Казахский суд

Казахский суд  биев, несомненно, представляет собой яркий пример института, осуществляющего правосудие в системе традиционного права. Суд этот, просуществовавший на протяжении XV – начала XX вв., конечно же, представлял собой отнюдь не застывший в своем развитии институт. Напротив, он постоянно эволюционировал под влиянием внутренних и внешних факторов, объективно отражая политические реалии. При этом весьма интересно отметить, что в большинстве случаев каждый новый этап развития суда биев как правового и процессуального института объяснялся в большей степени политическими причинами, нежели факторами чисто правового характера. В рамках настоящей статьи мы намерены проследить эволюцию суда биев с его зарождения и до окончательного упразднения.

Своеобразным предшественником суда биев являлся, по-видимому, суд монгольских племенных старейшин, носивших титул «беки».[1] В монгольском обществе до конца XIIв. именно эта категория знати обладала монополией на правовое знание, которое передавалось из поколения в поколение в устной форме. В «Тайной истории монголов» содержится несколько сообщений, косвенно свидетельствующих о наличии у «беки» такой функции. Таким образом, именно «беки» имели право толковать право, а следовательно и осуществлять суд в возглавляемых ими родах и племенах. Право в таких условиях являлось, по выражению исследователей, своего рода «правовой фикцией» формально оно считалось неизменным и незыблемым, но фактически значение его конкретных положений зависело от усмотрения привилегированного сословия, обладавшего правом  толкования права. [2] Не удивительно, что Чингис-хан в процессе объединения монгольских племен под своей властью всячески старался ограничить власть бэки, которую, в конце концов, полностью упразднил. На смену потомственным родовым и племенным вождям пришли назначаемые ханом гражданские и военные управители, в подчинении которых нередко находились представители различных родов и племен, живших по разным обычаям.

Соответственно, в новых  политических реалиях родоплеменные  суды просто-напросто не могли существовать – их заменила созданная Чингис-ханом система судов-заргу, судьи которых (заргучи) назначались ханом и действовали на основании выдававшихся им ярлыков. Правовой основой их деятельности являлось уже не обычное право монгольских племен, а имперское законодательство – Великая Яса Чингис-хана и ярлыки ханов. [3]

Но по всем ли спорным  вопросам рядовые подданные монгольских  ханов обращались в официальные  судебные органы? Конечно же, нет: многие мелкие споры и разногласия, несомненно, разрешались на внутриродовом или межродовом уровне на основе древних обычаев (йосун у монголов и адат у тюрков), которые сохранились и даже стали в какой-то мере частью правовой системы  Монгольской империи и выделившихся из нее впоследствии государств. Так, ханы и их чиновники не вмешивались в частноправовые (семейные, наследственные и пр.) отношения, оставляя их на усмотрение рода. Впрочем, есть все основания полагать, что судебная власть в рамках родов и племен в период расцвета монгольской государственности (середина XIII – середина XIV вв.) осуществлялась, и не было каких-либо органов или лиц, наделенных официальными судебными полномочиями. [4] В условиях складывания и существования централизованного государства с четкой и разветвленной системой управления наличие неких «альтернативных» судов на основе правовых обычаев и традиций явилось бы слишком откровенным вызовом ханской власти!

Предпосылкой появления  суда биев послужили именно ослабление централизованной власти ханов, упадок административной и, соответственно, судебной системы и необходимость наличия хотя бы какой-то системы правосудия. Наилучшим выходом для кочевых племен Золотой Орды стал как раз суд биев, базировавшийся на существующих обычаях и традициях и осуществлявшийся наиболее уважаемыми представителями рода. Таким образом, его правовой основной стали, во-первых, древние и уважаемые правовые обычаи (юридическая база) и признание авторитета лиц, осуществлявших правосудие (легитимность судей).[5] Именно этот момент, пожалуй, следует отнести к уникальности казахского суда биев как судебной системы – правосудие осуществляли лица, которым доверяли другие участники судебного процесса, мнение которых они не только обязаны были выполнять в силу предписаний закона, но и стремились выполнить из-за личного уважения к самим судьям. Не случайно исследователь начала ХХ в. Л. А. Словохотов определял суд биев как «любимую народом и следовательно действительную судебную власть».[6] Уникальным элементом судебной системы казахов являлся и статус самих биев, которые, с одной стороны, считались носителями формальной судебной власти, а с другой – обладали личным авторитетом в глазах членов своих родов и племен, что лишь укрепляло их значение и обеспечивало эффективное исполнение принимаемых ими судебных решений.

