает обязательства. Кроме того, рискнем предположить, что всякая сторона обязательства, заявляя о зачете, рассчитывает достигнуть именно этой цели - прекратить обязательство зачетом. Таким образом, значение волеизъявления лица, делающего заявление о зачете, как раз связано с желанием достигнуть определенных правовых последствий. Другими словами, лицо знает о том, что заявление прекратит обязательство, оно желает этого и оно делает это заявление. Бесспорно, перед нами односторонняя сделка.

Однако этот вывод  справедлив только для тех правопорядков, в которых зачет проводится лишь на основании заявления стороны. Известно, что законодательства некоторых стран (в частности, Франции, Австрии) содержат правило о том, что зачет встречных однородных обязательств проводится ipso iure - то есть в силу самого факта наличия требований, способных к зачету.

2.2 Прекращение стороны в обязательстве

Прекращение обязательства  вследствие одностороннего волеизъявления, являясь исключением из общего правила, должно разрешать правовую ситуацию. В случае же признания прощения долга односторонним актом окончательного прекращения обязательства не произойдет, поскольку должник, не согласный с подобным заявлением кредитора, имеет право требовать от кредитора принятия им исполнения. Например, заказчик по договору подряда, оплатив полностью стоимость работ по возведению жилого дома, своим волеизъявлением освободит подрядчика от обязанности передать заказчику результат работ. Согласится ли подрядчик с таким волеизъявлением? Думается, вряд ли, поскольку уплата цены за выполненную работу не исчерпывает всех дополнительных проблем, которые лягут в подобном случае на подрядчика. В результате волеизъявления кредитора обязательство либо не прекращается, либо переходит в разряд натуральных обязательств, поскольку требовать в судебном порядке принятия исполнения должник будет не вправе.

Чрезвычайно важным является условие, сформулированное в ст. 415 ГК: обязательство прекращается, если это  не нарушает прав других лиц в отношении имущества кредитора. В приведенном нами примере происходит явное ущемление интересов должника, что делает прощение долга невозможным. Теоретически можно представить ситуацию, когда на кредиторе не лежит иных обязанностей, кроме принятия надлежащего исполнения, например, при займе. Однако должник все равно вправе сам принять решение, согласится ли он с тем, что кредитор освободил его от обязанности возвращать долг, либо произведет платеж. В последнем случае произойдет любопытная инверсия, ибо кредитор, совершив прощение долга, сам станет одаряемым, если исходить из односторонности волеизъявления кредитора. В этом случае должник совершает действие, которое он уже не обязан совершать, однако, признать это исполнение недолжным нельзя. Здесь вполне допустима аналогия со ст. 206 ГК РФ.

Таким образом, прощение долга должно являться договорным способом прекращения обязательств. Во избежание разночтений было бы целесообразно в ст. 415 ГК РФ однозначно определить правовую природу прощения долга как двустороннего соглашения сторон. При этом ст. 415 ГК РФ можно было бы переформулировать следующим образом: «Обязательство прекращается освобождением кредитором должника от лежащих на нем обязанностей, если соответствующее соглашение не нарушает прав других лиц в отношении имущества кредитора и не запрещено законом». Последнее добавление представляется необходимым, поскольку в целом ряде случаев законодатель должен иметь возможность воспретить прощение долга, не вступая в противоречие с ГК РФ (например, при прощении долга тем или иным предприятием-банкротом).

Переходя к рассмотрению второй проблемы, de lege lata мы полагаем, что  действующее законодательство рассматривает  прощение долга как разновидность дарения. Об этом говорит тщательное сравнение норм п. 1 ст. 572 и ст. 415 ГК РФ. Однако проф. В.В. Витрянский считает, что такой вывод некорректен. По его мнению «соглашение о прощении долга может быть квалифицировано как договор дарения только в том случае, когда в нем положительно решен вопрос о безвозмездности (т.е. об отсутствии причинной обусловленности) действий кредитора по освобождению должника от возложенных на него обязательств и при явном намерении кредитора одарить должника без всякого встречного предоставления в рамках всех взаимоотношений сторон» [11, с.347]. Более того, В.В. Витрянский вообще предлагает исходить из презумпции возмездности прощения долга.