Зачатки будущего суда биев впервые проявились, по-видимому, в поздней Золотой Орде (Улусе Джучи) в середине XV в. По крайней мере, к этому времени относится сообщение венецианского дипломата и путешественника Иосафата Барбаро: «Суд происходит во всем лагере, в любом месте и безо всякой подготовки. Поступают таким образом. Когда кто-то затевает с другим ссору… то оба, – а если их было больше, то все, – поднимаются и идут на дорогу, куда им покажется лучше, и говорят первому встречному, если он человек с каким-нибудь положением: “Господин, рассуди нас, потому что мы поссорились”. Он же, сразу остановившись, выслушивает, что ему говорят, а затем решает, как ему покажется, без всякого записывания, и о том, что он решил, никто уже не рассуждает. В таких случаях собирается толпа людей, и он, высказав свое решение, говорит: “Вы будете свидетелями!” Подобные суды постоянно происходят по всему лагерю…»

Не стоит буквально  понимать слова венецианца о том, что судьей мог стать «первый  встречный», тем более что и  сам Барбаро отмечает, что речь идет о «человеке с каким-нибудь положением». Несомненно, речь идет о тех, кто впоследствии в казахском обществе обладал статусом биев – т. е., лицах, не занимавших официальных должностей, но в силу личных заслуг пользовавшихся большим уважением соплеменников и имевших репутацию людей законопослушных и справедливых.

Весьма любопытно, что  бием мог стать практически любой  человек при условии, что к  нему обратились за разрешением спора, и его решение удовлетворило  стороны. В таком случае к нему обращались и другие соплеменники и он становился судьей своего рода или племени. Естественно, изначальный выбор судьи производился с учетом его репутации и знания норм обычного права. Ни социальное положение, ни даже возраст кандидата не играли определяющей роли в выборе. Так, по рассказу Ч. Валиханова, известный впоследствии бий Чорман из рода карджас стал бием в возрасте тринадцати лет, выиграв важное дело.

По мнению исследователей, суд биев получил официальное  закрепление в законах хана Тауке (1680-1715), известных под названием «Жеты Жаргы» («Семь установлений», конец XVII в.). Но вряд ли до закрепления в этом правовом своде деятельность суда совершенно не была институализирована. До нашего времени сохранились отчеты русских чиновников о казахском обычном праве, составленные в XIX в. и содержащие ряд положений об организации и деятельности судов биев. При этом сами же чиновники констатировали, что законы Тауке «доныне живут в памяти благоразумнейших киргизов, но, к сожалению, не исполняются»,[7] тогда как описанные ими обычаи представлены как действующие. Таким образом, нет сомнений, что речь идет о судебных обычаях, существовавших до создания «Жеты Жаргы» и переживших это законодательство. Анализ упомянутых сообщений позволяет сделать вывод о том, что суд биев представлял собой довольно четко регламентированный судебный институт.

Так, суд возглавлял «почетный  бий», собирающий для разбора дела «тоже достойных до 6 человек киргизов», сохраняя при этом, впрочем, руководство процессом за собой. Представители сторон имели право дать отвод и самому бию, и привлекаемым им судьям. Процесс носил состязательный характер, т. е. стороны по очереди доказывали свою позицию. Суд был гласным, т. е. могли присутствовать все желающие. Запрещались и карались крупными штрафами действия, представляющие собой «оскорбление суда» – крики и брань перед судьями, драка, нападение друг на друга и пр., оскорбление самого судьи. Устанавливался даже определенный срок давности для обращения в суд: иск о возмещении вреда за преступление 10-летней давности не рассматривался.[8]

Тот факт, что суд биев представлял собой юридически совершенный  институт системы правосудия, подтверждается наличием не только судей-биев, но и  целого аппарата, обеспечивающего организацию  и проведение суда, а также исполнение его решений. В частности, для вызова представителей сторон в суд к ним направлялись специальные гонцы, обладавшие определенным иммунитетом (за их оскорбление и, тем более, причинение вреда на виновного налагались штрафы). Суд биев привлекал     к разбору дела свидетелей, причем таковыми могли являться далеко не все – не могли свидетельствовать дети до 15 лет, «люди дурного поведения», работники или слуги представителей сторон, а также дававшие прежде ложные показания. Если не находилось достоверных свидетельств вины подсудимого, то бии прибегали к присяге – в качестве поручителя мог выступить уважаемый представитель рода. Впрочем, присяга, как уже тогда прекрасно понимали, являлась крайним случаем и означала своего рода «брак» в работе суда – недаром в казахском обществе даже сложилась поговорка «Плох тот судья, который решает дело присягой» («Жаман би жанга салар»).[9]

Наконец, назначалось также  уполномоченное лицо (также из числа  биев или родовых предводителей), следившее за исполнением приговора. В случае неисполнения решения суда биев потерпевшая сторона могла прибегнуть к баранте, т. е. отогнать у родичей своего обидчика некоторое количество скота. В этом случае надзирающий за исполнением решения должен был отследить, чтобы количество отогнанного скота соответствовало ущербу, прежде понесенному отогнавшим. Впрочем, как правило, это соответствие никогда не имело места на практике: неизбежным следствием баранты становились и отгон большего количества скота, и причинение увечий охраняющим его пастухам или старающимся отбить его у угонщиков, и пр. Закономерным итогом стало превращение баранты в своеобразную «степную вендетту», в рамках которой каждый имел некие основания отогнать скот у кого-либо за давние обиды, и подобное деяние из меры судебного принуждения превратилось, в конце концов, в некое «молодечество», которое, в свою очередь, нередко преследовалось в судебном порядке. Тем не менее, изначально меры принуждения в сфере исполнительного производства имели место быть, и лишь специфика степного уклада жизни обусловила и их форму, и связанные с ней негативные последствия.

Никакой фиксированной оплаты суда биев не существовало (чиновники  в своих отчетах даже подчеркивали, что бии не взимают плату за суд), но традиционно в пользу суда отчислялось до 10% стоимости иска – своеобразная пошлина «бийлик». Это, на наш взгляд, также свидетельствует об определенной степени институционализации суда, который рассматривался как некая вознаграждаемая профессиональная деятельность.

Примечательно, что в случае вынесения несправедливого решения бий не нес никакого наказания, но в дальнейшем к его суду уже не обращались. В результате каждый судья старался максимально ответственно подойти к делу, тем самым поддерживая свой авторитет и обеспечивая обращение к себе как к судье и в будущем. Немудрено, что жалобы на суд биев обычно были весьма немногочисленны. Весьма важным обстоятельством, благодаря которому суд биев пользовался большим уважением среди казахов, было то, что бии, принимая решения, руководствовались не только довольно абстрактными древними обычаями, но и учитывали реальные обстоятельства конкретного дела – личность подсудимого, его имущественное положение и обстоятельства совершения преступления. С учетом этих факторов они могли по собственному усмотрению либо смягчить наказание, предусматриваемое обычным правом, либо наложить более строгое взыскание. Подобная политика биев как нельзя лучше свидетельствовала о понимании смысла суда не столько в торжестве абстрактного закона, сколько в реальном восстановлении нарушенных отношений, максимальном удовлетворении интересов участников процесса.