Таким образом, по мнению В.В. Витрянского прощение долга  охватывается понятием дарения лишь в случае его безвозмездности («беспричинности»). Согласиться с этим суждением вряд ли возможно. Во-первых, обращает на себя внимание подмена понятия возмездности понятием причинности, произведенная нашим уважаемым критиком. В такой трактовке возмездность приобретает черты всеобъемлющей философской категории, далеко выходящей за рамки гражданского права. Действительно, причинная обусловленность присуща всем действиям homo sapiens, в том числе и возмездным сделкам. Но в равной мере она свойственна и безвозмездным (в традиционном цивилистическом понимании) отношениям. Можно ли назвать «беспричинным» (т.е. безмотивным) договор дарения, безвозмездность которого никем не подвергается сомнению? Конечно, нет. Другое дело, что «причинная обусловленность» дарения не получает непосредственно правового выражения, но это не значит, что ее нет вообще. В интерпретации же В.В. Витрянского в гражданском праве вообще не найдется места безвозмездным (читай - беспричинным) правоотношениям, что противоречит очевидным фактам. Во-вторых, возмездность прощения долга, которую презюмирует В.В. Витрянский, порождает сложнейшую проблему отграничения прощения долга от новации (и, как ни парадоксально, от отступного) [11, с.334]. Ведь в такой интерпретации сторона, освобождающая контрагента от какой-либо обязанности перед собой, приобретает право на некое встречное удовлетворение, а это - частный случай новации обязательства.

Представляется, что рассмотренная  позиция В.В. Витрянского основывается на смешении сущего и должного. Действительно, хотелось бы, чтобы законодатель четко разграничивал дарение и прощение долга, не сводя институт общей части ГК РФ к одному из договоров особенной части. Но это благое пожелание пока, увы, не реализовано в действующем ГК РФ. Сегодня различать прощение долга и дарение - значит приписывать законодателю намерения, которые никак не обнаруживаются в тексте ГК РФ. На самом деле институты общей части обязательственного права представляют собой не норму права в ее законченном виде, а «вынесенное за скобки» нечто общее, приложимое к любой ситуации. Таким образом, возникает иллюзия незаконченности правовой регламентации и необходимость поиска ответа в институтах особенной части обязательственного права. На самом деле логика юридической техники и пандектный принцип построения ГК РФ (хотя и имеются существенные отступления от этого принципа) диктуют иной порядок восполнения «недостающих звеньев».

Одна из наиболее важных практических проблем, связанных с  прощением долга, вытекает из запрещения дарения в отношениях между коммерческими организациями (п. 4 ст. 575 ГК РФ). Этот запрет делает невозможным списание даже самых безнадежных долгов, ухудшая и без того нелегкое финансовое положение многих российских предпринимателей.

Впрочем, отечественному законодателю нельзя отказать в известной  предусмотрительности. Ведь если бы прощение долга не рассматривалось как разновидность дарения и, следовательно, не запрещалось, у коммерсантов появилась бы отличная лазейка для обхода запрета дарения. Для этого достаточно было бы ссудить должнику определенную сумму денег, а затем простить возникший долг. Представляется, что одновременное существование в законодательстве норм о прощении долга (не включаемого в состав предмета дарения) и запрете дарения было бы нелогичным. Закон не возражает против получения подарков коммерческими организациями. С другой стороны, он не препятствует и совершению дарения от имени таких юридических лиц. Предприниматели без образования юридического лица также не подпадают под запрет дарения. Так может быть законодателю стоит пойти еще дальше и вообще отказаться от п. 4 ст. 575 ГК РФ? Думается, что фискальный интерес, который как раз и породил этот запрет дарения, может быть обеспечен без вмешательства в тонкую материю гражданско-правового регулирования, в частности, с помощью инструментов налогового законодательства.

От анализа современного состояния регулирования прощения долга перейдем к рассмотрению оптимальной, на наш взгляд, модели соотношения  прощения долга и дарения.

Еще одна важная проблема связана с необходимостью отграничения в будущем прощения долга от договора дарения. Еще раз подчеркнем, что речь идет именно о будущем разграничении этих институтов, поскольку действующее законодательство, увы, рассматривает прощение долга как разновидность дарения. Почему так важно проводить различие между этими юридическими категориями? Дело в том, что правовая природа этих институтов диаметрально противоположна: консенсуальный договор дарения порождает обязательство, тогда как прощение долга, напротив, обязательство прекращает. Прощение долга способно прекратить подавляющее большинство обязательств самого разного содержания (в том числе и обязательство из консенсуального договора дарения) и по этой причине относится к общей части ГК РФ. С другой стороны, обещание дарения порождает вполне определенное обязательство безвозмездного характера (и только его) и, в связи с этим, тяготеет к особенной части кодекса. Дарение всегда безвозмездно и потому формально ничем не обусловлено, тогда как прощение долга в большинстве случаев является мерой вынужденной (т.е. кредитор поставлен в такую ситуацию, когда прощение долга выгоднее, чем ожидание его погашения). Дарение, как правило, совершается в интересах одаряемого, а прощение долга - чаще всего в интересах самого кредитора. Кроме того, необходимо учитывать возможность прощения долга не с целью одарить, обогатить другое лицо, а совершение вынужденного (принудительного) прощения долга в результате банкротства, с целью облегчить наследникам принятие обремененного долгами наследства (как это практиковалось в древнем Риме) [21, с.217], а также с целью избежать гораздо больших потерь, если задолженность является явно безнадежной.