Таким образом, как видим, суд биев в XVII в. представлял собой  окончательно сложившийся, жестко регламентированный и довольно четко формализованный  институт, включающий в себя правовую базу и аппарат, осуществляющий процессуальную деятельность. Не удивительно, что столь важный социально-правовой институт получил и формально-юридическое закрепление в своде законов «Жетi Жаргы», в составлении которого, кстати говоря, принимали участие и наиболее влиятельные бии – Толе би (Старший жуз), Казбек би (Средний жуз) и Айтеке би (Младший жуз).

Законы Тауке хана дошли до нас лишь в виде отельных фрагментов и то – в записях русских чиновников. Тем не менее, даже среди этих немногочисленных (порядка тридцати) фрагментов значительная часть посвящена регламентации деятельности суда. Так, в частности, за биями (равно как и за ханами) закреплялось само право творить, подтверждалось взимание пошлины «бийлик», регламентировалось количество свидетелей для разных дел, либо присяга (при отсутствии или недостаточном количестве свидетелей), право отвода судей обвиняемым и его причины, разрешалась баранта.

До недавнего времени  считалось, что законы Тауке –  всего лишь фиксация обычных норм казахского права, и потому включение в него положений о суде биев вполне закономерно. Однако в одной из своих прежних работ нам удалось показать, что «Жеты Жаргы» являются сводом норм обычного права лишь отчасти, преимущественно же выступают именно как «позитивное право», как законы, установленные государственной властью. И, как представляется, в таком контексте включение в свод законов Таукехана положений о суде биев имеет еще большее значение: ханы признали полуофициальный суд биев частью официальной системы государственной власти!

Т. И. Султанов при анализе  содержания законов «Жетi Жаргы» обратил  внимание на совпадение ряда их положений  с нормами ойратского правового  свода «Их Цааз» («Великое уложение»), принятого в 1640 г. Батуром-хунтайджи, справедливо объяснив эти совпадения не столько подражанием ойратскому кодексу, сколько общими социально-политическими предпосылками принятия обоих правовых сводов. Приложением к «Их Цааз» являются два указа (ярлыка) Галдана Бошугтухана, сына Батура-хунтайджи, регламентирующие, в том числе и деятельность суда. И если само «Великое уложение» было принято гораздо ранее, чем «Жетi Жаргы», то указы Бошугтухана – практически в одно время с законами Таукехана, в 1678 г. Полагаем вслед за Т. И. Султановым, что это – не случайное совпадение, а закономерное отражение политического процесса централизации власти в обоих государствах, включение суда в систему государственного управления.

Изменение статуса суда биев путем его регламентации в  «Жетi Жаргы» мало повлияло на его структуру  и процесс, но зато значительно повысило его роль в казахском обществе и государстве. До сих пор бии рассматривали преимущественно частноправовые споры и нетяжелые преступления простых представителей родов и племен, более серьезные дела передавали на рассмотрение вышестоящего правителя. Теперь же у биев появилось право судить даже султанов! Прежде султаны-Чингизиды были неподсудны каким-либо судам кроме суда ханского совета, что регламентировалось биликом самого Чингизхана: «Если кто-нибудь из нашего уруга единожды нарушит ясу, которая утверждена, пусть его наставят словом. Если он два раза ее нарушит, пусть его накажут согласно билику, а на третий раз пусть его сошлют в дальнюю местность Балджин-Кульджур. После того, как он сходит туда и вернется обратно, он образумится. Если бы он не исправился, то да определят ему оковы и темницу. Если он выйдет оттуда, усвоив адаб [нормы поведения – Р. П.], и станет разумным, тем лучше, в противном случае пусть все близкие и дальние его родичи соберутся, учинят совет и рассудят, как с ним поступить».[10]